Гермиона злилась, да не на кого-нибудь, а на своего лучшего друга Гарри Джеймса Поттера. Несмотря на то, что мисс Грейнджер была весьма спокойной и уравновешенной особой, случались в ее жизни моменты, когда хотелось потопать ногами, пошвыряться хрупкими и легко бьющимися предметами в стены и головы окружающих… Или, забыв о том, что приличным девушкам не положено не только произносить, но даже знать некоторые выражения, не просто перечислить их, но и дать развернутое толкование каждому слову. Что же могло настолько вывести из себя умницу Гермиону? Она и сама в последнее время задавалась этим вопросом. Ведь не может же быть, что ее настолько раздражала отвратительная привычка Гарри списывать ее домашние задания по зельям? Гриффиндорец и раньше не особо утруждал себя работой над эссе, периодически выпрашивая у нее пергамент с готовым заданием и разбавляя фразы, написанные Гермионой, фразами из книг, вставленными не всегда к месту. Но сейчас… сейчас он переписывал все подряд, совершенно автоматически, даже не пытаясь вникать в смысл. Снейп злился не меньше Гермионы, снимал баллы, назначал отработки – все его усилия пропадали даром. Гарри старался не смотреть зельевару в глаза, краснел, бледнел – и продолжал переписывать эссе. Гермиона попыталась прятать работу, но Гарри, нимало не смущаясь, каким-то непостижимым образом догадывался о «месте захоронения» и, в очередной раз, дождавшись отсутствия подруги, извлекал из нового тайника пергамент, продолжая свое бездумное занятие. Озверевший от непрекращающейся наглости Снейп сперва попытался выставить Гарри из класса Продвинутых зелий, но Дамблдор, добродушно улыбаясь и поминутно предлагая зельевару чай и лимонные дольки, заявил, что жизнь Гарри и так искалечена войной. И что после победы, когда мальчик избавил мир от угрозы, Снейпу стоит быть более снисходительным. Подавив жгучее желание скормить Дамблдору одновременно штук двадцать долек, Мастер Зелий покинул кабинет директора, решив бороться своими силами. Он удвоил количество единовременно снимаемых с Поттера баллов, ужесточил отработки – бесполезно. Зато Минерва МакГонагалл, увидев, насколько стремительно ее факультет выбывает из борьбы за Кубок школы, предприняла ответные меры: теперь на каждую новую порцию снятых с Гарри баллов приходилось удвоенное число баллов, снятых со слизеринцев. Уразумев, что такими темпами оспаривать друг у друга награду будут Райвенкло и Хаффлпафф, Снейп махнул на Поттера рукой и ограничился тем, что, читая списанную работу, уделял особое внимание оформлению и чистописанию, коль уж в плане ошибок придраться было не к чему. Но Гермиону подобное положение вещей не устраивало – главным образом ее жутко раздражало то, насколько Гарри не ценит ее титанический труд. В самом деле, уже на втором абзаце ему становилось скучно, мысли, лениво перебираясь с предмета на предмет, останавливались на том, что безраздельно занимало его вот уже которую неделю подряд, а именно на Мастере Зелий, в то время как руки автоматически делали свое дело. В минуты просветления, которые наступали все реже и реже, Гарри думал о том, что даже по прошествии войны ничего не меняется – неприятности все так же находят его сами. Ведь не стоит считать благом эту странную зависимость от Снейпа, когда хочется наплевать на его малопривлекательную внешность и, закрыв глаза, наслаждаться невероятным по своей глубине и звучности голосом? Да еще при этом мечтать ощутить на своей коже прикосновения этих холодных (он был уверен в этом) равнодушных рук. Настоящее безумие, которое дорого обходилось его факультету – но с некоторых пор это нисколько не волновало Гарри, впрочем, как и состояние Гермионы Грейнджер. Он просто плыл по течению, позволяя несбыточным мечтам полностью овладевать собой на уроках зелий и в ночные часы, когда прятался за пологом кровати, наложив на нее все мыслимые и немыслимые заклинания тишины. Впрочем, и в остальное время было не лучше. На уроках Истории он думал о войне – и вспоминал о том, как Снейп, защищая его с самого начала обучения в Хогвартсе, не изменил своей привычке и в последней битве, попытавшись закрыть собой. В итоге Гарри, отталкивая Снейпа, и сам ушел в сторону от последней Авады Лорда. Вольдеморту, у которого не оказалось под рукой своего, отягощенного долгом жизни, зельевара, повезло не в пример меньше… настолько меньше, что после ответного удара Поттера от самоуверенности Лорда осталась кучка пепла и медленно рассеивающийся под порывами ветра призрачный Знак Мрака. На уроках Трансфигурации Поттер усилием воли преодолевал в себе желание превратить стол в кровать – разумеется, только в целях эксперимента. И, разумеется, он вовсе не собирался при этом воображать обнаженное худое тело своего преподавателя, томно раскинувшееся на черных шелковых простынях… жаль, что само воображение при этом было с ним категорически не согласно и подсовывало одну развратную картинку за другой. На уроках Чар Гарри, слушая вполуха объяснения Флитвика, представлял себе реакцию Снейпа, если бы он заклинанием лишил мужчину одежды… и еще одним наколдовал бы воздушные веревки, плотно удерживающие запястья зельевара у того над головой. Черт, Снейп разозлился бы, это точно. Он бы извивался и рычал от ярости, и проклинал бы Гарри своим невероятно сексуальным голосом. На уроках Ухода за магическими животными Гарри в упор не видел никаких магических существ, зато с наслаждением любовался окружающей природой, думая о том, что можно было бы сделать, прижав Снейпа вот к тому дереву… или к этому… или завалив его вон в те роскошные кусты. Ну а на Гербологии самой насущной проблемой становилось удержаться от желания выдрать с корнем самые красивые цветы и на коленях преподнести их Снейпу, сопроводив это действо серенадой собственного сочинения. На уроки же к мадам Хуч Гарри и вовсе старался не появляться, выдумывая несуществующие болезни и недомогания, ибо чувство полета с некоторых пор настолько плотно ассоциировалось у него с крышесносным сексом, который мог бы быть со Снейпом, что усидеть на метле становилось попросту невозможным. К тому же, древко настолько возбуждающе вжималось при полете в его ягодицы, что гриффиндорец не думал ни о координации движений, ни о скорости полета – он пытался не представлять себе в этот момент воображаемый член Снейпа, настойчиво прижимающийся к его бедру… Зачастую после урока, чересчур перевозбудившись от видений, которые никак не хотели вести себя прилично и дать хозяину хоть минимум передышки, Гарри пулей вылетал из кабинета. Прикрываясь сумкой, и, сопровождаемый насмешливыми взглядами все подмечающих и прекрасно понимающих сокурсников, Герой магического мира пулей несся в туалет Плаксы Миртл. Оттуда он выходил смущенный, красный как помидор, но зато спокойный, расслабленный и немного сонный, на ходу вытирая руки носовым платком. После таких визитов Миртл надолго забивалась в самую дальнюю кабинку, становилась еще более плаксивой, чем обычно, и нервно вздрагивала, если кто-то из привидений приближался к ней со спины. В конечном итоге, чуть ли не вся школа была в курсе увлечения Гарри Поттера, и, как всегда бывает, ни о чем не догадывался лишь Мастер Зелий. Впрочем, оно и понятно – за шесть с лишним лет у них накопилось столько разногласий, что поверить в столь невероятную очевидность не смог бы и человек, куда менее недоверчивый, чем Снейп. Просветить же Мастера Зелий об истинном положении дел рискнул бы разве что полный псих, а в школе Хогвартс душевнобольных не водилось.

Класс! Вот только почему-то ещё хочется *заискивающе заглядывает в глаза автору* А может быть, Гарри следует дать руке свободу и написать между строк то, что он думает. Например о полезном применении заклинания, которое он выучил у Флитвика? Очень хорошо описаны чувства Гермионы. Иногда мне тоже хочется побить посуду, в основном об окружающих ))) Спасибо большое за подьём настроения *чмок*

Очень славный снарри. *посмеивается* У тебя, душа моя, талант писать мини, из которых при желании можно развернуть миди и макси.

Гы... вам спасибо - но я еще в процессе)))

Гермиона Грейнджер, стараясь не привлекать к себе внимания, пристально всматривалась в совершенно бесстрастное лицо зельевара. Тот как раз раздавал проверенные домашние работы, сопровождая каждую из них то похвалой – если дело касалось слизеринцев, то едким комментарием – разумеется, такой сомнительной чести удостаивались лишь гриффиндорцы. Гарри, как и следовало ожидать, Снейп оставил напоследок, видимо, соглашаясь с пословицей, что месть – это блюдо, которое подают холодным. - Поттер, - сквозь зубы процедил зельевар, внимательно изучая макушку низко опустившего голову гриффиндорца, - поскольку Ваша работа в который раз чудесным образом слово в слово повторяет мыслительный процесс мисс Грейнджер, я оставил ее у себя. Ваш пергамент великолепнейшим образом совмещает в себе то, что я с радостью буду в дальнейшем демонстрировать следующему поколению студентов, объясняя при этом, как не нужно выполнять домашнее задание: чрезмерную заумность изложения и невероятную небрежность, с которой переписано выполненное не Вами задание. Полагаю, самым правильным будет оставлять у себя все Ваши последующие опусы – для полноты коллекции, сами понимаете. Урок окончен, все свободны, - с этими словами Мастер Зелий стремительно покинул класс. Гермиона, не обращая внимания на смешки слизеринцев, адресованные как Поттеру, так и ей, задумчиво собирала вещи, размышляя над тем, что произошло - ее план, столь тщательно продуманный и выверенный, дал досадный и пока что мало ей понятный сбой. На прошлом уроке Зельеварения Гарри, как и все остальные, сдал очередную списанную у Гермионы работу, не подозревая, что после того, как он поставил у себя в свитке последнюю точку и вернул оригинал в очередной тайник, в этом самом оригинале кое-что изменилось… Совсем немного, просто исчезла одна коротенькая строчка, которая, нахально и бездумно списанная, так и осталась у него в работе. Эта фраза, ловко втиснутая в середину скучного абзаца, описывающего свойства лютика едкого, призвана была вывести Снейпа из состояния того напускного равнодушия, которое он в последнее время демонстрировал, устав от откровенного проявления своего недовольства, ибо оно все равно не давало никаких результатов. Что именно хотела увидеть Гермиона в результате этого опыта, она не знала и сама. Может, яростный взрыв негодования, который встряхнул, наконец, Гарри и вывел бы из состояния того мечтательного безразличия ко всему окружающему, в котором он пребывал? Или, возможно, вкрадчивого «Отработка, Поттер» - и последующего бурного выяснения отношений, которое могло бы все прояснить и расставить по своим местам? Кто знает… Но, судя по всему, эксперимент окончился полной неудачей. «Что произошло?» - размышляла Гермиона, собирая тетради и учебники. – «Ведь не каждый день ЕМУ пишут ТАКОЕ… вернее, ему вообще вряд ли кто-нибудь когда-нибудь писал нечто подобное. Хм… как бы он хорошо не владел собой, но только не тогда, когда дело касается Гарри. Поттер имеет просто потрясающую способность никого не оставлять равнодушным. Что ж, видимо, он просто не заметил. И неудивительно – проверить сперва мою работу, а затем читать все то же самое в исполнении Гарри… явно ведь, если и читал, то через абзац, чтоб только в очередной раз влепить самый низкий балл за небрежное оформление. Ладно, первый этап провалился, но никто ведь не запрещает мне попробовать еще раз… и еще… когда-нибудь он заметит, и тогда, надеюсь, от его так называемого спокойствия ничего не останется… как и от спокойствия Гарри. Ясно же, с кем в итоге профессор будет выяснять отношения». Если бы Гермиона знала, чего профессору Снейпу стоило это показное равнодушие – она могла бы собой гордиться, ибо до такой степени вывести Снейпа из себя давненько уже никому не удавалось. Подобного эффекта не смогли в свое время достичь ни Темный Лорд, ни Дамблдор, к которым Снейп привык относиться как к неизбежному злу. Злу, с которым сам он ничего поделать не может, а потому не имеет смысла сердиться на обстоятельства. Последний же раз Снейпу хотелось размазать всех по стенке примерно год назад, когда Крэбб и Гойл, в силу своей неподражаемой тупости, умудрились совершенно случайно активировать тайный и весьма внушительный запас бомб-вонючек. Их слизеринцы собирались через несколько дней анонимно презентовать гриффиндорцам с самыми искренними пожеланиями от тайного поклонника. Сюрприз для гриффиндорцев не удался, зато все слизеринцы смогли в полной мере оценить совершенно неповторимый букет так и не врученного подарка. Запах тогда в подземельях стоял такой насыщенности, что даже магия не могла в полной мере справиться с превзошедшим все ожидания эффектом. Дамблдор предлагал перевести студентов в пустующую Южную башню во избежание обмороков в результате интоксикации неокрепших организмов, занятия по зельеварению перенесли в комнаты на верхних этажах… Сам Снейп, отплевываясь от зелья, отбивающего обоняние, вынужден был находиться в подземельях, ибо оставлять без присмотра свою лабораторию он не собирался, даже наложив на нее множество защитных заклинаний – в Хогвартсе было достаточно любителей нарушать правила и вламываться на запрещенную территорию. Но тогда все было просто – Снейп наложил на виновников взыскание, о котором они помнили еще очень и очень долго, сообщил о глупости отпрысков родителям, выудил из них кругленькую сумму на восстановление порядка и своего морального ущерба… Что же следовало предпринять сейчас, Снейп, при всей своей слизеринской изворотливости, и понятия не имел.

… Этот вечер ничем не отличался от приевшейся череды точно таких же вечеров. Ужин в Большом зале, жизнерадостно-раздражающая болтовня Альбуса, монотонный гул голосов учеников… привычная умиротворяющая тишина собственных комнат. Стопка домашних работ на столе, треск огня в камине, стакан с выпивкой на каминной полке – как бонус перед сном. Ничего нового, все идет по давно накатанной колее. Он давно не задавался вопросом, почему не бросает преподавание – серые будни, разбавленные войной, нудными собраниями Ордена и не менее нудными собраниями УпСов, затягивали как трясина. Война закончилась, а он все еще бродил по замкнутому кругу – и вовсе не был уверен, что стоит что-либо менять… во всяком случае, не сейчас. До окончания школы ЕМУ оставалось меньше года, и Снейп хотел провести эти дни рядом, как он привык – раз уж не мог быть вместе… хотя, видит Мерлин, ему хотелось, очень хотелось по-другому, просто это казалось еще более нереальным, чем испытывать страсть к сыну школьного врага. Какая глупость – так привязаться к мальчишке, которого он терпеть не мог еще до его рождения. Впрочем, ненавидеть было легко – но лишь до того момента, пока они не столкнулись лицом к лицу, и Снейп не увидел такие знакомые глаза Лили. С той первой встречи его жизнь превратилась в череду уступок – он, оставаясь внешне все тем же мерзавцем для всех остальных, продолжая издеваться над сыном Джеймса, потихоньку втягивался в игру, навязанную ему Альбусом. И постепенно защита Поттера из неприятной и нежеланной становилась вполне терпимой… а затем такой же естественной, как дыхание. И скоро, слишком скоро, он с радостью оберегал ребенка Эванс. Но никто ни о чем не должен был догадываться – слишком многое зависело от показного отношения к мальчишке. Возможно, один Дамблдор понял, что ненависть Снейпа давно не является основой видимого отношения зельевара к Поттеру, но вряд ли директор был в курсе, что на самом деле его шпион испытывает к Гарри… хотя… Никто не мог сказать наверняка, о чем знает, а о чем понятия не имеет Альбус Дамблдор. Единственным человеком, которому Северус рассказал о своей проблеме, был Люциус Малфой. Опрометчивым поступком такое признание назвать было сложно – возможно, даже учитывая довольно крепкую дружбу и весьма доверительные отношения, оно не состоялось… если бы не извращенное чувство юмора, свойственное почти всем представителям семейства Малфоев. Именно благодаря ему Люциус узнал правду – и вряд ли в первый момент знал, как реагировать на обрушившееся на него откровение. Но – кто виноват? Право, даже шутки ради нехорошо подливать гостям в вино Веритасерум, а потом, под видом непринужденной и ни к чему не обязывающей беседы легко, словно между делом, поигрывая тростью и небрежно улыбаясь, задавать невинный с виду вопрос: «А есть ли, друг любезный, хотя бы один человек, к которому ты испытываешь нечто большее, чем просто терпеливое снисхождение – хотя и таких можно по пальцам пересчитать?» И, право, не слишком приятно чувствовать, как твои губы против воли приоткрываются, а язык выталкивает наружу два слова, которые давно и, казалось бы, весьма надежно похоронены где-то далеко-далеко, в самом дальнем и укромном уголке сердца… имя, которое Люциус вряд ли готов был услышать. Снейпу крупно повезло, что на тот момент, когда Малфой узнал правду, Темный Лорд отправился в мир иной по причине метко запущенной в него Авады. Вряд ли Люциус выдал бы Снейпа, скорее, пользовался полученной информацией в мирных целях – невинный шантаж, изготовление запрещенных, но таких притягательных зелий… да мало ли что могло прийти в голову этому аристократу, не отягощенному излишками как совести, так и морали? После победы Малфой, выкрутившись из неприятностей в очередной раз, предпочитал вести себя тише воды – ниже травы, и не сердить без особой на то надобности победителей. Мало ли что может взбрести в голову тем, кто был на правильной стороне – этих самых победителей, как всем известно, не судят… Выходку с Веритасерумом вряд ли можно было назвать разумной, учитывая, с кем она была разыграна, но что поделать, если на тот момент Люциус скучал настолько сильно, что в поисках возможных развлечений его обычная осторожность несколько притупилась? Впрочем, в себя он пришел достаточно быстро и, с трудом уворачиваясь от проклятий, которые запускал в него Снейп, метя точно в голову, смеясь, заявил, что не расскажет об этом никому, ибо не стремится выставлять себя душевнобольным, а в подобную чушь не поверит даже Рита Скитер. А спустя некоторое время Северус был только рад, что Люциус узнал его тайну – блондин сдержал слово и не проболтался, зато в его лице зельевар обрел пусть и язвительного, зато все понимающего и довольно внимательного слушателя. Сам Люциус находил весьма забавным и довольно пикантным то обстоятельство, что Снейп, до такой степени ненавидящий Джеймса Поттера, испытывает более чем просто теплые чувства к его сыну, и, посмеиваясь, не скупился на советы. Обычно разговоры по душам происходили между ними во время школьных каникул, когда Драко вместе с Нарциссой отправлялись в Париж тратить доходы Люциуса. Малфой, впрочем, был совсем не против, так как считал, что раздельный отдых, после которого семья становится только крепче, стоит любых денег. А Снейп с радостью принимал приглашения друга – после войны постоянное присутствие в школе, когда надо было присматривать за Поттером и держать Альбуса в курсе замыслов Вольдеморта, перестало быть необходимым. И хотя Северус с радостью находился бы поближе к гриффиндорцу, особенно когда рядом с ним не было его настырных друзей, себе он признавался в том, что отдых от Поттера не менее нужен ему, чем Люциусу - отдых от Нарциссы. Постоянное напряжение изматывало, при виде мальчишки кровь начинала стучать в висках, руки потели, а железная выдержка, которой он так гордился и которая не изменяла ему даже тогда, когда он вел двойную смертельно опасную игру, то и дело грозила сойти на нет. В такие моменты он хотел оказаться от Хогвартса как можно дальше – и Люциус, скучающий в своем поместье, был идеальной компанией. «Право, Северус, я тебя не понимаю, - Люциус крохотными глотками отпивал кофе из небольшой чашечки. – Если тебе так нравится этот мальчишка – а я всегда подозревал, что вкуса у тебя нет совершенно – скажи ему об этом. Самое страшное, что может тебе грозить в случае отказа – недовольство Дамблдора и увольнение из школы, да и то, в самом крайнем случае. Об Азкабане и речи не идет, так как Поттеру уже семнадцать… На твоем месте я бы боялся другого – что Поттер девственник и попросту не будет знать, как на твое предложение реагировать… девственники – это такая морока!» «Ты невыносим, - злился Снейп, но разговора, тем не менее, не прекращал – в конце концов, Люциус был единственным, с кем слизеринец мог обсудить свои сомнения. – Как, по-твоему, он отнесется к моему признанию, даже не будучи девственником? Я – и он…» «И что такого? Поначалу, разумеется, упадет в обморок – от избытка чувств, надо полагать. Гриффиндорцы – они такие открытые, чувственные… Ну, а потом по обстоятельствам: либо Авада в случае категорического отказа, либо страстный поцелуй. Есть еще вариант – сперва, не осознав в полной мере свалившегося на него счастья, он пошлет тебя подальше и, дождавшись, когда тебя изгонят с позором, спустя некоторое время, осознав свою ошибку, будет предаваться ностальгическим воспоминаниям о дорогих его сердцу отработках в твоем кабинете. В итоге он поймет, что жить без тебя не в силах, и вы воссоединитесь под одобрительное причмокивание директора, вздохи МакГонагалл и слезливые причитания Трелони. Впрочем, ты можешь молчать и дальше – тогда все закончится не в пример прозаичнее. Поттер окончит школу, соберет свои пожитки и отправится в большой мир, где станет звездой квиддича, женится, обзаведется кучей детишек – и никогда не узнает о том, что глупый гордый Мастер Зелий страдает в своих холодных подземельях в компании котлов, пробирок, воспоминаний и несбывшихся надежд».

Северус мрачно косился на собеседника – картины, нарисованные Люциусом, ему категорически не нравились… разве что та, где Поттер страстно его целовал и принимал признание как должное. Вариант с последующим осознанием своей ошибки тоже был неплох, ради такого окончания истории Северус готов был терпеть изгнание и, что ужасало куда больше, Альбуса, посасывающего лимонные дольки. Жаль только, что это больше напоминало нечеткие рисунки на песке, которые смоет первая же набежавшая волна. Люциус внимательно наблюдал за зельеваром и тоже не особо был доволен результатом – вот ведь упрямец! Можно было не сомневаться, что все убеждения в очередной раз цели своей не достигли и Снейп будет продолжать пожирать мальчишку глазами, когда тот не видит, а для снятия напряжения – снимать с него же баллы… коль уж не может позволить себе снять с паршивца кое-что другое. «Знаешь ли, Северус, - Люциус предпринял еще одну попытку, - самое тяжелое и отвратительное – это неизвестность. Конечно, если ты не получил отказ, то надежда худо-бедно теплится в твоем сердце, но и она не может жить вечно без подпитки извне. И твое молчание, вынужденное поначалу, но утратившее необходимость после войны, превращается в весьма глупую и опасную затею, убивая надежду не менее верно, чем яд убивает жертву». Северус слушал монологи Люциуса, не перебивая, но и не проявляя при этом особо сильного интереса, разве что улыбался еще более язвительно, чем обычно, да скептически изгибал бровь. Мысленно он соглашался со своим собеседником – но на этом все и заканчивалось. Признаться Поттеру означало добровольно показать свое слабое место, а значит, стать уязвимым. Давать же оружие против себя, пусть и человеку, к которому он был неравнодушен, Снейп не собирался. К тому же Люциус, перечисляя возможные развития ситуации, упустил из виду то, чего больше всего боялся Снейп и что, по мнению зельевара, уничтожало надежду гораздо безотказнее, чем ненависть или неизвестность. Смех – вот чего он боялся больше всего. Представить себе, что Поттер, услышав его признание, рассмеется холодным злым смехом, было самым настоящим кошмаром, которому слизеринец вовсе бы не удивился. Кто бы что ни говорил, но с его точки зрения это действительно было нелепо – старый сальноволосый ублюдок и юный Герой весьма привлекательной наружности. Нет-нет, Снейп все еще помнил издевки Мародеров, помнил злой прищур глаз Джеймса Поттера и вовсе не хотел увидеть такое же выражение на лице его сына в ответ на свои слова. Разговоры, разговоры… откровенные – с Люциусом, завуалированные и не всегда понятные – с Альбусом, утонченно-насмешливые – с Минервой. А вот с Поттером он поговорить не мог, как бы ни хотел. И вдруг это – как удар из-за угла в самое больное место… Работа Поттера. При виде немного неуклюжих букв он привычно вздрогнул – и так же привычно осадил себя: сколько можно, глупо настолько остро реагировать, увидев всего лишь чернильные неровные строчки. Снейп подавил желание провести пальцами по написанному, обводя чернильные контуры – слишком уж явная слабость, пусть и наедине с самим собой. И опять списывал, сколько же можно? В который раз работа гриффиндорца до последней точки повторяла работу Грейнджер, и как с этим бороться, учитывая абсолютно наплевательское отношение мальчишки как к снимаемым с него баллам, так и отработкам, профессор понятия не имел. Ко всему, постоянная забота Минервы о своих львятах весьма сильно ограничивала его возможности, Альбус же редко вмешивался в их выяснения отношений, но в крайних случаях всегда становился на сторону Гриффиндора. В сущности, Снейпа раздражал не столько сам факт списывания – он прекрасно был осведомлен, что слизеринцы поступают так же, а работы Крэбба и Гойла практически один в один дублировали как друг друга, так и оригинал, написанный Блейзом Забини. Нет, больше всего раздражало то, что Поттер из-за своей неприязни как к зельевару, так и к его предмету, игнорировал столь необходимые ему знания. Мальчишка как всегда жил днем сегодняшним, ни в малейшей степени не заботясь о том, что будет завтра. В последнее время Поттера вообще было не узнать – если раньше мальчишка хотя бы делал вид, что слушает лекции или пишет конспекты, то теперь он просто сидел с отсутствующим видом, почти не реагируя на окружающее. Невидящий взгляд, чуть подрагивающие губы, словно он проговаривает про себя слова, которые никак не может решиться сказать вслух. Схватить бы его за плечи, сжать покрепче, встряхнуть… убрать из глаз это странное выражение, заставить из сиять прежним дерзким светом. И все наигранное раздражение, которое в годы войны было призвано скрыть истинное отношение Снейпа к Поттеру, теперь было направлено мужчиной на то, чтобы вывести мальчишку из того странного состояния оцепенения, в котором он пребывал на каждом уроке зельеварения. Хуже был разве что Лонгботтом. «Влюбился», - с горечью думал Снейп. В самом деле, он помнил Поттера на пятом курсе, когда тот сходил с ума от этой райвенкловки, Чоу Чанг, кажется. Очень, очень похоже – вот только тогда Северусу было наплевать, а теперь… теперь было откровенно плохо. … Северус в четвертый раз вчитывался в написанные неровным почерком слова, словно они могли от этого вдруг поменять свое значение. Странно, что он вообще заметил – читать второй раз работу Грейнджер было отнюдь не развлечением… Быть может, если бы не его одержимость мальчишкой, не стремление продлить мечты о нем, Снейп и не подумал бы так внимательно изучать уже раз прочитанное. «Стебли лютика едкого, в основном применяемые в зельеварении для приготовления разнообразных форм ядов, лучше всего собирать в июне, в полнолуние… Знаете, они похожи на Ваши руки – тонкие, изящные, но такие сильные при их видимой хрупкости… так восхитительно. Стебли не стоит подвергать засушиванию, так как в этом случае теряется большая часть их свойств. Лучшим выходом является магическое консервирование, сохраняющее необходимые качества растения на девяносто пять процентов». Нет-нет, чепуха, Поттер просто не мог написать это о нем, только не в серьез. Скорее всего, просто извращенная шутка, мелкая месть за годы унижений – и разве может мальчишка понять, что такое поведение Снейпа было вынужденным, но самым правильным? Нет, это определенно подвох – мальчишка явно хочет позлить его, неблагодарный негодяй. Весь в своего отца, дементор бы побрал всех Поттеров, как почивших, так и здравствующих. Или же это пари – Снейп продолжал вглядываться в никуда так и не исчезнувшие строки. Как бы ему ни хотелось, чтобы все написанное было правдой, во всем этом ощущалась какая-то нарочитость, неправильность, что-то явно было не так – если вообще за подобным признанием можно было признать право на существование. Снейп взглянул на свои руки – пальцы чуть вздрагивали… - Неправильно… неправильно… безумие, - кровь в висках стучала молоточками, не давая сосредоточиться ни на чем другом. Помимо откровенного абсурда происходящего что-то еще не давало покоя, но что? Что не так? Снейп подошел к полке с готовыми зельями и, поколебавшись немного, залпом выпил обезболивающее. И тут же, вместе с облегчением и отхлынувшей болью, пришло озарение. Слишком гладкая фраза для Поттера. Не мог мальчишка, столь косноязычный не только на его уроках, но и в домашних работах, которые некогда выполнял самостоятельно, допуская приличное количество ляпов, выразиться столь непринужденно и изящно без посторонней помощи. А, учитывая, насколько сильно он эту самую помощь просить не любил, можно было сделать вывод: фраза – откровенная издевка, призванная вывести Снейпа из себя и заставить в раздражении выставить себя идиотом. Гадкая шутка, придуманная и воплощенная не одним человеком… - Не дождетесь, - прошипел Северус. Если мелкие мерзавцы хотели вывести его из себя, то им это удалось, но будь он проклят, если об этом узнает хоть один человек. Но, гиппогриф всех раздери, как же больно было понимать, что мальчишка не испытывает к нему даже благодарности – уж о какой там приязни вообще речь? Что ж, с подобным отношением Северус сталкивался не в первой и прекрасно знал, как следует реагировать, чтоб не стало хуже. Проверить, не слетела ли с лица привычная маска, сделать вид, что все в полном порядке, ничего необычного не происходит и ни о каком признании он понятия не имеет…