[500x337]
История, (не моя)

Однажды, когда я преподавал в Принстонском Университете, я получил электронное письмо от студента последнего года обучения C:

Уважаемый господин преподаватель:

мы получили сообщение, что на вашем экзамене был нарушен Кодекс Чести. Можно ли с вами встретиться, чтобы обсудить это происшествие?

Искренне ваш, C
председатель Студенческого Комитета Чести.

Это означало, что кто-то на моем экзамене списывал. Точнее, что кто-то написал в Комитет Чести обвиняя своего одногруппника в списывании. Я не очень хорошо был знаком с правилами, и не знал, чем именно грозит нарушение кодекса чести, но понимал, что у одного из моих студентов могут быть неприятности, и постарался разузнать об этой системе побольше.

В некоторых школах и колледжах США со списыванием борются с помощью кодекса чести -- Honor system. Есть такая система и в Принстонском университете. До ее принятия принстонские студенты списывали на экзаменах поголовно. Не дающие списывать подвергались остракизму и становились жертвами совсем не безобидных проделок со стороны остальных студентов. Со своей стороны, профессоры пытались пресечь списывание и подсказки, расхаживая во время экзамена по аудитории и отбирая шпаргалки. Со временем размах списывания стал столь велик, что университет начал приглашать полицию для поддержания порядка на экзаменах. Сложившееся положение дел фактически обесценивало образование и не устраивало ни профессуру, ни студентов. В 1893 студенты предложили ввести в университете кодекс чести. Каждый из них письменно присягал:

I pledge my honor as a gentleman that, during this examination, I have neither given nor received aid.
Клянусь честью джентльмена, что во время этого экзамена я никому не помогал и мне никто не помогал.

В обмен на свое обещание они потребовали, чтобы никакой полиции на экзаменах не было. Более того, они вызвались сами следить за тем, чтобы никто не списывал, и предложили проводить экзамены вообще без посторонних, даже без преподавателей. Университет на собрании профессоров принял их предложение, и с тех пор экзамены в Принстоне только так и проходят.

За столетнее существование сама система почти не изменилась, лишь из клятвы исчезло упоминание о джентельменах, вскоре после того, как университет стал принимать учиться и женщин (1969). Единственный конфликт, связанный с самой системой возник лишь вскоре после ее принятия, когда все, избравшие своей специализацией английский язык, отказались ее подписать, требуя заменить в клятве слово "honor" на "honour". Тогда же отличились и математики, предложив обозначить всю клятву греческой буквой (кажется, "ипсилон") и вместо текста клятвы писать υ с подписью.

Когда я впервые услышал об этой системе, я восхитился ее красотой и благородством. Приятно было, что она взывает к лучшим чувствам человека. Я захотел узнать о ней побольше и стал расспрашивать всех подряд. В частности, меня интересовало, насколько она эффективна, ведь кроме честного слова студента от жульничества ничего не удерживает. Однако, я ошибся. Утверждение, что студенты сами заботятся о поддержании порядка означало не только, что они сами не списывают, но и что они следят за тем, чтобы никто не списывал, в частности, они обязаны о каждом замеченном ими случае сообщить в дисциплинарный комитет, называемый Студенческим Комитетом Чести (Undergraduate Honor Committee). Этот комитет состоит только из студентов, которые туда могут быть только избраны. Комитет рассматривает каждое дело о жульничестве, устанавливая степень виновности каждого участника, после чего рекомендует администрации, как именно наказать нарушителя кодекса. Решение комитета не может отменить даже президент университета, президент может лишь вернуть дело на повторное рассмотрение, если тот считает, что оно было рассмотрено недостаточно внимательно. Председатель комитета C сказал мне, что по его сведениям возврат на повторное рассмотрение случался всего лишь дважды за всю историю системы.

Я спросил C, неужели студенты действительно доносят на тех, кто списывал? Да, сказал он, мы относимся к этому очень серьезно. Каждый студент при поступлении в университет дает письменное обязательство всегда соблюдать кодекс чести, не жульничать и сообщать обо всех замеченных случаях жульничества. Не подписав такого обязательства студентом стать нельзя. Кроме того, дисциплинарный комитет встречается перед началом учебного года и рассказывает им о духе системы. Тем же, кто сомневается или не хочет доносить о списывании, мы объясняем, что когда в 1893 году студенты брали на себя ответственность за честное поведение на экзаменов, они подразумевали, что ответственность каждого перед коллективом должна быть выше любых сомнений о том, можно ли доносить на товарища. В качестве примера того, насколько серьезно студенты относятся к соблюдению кодекса чести, C рассказал мне о курьезном деле, которое комитету пришлось рассмотреть в прошлом году. Во время традиционной встречи выпускников, три выпускника 1946 года, сидя в ресторане, вспоминали былое. И один из них, расчувствовавшись, рассказал, как он, страшно боясь провалить один из экзаменов, изобрел способ на нем списать, чем и спасся. Через две недели в Комитет Чести пришло письмо, в котором один из трех участников застолья сообщал о нарушении Кодекса Чести, состоявшемся более 50-ти лет назад.

В назначенный день ко мне в кабинет пришли два студента -- члена комитета и сказали, что они проводят предварительное расследование и попросили показать работы тех, кто писал экзамен в тот день. Их интересовали работы студентов из принесенного ими небольшого списка. Мы посмотрели их вместе и я указал им на места, свидетельствующие о том, что человек писал экзамен самостоятельно, и объяснил, почему так думаю. В результате с большей части списка подозрение было снято, и осталось лишь три работы. Они попросили позволения снять с этих работ копии и ушли, сказав мне напоследок, что имя одного из трех студентов (я буду звать его Джим) оставшихся работ, есть и в письме, из-за которого начато дело.

Через пару дней ко мне пришел еще один студент из Комитета Чести, и сказал, что предварительное расследование закончено и дело передано в Комитет, где и будет рассмотрено на ближайшем заседании. Ему поручено защищать Джима. Я показал защитнику все, что видели два предыдущих студента, и рассказал ему, почему мне кажется, что остальные вне подозрений. В конце встречи я поинтересовался у защитника, много ли им приходится рассматривать дел и что ждет Джима в наихудшем и наилучшем случаях. Он ответил, что комитет каждый год рассматривает 10-15 дел (на 4500 студентов). Если Джим будет признан виновным в списывании, комитет может его рекомендовать к временному исключению на год, или на два, к исключению с правом восстановления, а в худшем случае -- к исключению навечно (без права восстановления и без права повторного поступления). Я занервничал и спросил, есть ли более гуманные формы наказания. Оказывается, конституцией они не предусмотрены, и комитет вынужден прибегать к временному отчислению на год как к самому слабому наказанию. Я спросил, могу ли я выступить на заседании комитета в защиту Джима. Защитник ответил, что, конечно да, и более того, мое присутствие крайне желательно и он бы очень меня просил там быть. Я пообещал, что обязательно приду.

Вскоре я получил приглашение прийти на заседание комитета. В приглашении была просьба прийти вовремя, но не раньше, поскольку до этого Комитет будет опрашивать свидетелей и хотел бы сохранить их имена в тайне. Видимо опрос свидетелей затянулся, а может быть, сам комитет недостаточно бережно отнесся к сохранению их личностей в тайне, но придя на заседание я встретился в коридоре со студенткой из моего класса, и, заметив испуг в ее глазах, подумал, что автором письма могла быть и она. Позднее в ходе заседания выяснилось, что свидетель у комитета был один.

По форме заседание комитета напоминало заседание трибунала или комитета комсомола за круглым столом. Джима не было. После взаимных представлений выступил обвинитель, изложив факты, и защитник, пытавшийся их объяснить. После этого и тот и другой попросили подтвердить или опровергнуть их слова. К тому времени вопрос о списывании стал конкретным -- на столе лежали две работы, Джима и еще одного студента, и нужно было ответить на вопрос, списал ли Джим хоть что-нибудь из работы этого студента. Все остальные возможности, в том числе, что не Джим списывал, а у него списывали, не выдержали проверки и были отброшены. В этих двух работах действительно было много сходного, члены Комитета видели это сами, вне зависимости от их математической подготовки. Вопрос был лишь в том, являлось ли это сходство случайным или результатом списывания. Сам я считал, что такие совпадения могли быть случайными, ведь студенты учились в одном классе, у одного преподавателя, и не удивительно, что они решают задачи одними и теми же приемами, применяя их в одной и той же последовательности. Я разобрал с ними решение каждой задачи, объясняя, почему, на мой взгляд, имеющееся сходство недостаточно, чтобы принять гипотезу о списывании. Я рассказал им и о нескольких характерных признаках списывания, которых в работах не было. О том, как списывая второпях, копируют и чужие ошибки, а здесь у каждого ошибки свои. Для меня вопрос был ясен -- явных следов списывания нет, и значит доказать ничего нельзя. В таком случае преподаватель всегда решает в пользу студента.

Я ошибся. Несмотря на соблюдение правил формальной судебной процедуры, комитет не пользовался главным правилом -- презумпцией невиновности, и поэтому мои доводы казались им недостаточными и неубедительными. Обвинитель увидел, что в работе Джима, некоторые решения были стерты и поверх них написаны новые. На имевшихся у членов Комитета копиях следы стертого видны не были, но на оригинале оттиск карандаша был хорошо заметен. Обвинитель оживился и попытался использовать этот факт как новую улику. Я отказался ее обсуждать, сказав, что написать и стереть можно все что угодно. Раз стерто, то этого просто не было, и мы исходим только из того, что есть. К их чести, остальные члены Комитета со мной согласились.

Мы разговаривали уже почти два часа, когда в комнату вошел Джим. Ему предоставлялась возможность защититься. Возможно, от страха, а возможно от отчаяния, Джим повел себя агрессивно, стал утверждать, что он ничего не списывал, и почти сразу же заявил, что Комитет ничего не сможет доказать. Сгоряча он добавил, что и мои слова ничего не доказывают, видимо предполагая, что я выступал на стороне его обвинителей. У меня сложилось впечатление, что этим он восстановил членов Комитета против себя. Разговор после этого быстро закончился и уходя я попросил сообщить мне о решении Комитета.

Я стараюсь рассказывать об этом непредвзято, но признаюсь, что мне было нехорошо, потому что уж очень была узнаваема была атмосфера расследования и спокойная уверенность членов Комитета, что в свои неполные двадцать лет они вправе судить своих товарищей и решать их судьбу.
Меня тревожило подозрение, что в их глазах Джим был виновен еще до того, как они его увидели и узнали все подробности этой истории. Пытаясь повлиять на их решение, я изложил еще раз все свои доводы и отправил письмо Комитету с просьбой рассмотреть их еще раз. Через неделю Джим был признан виновным в списывании и Комитет рекомендовал исключить его на год из университета. Президент приняла их рекомендацию.

Когда я спросил одного членов комитета, почему они решили, что Джим списывал, один из них сказал: "Он недостаточно горячо это отрицал. Невиновный человек начал бы негодовать сразу".

Есть еще одно обстоятельство. Во время преподавания я обычно объясняю студентам, что не вижу необходимости наказывать их за ошибки, сделанные в процессе обучения, ведь важен конечный результат, а не путь, которым они к нему пришли. Поэтому каждый, кто напишет экзамен на A получит и итоговую оценку за курс A. Ну а те, кто не смог отличиться на экзамене, получат оценку по совокупности всей работы в течение семестра, и, может быть, проявленное прилежание поможет им улучшить итоговую оценку. Джим в течение семестра не блистал, и мог рассчитывать лишь на C. Поэтому когда я объяснил этот принцип в его классе, он мог увидеть в нем возможность одним махом исправить положение. Мое неосторожное заявление могло его подтолкнуть его сыграть "ва-банк".

Я не знаю, списывал ли на самом деле Джим или нет. Его работа не позволяла прийти к определенному выводу. Доказать, что он списал, было нельзя. Но, в принципе, мог и списать. Я предпочитаю думать что нет. Хоть Honor system и не вызывает уже моего восхищения, она безусловно эффективна. Статистика говорит сама за себя -- в Принстоне студенты практически не списывают, и если они что-то делают, то делают добросовестно, без халтуры. Так они воспитаны.

автор мне увы неизвестен