В Москве гвоздь сезона - жара.

В Нескучном саду по аллее

изысканный бродит жираф

с обрывком веревки на шее.                                                    

На склоне пожухла трава.                                                                 

Стозвонное небо бугрится.                                                

Шипят и дымятся слова,                                                           

сухие, как чучело птицы.

И сад, запеленатый в зной,

всё больше похож на пампасы.

Нагнись - и под сивой сосной

не шишки найдешь - ананасы.

Нездешний, недобрый пейзаж,

и солнце как будто не наше,

и ждет нас из множества чаш -

четвертого ангела чаша.

Уже не поможет ни стих,

ни пошлые вести с экрана,

откуда, меж сводок пустых,

та самая смотрит Смутьяна,

которую мрачный колёр

одной златорожской трущобы

не меньше пьянил, чем кагор

из пыльной бутылки. Еще бы!

Клоаки московского дна

кишат на углу Бубликова,

в Белгравии эфтой она

вовек не увидит такого.

Похожа во всем на отца -

чем хуже вокруг, тем ей лучше, -

живая как ртуть, и с лица

не сходит приветливый лучик...

Грозит возвращенье ее

И гладом, и трусом, и мором.

Сгорим, как сухое жнивье,

От чар Мессалины Ругорум.

 

 

1999, 2010