может некоторые читали в старом дневе этот рассказ... Он мой самый любимый... [300x386]

Я очень долго его писала... Но все таки он появился на свет!

Сейчас он претерпел некоторую редакцию...)

Девушка без имени.






Первая глава. Квартира.

Она жила в небольшой квартире плюс ко всему она была коммунальная.
Таких квартир по всей Москве осталось наверно считанные единицы.
Она совсем недавно переехала сюда и еще не успела разобрать коробки.
У нее никогда не было постоянного места жительства, она всегда переезжала с места на место, так что я думаю, особого смысла в разборе этих коробок не было. В них она возила всякое барахло, типа старых игрушек, фотографий, рамок и еще много всякого хлама, но одна коробка отличалась от остальных…
Она была не такая большая и очень аккуратная, внутри лежали две стопки бумаг, написанные аккуратным, почти колиграфическим подчерком и сбоку лежала книга в красном переплете.
«Она могла отказаться от всего, но не от этой коробки. В ней была вся ее жизнь», так часто говорила она.
Квартира, в которую она переехала, находилась в самом центре Москвы за зданием большого театра. В маленьком доме с лепниной времен, наверное, царской постройки.
Дом был трех этажный, и квартира находилась на третьем этаже под самой крышей.
В ней было четыре комнаты и длинный невероятно длинный коридор. Совершенно непонятно, как он поместился в таком маленьком доме.
Комнаты были расположены так: три - выходили на одну сторону и одна, та самая ее комната на другую. В самом конце коридора располагалась кухня, она была сердцем квартиры и так же как коридор была огромных размеров и по совместительству играла роль гостиной.
Сами комнаты были очень, даже слишком маленькие, что в них еле помешалась кровать, письменный стол и шкаф. Коридор и кухня как бы забрали часть пространства у комнат и за счет этого стали столь велики….

Она не как не могла понять, как одни из ее соседи, семейная пара, могут жить в такой комнате вдвоем, если даже она, еле уживается сама с собой.

Еще у Нее была очень старенькая соседка она жила в комнате дверь, которой располагалась четко напротив ее двери. А в последней комнате жил пожилой мужчина лет 64, он всегда что-то рисовал и из щели под его дверью доносился запах масляной краски. Этот запах напоминал Ей детство…
Вешалка для одежды была прибита рядом с дверью, которая вела в комнату этого художника и вся верхняя одежда жильцов квартиры со временем начинала пахнуть краской….



Глава вторая. Немного о ней.

Соседи, они были рады, что у них такая тихая соседка. Они считали Ее ангелом, Она и в правду была на него похожа…
У Нее были рыжие слегка вьющиеся волосы примерно по локоть. Глаза были голубые, а не зеленые как это обычно бывает у людей с рыжими волосами, и занимали большую часть лица. Глядя в них можно было захлебнуться и утонуть…
Черты лица были плавные, в них не было никакой резкости и остроты…
Она была не высокого роста примерно 162, и у нее был очень маленький размер ноги 35.5..
Чем-то Она напоминала фарфоровую куклу, которых привозили из-за границы, в советские времена.
В Ее лице было что-то, что притягивало, хотелось постоянно смотреть на Нее. А когда Она начинала говорить, то внимание переключалось на губы, и ты уже ничего не мог собой поделать, ты просто наблюдал и ловил малейшее их движение.
Периодически я замечал, что когда Она сидит в кафе или в любом другом общественно месте большинство людей не вольно смотрят на Нее и не могут отвернуться.
Странно она никогда этого не замечала, а когда я говорил ей об этом, она смеялась, а потом…
«Ну, хватит уже эту глупость повторять….» говорила она.
Она довольно часто употребляла слово «...ну…» и мне это нравилось…

От автора:
У Вас, конечно же, промелькнула мысль, что я влюблен в нее.…Нет, вы ошибаетесь….Мы просто друзья….

Глава третья. О соседях.


Соседи отзывались о ней, в общем, хорошо и как уже говорилось, считали ее ангелом. Собственно она и была им по сравнению со всеми жильцами, когда-либо проживавшими в этой комнате.
Но все-таки было в ней что-то странное, так считали все кроме Петра Борисовича это тот пожилой мужчина, из комнаты которого доносились запахи масляной краски. Он вообще мало, когда выражал свое мнение по поводу чего-либо и по большей части молчал. У него было длинное худое лицо, щеки чуть впавшие, в волосах была уже видна седина, а сам он был очень высокий и худой, чтобы пройти дверной проем ему приходилось нагибаться.
Из-за этого он получил прозвище дядя степа. Нет, это не жильцы придумали его, оно пошло еще со школы, и видимо так и осталось с ним на всю жизнь.
Он носил шарф, обмотанный вокруг шеи раза три, что кончики его торчали в разные стороны и огромные меховые тапочки, которые ему прислала восьмидесяти летняя мама из деревни. Он часто корил и пил много кофе, что касается водки ну, как и все иногда выпивал…. Обычно он пил две стопки и на этом останавливался…
Он не любил общество, был очень замкнут, но при этом о нем было все известно…
Очень редко выходил из комнаты….
Говорят, что всю свою жизнь он прожил здесь в этой комната и не кто ни разу не был в ней.
Старушка из двери напротив была очень строга и консервативна. У нее было все на своих местах, все разложено по полочкам.
Она ложилась спать в 10 и вставала в 7 и после 10 вечера вся квартира затихала.
Она курила сигареты из мундштука и была очень ворчлива.
Сюда она переехала посла смерти своего мужа. Детей у них не было и она, продав огромный загородный дом, оказалась тут. Звали ее Елизавета Марковна. Она любила по утрам есть овсянку и читать газеты, за завтраком надев свои огромные очки.
А после обеда часа так где-то в три она ложилась спать, и никто не смел, шуметь пока она не проснется.
Иногда складывалось ощущение, что даже улица подстраивается под ее режим.
И в последней комнате жила семейная пара ин на вид было лет по сорок-сорок пять, они поженились совсем недавно и у обоих это уже не первый брак.
Они живут тихо и мирно и никогда не сорятся, «видимо набрались опыта…»,- говорила Елизавета Марковна. Она довольно часто выражала свое мнение по поводу всех жильцов…
Черты их лиц были очень схожи, у них были курносые носы, пухлые губы….
Да и вообще за два с половиной года совместной жизни они стали похожи и переняли привычки друг друга. Наверное, единственным их отличием было отсутствие волос на голове Николая Петровича, зато у Маргариты Максимовны были длинные густые, черные как уголь волосы и красивые и добрые карие глаза.
Часто Елизавета Марковна глядя на них, говорила «…эх…еще на два одиноких сердца в целом мире стало меньше».
Да, в этом я был с ней согласен, они напоминали единое целое, и я не мог представить их друг без друга.
Они любили друг друга и были преданны.

Глава четвертая. Ее дни.

Ее день начинался с ненавистного ей звука, пронизывающего звона будильника, она уже давно ненавидела его, он упорно продолжала его заводить.
Еще она была уверенна, что все ненавидят это звон так же как она. После пыток будильником и борьбы с самой собой она вставала, шла в ванну потом размеренный завтрак, состоящий из чашки горячего чая и двух бутербродом и потом далеко не размеренные сборы. И наконец она доходила до метро…
К метро ее отношение было двойственным, то она его ненавидела так же сильно как будильник, то она описывала его с огромной любовью в своих рассказах.
Она вообще была двойственной, нет скорее даже не совсем понятно натурой для окружающий, но я ее понимал.
После метро она сидела на лекциях потом работа и только потом свободное время.
Мне кажется, у нее было мало друзей остальную массу можно назвать знакомыми.
И даже та малая часть друзей считали ее странной чего уж тут говорить о знакомых.
Ну, кстати говоря, это не удивительно если учесть все ее привычки, например, она обожала гулять одна…
Я люблю описывать ее и ее жизнь, наверное, в ней отчасти скрыт «идеал моей идеальной девушки» да, тафталогия но именно в ней скрыт истинный смысл.

Глава пятая. Ненависть.

Иногда она начинала ненавидеть себя. Она брала в руки бритву или канцелярский нож и не могла остановиться. Ей нравилось наблюдать как за считанные секунды «чаша» раны переполняется красным липким вином
Сначала заполняется пространство раны, потом начинает течь по ладони, пальцам, а потом капля за каплей падает на пол образуя «красную лужицу».
Когда она это делала, мне хотелось умереть, но я не мог с ней ничего поделать. Я приносил ей перекись, повязки и всю ночь менял их.
Соседи. Они относились ко мне хорошо, я думаю, они считали что мы вместе, «нет, нет мы просто друзья» говорил я Елизавете Марковне. Но думаю, ей было все равно, что я говорил.
Она жила в своем собственном мире и слова долетали в него немного искаженными или искажались полностью.
Кстати соседи не знали о ее приступах ненависти к самой себе, и я им не говорил.
Она мне не звонила когда резала себя, я просто чувствовал. Вы спросите как? Как я мог знать и чувствовать когда она полоснет себе по руке? Не знаю. Просто мне становилось плохо и не спокойно на душе. Слава Богу, я жил не далеко, я одевался, шел в аптеку и потом сразу к ней.
Елизавета Марковна открывала мне дверь, она всегда была рада меня видеть. Я проходил в квартиру и направлялся в комнату, уже зная, что я там увижу. Елизавета Марковна провожала меня до самой двери, засыпала вопросами, мне казалось, что ей нахватает общения, мало кто с ней садился и говорил по душам по этому она искала любую возможность, чтобы выговориться, она наверно даже не слушала то что говорил я.
Я заходил в комнату, она сидела, полулежа на подоконнике, с руки струились ручейки крови…. В эти моменты я вспоминал фразу «на руке, на ладони, на пальце большом реки текут под углом»…
Она любила сидеть на подоконнике с открытым окном, но еще больше она любила крышу. Она много времени проводила там, я тоже любил ее крышу, любил сидеть и смотреть. Она смотрела на небо и говорила, говорила, а я смотрел на нее и слушал…
Не знаю, кем я был для нее, мы никогда не касались этой темы… и вообще мы говорили только на крыше, точнее говорила она, я слушал, и мне хотелось, что бы эти моменты длились как можно дольше.
Мне казалось, что я живу от «пореза до пореза», поле «пореза» как бы начиналась новая жизнь, но длится не долго.
Иногда я тоже срывался и резал себя, но она не приходила ко мне, к жизни меня возвращали ее sms в них она писала, что она против, и что ей страшно, и что она не хочет меня потерять. Не знаю, кого она не хотела терять друга, а может…, собственно это не важно. Я радовался, приходил к ней, приносил конфеты «мишки», она их очень любила, мы шли на крышу и ели конфеты с чаем, чай она выносила в маленьком железном термосе и к нему прилагались две походные чашки.
Мы ложились на спину и смотрели в небо, смотрели, как солнце перемещается по нему, и она снова говорила.

Глава шестая. Ее детство

Где ее родители я не знал, знал только то что ее отец был художником, а мать писала стихи и преподавала музыку в младших классах.
Она любила запах масляной краски и запах свежих булочек, так всегда пахнет по утрам в булочных и пекарнях.
Еще я знал, что она с детства мечтала о собаке, она вообще любила животных.
Еще я знал, что раньше она жила на Сретинке и обожала центр. Она знала каждый уголок, каждую улочку и каждый дом. Она считала, что у них есть душа, что каждый дом он живет своей отдельной жизнью, то людей проживающих в нем. Она боготворила Москву, точнее старую Москву и бульварное кольцо. Она считала, что те новые дома, которые начали вырастать сейчас на окраинах, что это как роботы просто груда блоков и цемента, она не видела в них души.

Глава седьмая. Перемены в ней.

В какой-то момент она стала реже бывать дома и чаще резать себя, я продолжал к ней приходить с перекисью, конфетами и повязками.
Но сейчас я чувствовал холод с ее стороны, она уже не говорила, так как раньше и больше молчала. В очередной раз я пришел к ней с перекисью и повязками и застал ее в бессознательном состоянии, ее руки они были изрезаны почти до мяса, я позвонил в скорую ее увезли.
Через пару дней она уже булла дома ей наложили швы и перебинтовали руки. Врач поручил мне менять бинты в течении 2 дней каждые 5 часов.
Та парочка из третей комнаты уехала в отпуск на 3 недели и Елизавета Марковна поселила меня у них.
Первый деть у нее было сил, она не говорила, ее лицо было бледным. Мне стало страшно, я не знал что делать, да еще и врач сказал, что она довольно много крови потеряла и еще чуть-чуть, и они бы ее не спасли.
Тут я понял ну да я повязался к ней и может, немного влюбился, да, скорее всего.
На второй день я набрался смелости и вдавил из себя «почему?», голос мой сорвался, мне стало немного не по себе.
Так она не говорила со мной никогда, она рассказала мне про Пашу. И попросила или просто сказала я не понял, «ты ведь всегда будешь со мной.» , это было произнесено без всякой вопросительной или утвердительной интонации она просто это сказала.
Я, не задумываясь, ответил «да!».
Она попросила «почитай мне» и сказала, что книга лежит вон в той коробке. Это была та самая коробка, в которой по ее словам находилась вся ее жизнь.
Эта книга была ее матери, я читал ей, читал и думал. Она уснула я долго смотрел, как она спит она напоминала ангела, размеренное дыхание и не лице как будто улыбка. Ее выздоровление затянулось, и я прожил так неделю

Глава восьмая. Ревность.

В ее жизнь снова вернулся он. Признаюсь я ревновал, но ничего не делал. Иногда мы втроем даже ходили в кафе, которое было неподалеку. Она была счастлива и даже перестала ненавидеть себя, я радовался и тоже был счастлив от части.
Но злость тоже присутствовала во мне, потом она перерастала в отчаяние и в эти моменты бритва оказывалась лучшим другом, она как бы отрезвляла меня возврвшала к реальности к жестокой реальности.
Я старался понять, но в тоже время ненавидел Пашу всеми силами души. Также я ненавидел себя, жизнь и весь окружающий мир. Я постоянно царапал что-то на руках вырезал разные узоры.. капельки крови проступали сквозь надрывы кожного покрова, они как бы рождались с умирали на моей руке.
Мои руки покрывались шрамами, их становилось все больше и больше.
С ней мы стали ведется только по четвергам, я стал не жить, а сушествавать от четверга до четверга. О, это сладостное слово четверг, я до сих пор обожаю четверги.
Четвертый день в недели он был самым ярким пятном, все остальные дни были однообразными и скучными.
В один из таких дней я пошел домой, в мыслях даже не было, но это как-то получилось само по себе, канцелярский но, кровь и снова «реки текут под углом» по моей руке.
Я знал, что это доведет до этого…
Очнулся, открыл глаза и сразу закрыл, от яркости было больно глазам. Я приоткрыл один глаз и увидел темное пятно, присмотрелся, это была она, я находился в больнице. Глаза уже привыкли, и я смог из открыть, она смотрела пристальным взглядом на меня. Она как бы ругала меня без слов и в тоже время спрашивала. Я молчал, я думаю, она все прочитала в моих глазах, все, что я хотел сказать, но не мог набраться смелость.
Меня выписали в тот же день. Домой ехал один на автобусе.
Подходя к подъезду, увидел ее, да я не ошибался, она ждала меня.
Она подошла ко мне близко, близко и строго сказала нам надо поговорить.
Я побледнел, ну делать нечего, «давай» сказал я.
Говорили мы где-то часа два, потом я не выдержал и поцеловал ее.




Глава девятая. Самый счастливый день.

Утром я проснулся оттого, что ее холодная спина прижалась ко мне, и я услышал шепот «я тебя люблю»… Слова «я тебя люблю», эти слова сказала она, я не мог поверить. Я расплылся в улыбке и почувствовал радость, которая текла по венам, и от этого мое тело становилось горячим.
Я обнял ее и прошептал на ушко «я тоже люблю тебя и уже давно», хотя я думаю, она это знала.
Она ушла в обед, упорхнула на крыльях счастья. Я ее еще не разу не видел такой. Я тоже латал и вечером я должен был придти к ней, но не смог.
Все обстоятельства складывались против нас. У них было постоянно занято, она неделю назад потеряла свой телефон. На моем в итоге села батарейка, денег нет вообще, ни копейки в метро не пускают. Пошел пешком домой. Дома оказался только к 5 утра пытался кричать около ее окна…
Зашел домой взял денег…. Оббежал весь район, купил ей белую ромашку, она их обожала. Это были единственные цветы, которые она любила. Еще купил мишек и направился к ней.
Как всегда открыла дверь Елизавета Марковна, я был так рад ее видеть, я обожал весь мир.
Но, войдя в комнату, ромашка и конфеты как-то сами по себе оказались на полу.
В комнате никого не было, только записка на подоконнике и лужа этой ненавистной вязкой «красной жидкости»…
Окно было открыто, я выбежал на крышу, там никого. Я оббежал все места, где она могла быть, каждый закоулок, каждый подъезд, был во всех больницах, спрашивал у прохожих, но все бесполезно ее нигде не было.
Елизавета Марковна говорила, что из комнаты она не выходила…
А да потом я вспомнил про записку. После ее прочтения мне стало плохо, там было написано «Люблю, и любила всегда», там даже не было подписи.
Я перечитывал ее, и эти слова пронзали меня насквозь. Я уже не чувствовал боли.
«Реки, они текут так быстро и уносят воспоминания», я не забуду ее никогда. Девушку, которую я любил. ДЕВУШКУ БЕЗ ИМЕНИ.