Время Пришло

Акт 9: Отметины / Клеймо

Зимний день, начавшийся с ярким рассветом, постепенно угасал вместе с солнцем, скрывающимся за темными ленивыми тучами. Снег медленно падал с неба, ложась на дорогу, но тут же приминался под ногами прохожих, а легкий ветер забегал в бар вместе с редкими гостями, желающими согреться за бутылкой горячего вина или терпкого виски.
Поднося к губам очередной бокал, Граф краем глаза наблюдал за Шутом, пристроившимся за дальним столиком. Эвиль беседовал с весьма привлекательной особой, наделенной длинными темными волосами и ярко-зелеными глазами, которые, казалось, иногда мелькали огнями в темноте уединенного угла бара. Без особого интереса слушая ее, он иногда улыбался, чувствуя на себе знакомый колкий взгляд, но искусно делал вид, будто в этом баре нет того, кто знаком ему.
- Рихард? - Гилберт обратился к собеседнику, что вот уже несколько минут молча кивал на любой вопрос и смотрел на дно бокала, словно именно там и покоились все его мысли.
- Извини, немного задумался, - поднял взгляд Граф. Все его переживания, опасения и раздумья уже слились в одно неприятное чувство, и даже алкоголь не мог смягчить его. Он не знал, случайно ли ему в таком месте встретился Эвиль, или же этот наглец опять играется, но благоразумно посчитал, что отцу Адама не стоит знать о его существовании.
- Ничего, наверное, я уже утомил тебя этими разговорами о поездке, - закуривая, Гилберт усмехнулся, понимая, что его друг занят другими, и совсем не приятными мыслями, а разговоры отнюдь не помогают отвлечься. Однако, за долгой дружеской беседой, он то и дело останавливал свой взгляд на молодом мужчине в темном сюртуке, что сидел поодаль от них. С одной стороны, он был совершенно чужд и приметен разве что легким перезвоном бубенцов на его запястье, а с другой - казался странно знакомым: каждое его движение и даже поза, в которой он сидел; как держал в руке небольшую книгу, переданную ему спутницей; как отводил от лица волосы или подносил к губам бокал. Глядя на него, Гилберт ловил себя на мысли, словно знает этого человека и может предугадать его следующий жест, но не припоминал, где мог видеть его ранее и видел ли вообще.
Распрощавшись со спутницей, пожелавшей задержаться в данном заведении чуть дольше, Эвиль оправил сюртук и встал из-за стола. Направляясь к выходу, он остановился у самого порога и, оглянувшись, склонил голову, словно прощаясь с тем, с кем и не здоровался, и Гилберт, отведя от него взгляд, вновь усмехнулся, стряхивая пепел в уже полную пепельницу.
- Странно, - выдохнул он, потирая рукой подбородок. Не было сомнений в том, что он видит этого человека впервые, но при этом все же возникало чувство, схожее с дежавю.
- М? - Граф отставил от себя бокал.
- Просто мысли вслух, - улыбнувшись, Гилберт снова закурил, замечая в глазах собеседника нечто такое, что нельзя было назвать ни волнением, ни тихой злостью. - Иногда странно не помнить то, что видел, или видеть то, чего не помнишь.
- Звучит действительно странно, - ответил Граф, сведя брови от туманности сей формулировки. Эвиль ушел, и нет смысла спешить домой, так как стоит дать ему время еще раз все обдумать и принять верное решение. - Что ты имеешь в виду? - продолжая разговор, Граф взял уже почти пустую бутылку и разлил ее последнее содержимое по бокалам. Сердце в груди билось все сильнее в предвкушении, а чуть опьяненный разум по-прежнему подбирал нужные слова, на случай, если выбор Эвиля окажется неверным.
- Ничего особенного, - смакуя табачный дым, Гилберт взглянул на свой бокал, полный алого вина. Будучи военным и достаточно проницательным, он с первой же минуты, как встретился с Графом, чувствовал, что тот хочет о чем-то рассказать, но еще больше хочет это скрыть.
Разговор ни о чем может продолжаться часами и ночами, но рано или поздно вынужден закончиться, как и не несущие большого смысла фразы, перебирающие самые отдаленные темы, дабы не задеть ту, о которой не хотелось не только говорить, но и даже думать.

Тучи на небе стали более редки, а поднявшаяся луна отражалась холодными бликами от новоявленного тонкого снежного покрова, окутавшего сад поместья, крышу и тонкие рамы окон. Несмотря на весьма и весьма поздний час в доме никто не спал, а мягкий свет лился из каждого даже незашторенного окна.
Ступая по лестнице, ведущей к дверям, Граф поднял голову, вглядываясь в зазор между ними, слыша множество разных голосов и негромкую музыку. Ускорив шаг и буквально подбежав к дверям, он распахнул их одним грубым жестом и замер, видя зал полный гостей, одетых так, словно они пришли на маскарад.
- Какое празднество среди ночи - и без нас, - ухмыльнулся Гилберт, остановившись за спиной Графа.
- Какого черта? - бросил тот, проходя в зал и ища взглядом супругу. Уезжая из дома, он не видел приготовлений к такому вечеру, хотя и сейчас, вернувшись, не обратил внимания на пустой двор, где не было ни одного экипажа.
Гилберт неспешно следовал за другом, без интереса наблюдая за танцующими гостями, за их замысловатыми костюмами. Мимо него проходили то дамы, напоминавшие старых кукол или марионеток, то их кавалеры в броских пальто и совершенно отвратительных масках, сделанных будто из настоящих убитых животных.
Про себя проклиная всех и вся, Граф устало потер переносицу. Выпитое спиртное неприятно сказывалось на мыслях, а мелькающие перед глазами люди кружили голову. В который раз осмотревшись, пытаясь найти среди всех этих дам в пышных нарядах свою жену, он увидел Фриду: она стояла на лестнице и играла на скрипке, хотя и музыка, звучащая вокруг, казалась гораздо сложнее и многограннее. Возле нее стоял Дарк и держал перед ней несколько листов с нотами.
- Господин Адье, - заметив хозяина дома, он склонил голову и улыбнулся краем губ, а после вернул взгляд к своей сестре.
- Что здесь происходит? - на повышенных тонах спросил Граф, подходя к ним. - Где Мария?
- Она где-то среди гостей, - не прерывая игры, мерно ответила Фрида.
- Это было ее пожелание: устроить небольшой вечер в честь крещения ее сына, - дополнил слова сестры Дарк, прикрывая глаза.
- Я не сомневался, - Граф свел брови, даже не удивляясь сему пожеланию, но и не особо прислушиваясь к услышанным словам.
- Наслаждайтесь вечером, господин Адье, - вкрадчиво сказал Дарк, растягивая губы в многообещающей улыбке, - Эвиль приготовил для вас особенный сюрприз.
- Вот как, - сдержано ответил Граф, оценив все лукавство и насмешку в этом тихом тоне.
Расстегнув пальто, словно только сейчас о нем вспомнив, Граф небрежно распахнул его и спешным шагом удалился, скрываясь в длинном коридоре.
Бесцельно прогуливаясь по залу, то ли пытаясь узнать хоть кого-нибудь среди обезличенных гостей, то ли желая слиться с ними, Гилберт остановился почти в самом центре зала, где в окружении дам и их театрально-восхищенных вздохов публику развлекал тот самый знакомый незнакомец из бара. Он безошибочно доставал из колоды именно те карты, что загадывали гости, складывал из них хрупкие карточные домики; обманывал невнимательные взоры быстрыми движениями рук, когда платок в его ладони превращался в кольцо, но один трюк этого шута все-таки заставил присмотреться к нему. Гилберт чуть отвел в сторону трость, опираясь на нее рукой, и прикрыл глаза, стараясь отыскать подвох. Приподняв рукав темной рубашки, демонстрируя отсутствие чего-либо на руке, любимец публики опустил его и, покрутив в другой руке небольшой кинжал, спрятал его в рукаве, а после тут же открыл взору маленькую экзотическую светлую змею, которая обвивалась вокруг его руки, вместо спрятанного в рукаве кинжала.
Наблюдая за Эвилем, Гилберт ловил себя на мысли, что сейчас его жесты не так знакомы, как показалось в баре, однако что-то все-таки в нем было, когда он просто прохаживался от одного зрителя к другому или перебирал различные диковинные инструменты на высоком столе. Что-то настолько незначительное и неприметное, но все-таки знакомое, словно Гилберт уже знал его, помнил жесты и повадки, как каждый умелый хищник, способный прицениться не только к жертве, но и к окружению.
- Прошу меня извинить, - наигранно вежливо сказал Эвиль гостям, когда к нему со спины подошел Дарк и что-то сказал на ухо. - Проявите немного терпения, я откланяюсь всего на пару мгновений и вскоре вернусь.
Чуть отвлекшись на одного из гостей в маске черного зайца, державшего перед собой небольшой поднос с различными напитками, Гилберт едва не поперхнулся, когда сделал глоток белого вина и, вновь взглянув в центр зала, увидел беловолосого мужчину в светлом сюртуке.
- Змей... - невольно и едва слышно произнес он.
И, будто услышав знакомый шепот, Дарк оглянулся. Завидев нового гостя, еще не успевшего спрятать свое лицо под маской, он на мгновение удивился, но после лишь беззвучно усмехнулся и скрылся с глаз.
Гилберт с такой силой сжал ножку бокала, что та едва не треснула в его ладони. Спустя немало лет, зим и ночей, он был уверен, что больше никогда не встретит этого человека, тем более в таком месте.
Музыка зазвучала громче, а множество гостей вновь нашли свои пары и закружились в танце, мешая покинуть зал или хоть что-нибудь разглядеть. Пытаясь пройти к лестнице, Гилберт не раз был задет танцующими, которые настойчиво не давали сделать ему и шага из центра зала. Выбросив бокал, который упал на пол и тут же разбился, он осмотрелся, прислушиваясь к музыке и наблюдая за гостями. Мелодия повторялась в определенном моменте, и дамы переходили от одного кавалера к другому, не нарушая танца. Улучив именно этот момент, Гилберт подтолкнул в бок одного из мужчин и, ловко сорвав с него маску волка, занял его место возле спутницы в пышном полосатом платье, напоминавшем купол цирка. Когда рука дамы легка ему в ладонь, Гилберт даже через ткань ее тонкой перчатки ощутил невероятный холод пальцев и их неправдоподобную тонкость, словно это была рука деревянной марионетки, созданной неумелым мастером.
Танцуя то с одной спутницей, то с другой, Гилберт успел скрыть лицо за сорванной маской, рассмотреть что-либо через которую стало еще сложнее. Однако он не спешил снять ее, даже когда все-таки вырвался из круговорота танца и ступил на лестницу. Взглянув вверх, он мельком увидел Дарка, вновь так ловко исчезнувшего в коридоре за лестницей.
Поправив маску, Гилберт последовал за ним, сдержанно и размеренно шагая, не спеша настигать. Он видел Дарка в полумраке коридора, слышал его осторожные и почти беззвучные шаги, которые, казалось, и вовсе утихли, когда коридор сменился темным холлом. Наблюдая за ним, Гилберт все чаще и чаще думал о том, что слышит не шаги человека, а то, как ползет змея; как гладкие чешуйки массивного хвоста касаются холодного пола; как вместо дыхания слуха едва достигает тихое шипение.
- О, ты все-таки выжил... - прозвучало совсем близко, почти за спиной, - …и даже можешь стоять на ногах.
- Как видишь, - усмехнулся Гилберт, постукивая тростью о носок ботинка. Он стоял на месте, не оборачиваясь и не осматриваясь в поисках Дарка, словно сам был охотником, а не жертвой, попавшейся в ловушку.
- Так вот чье сердце бьется в нем, - словно через змеиное шипение звучал тихий голос, чей обладатель подкрадывался все ближе и ближе. - Какой просчет с моей стороны... не узнать такую кровь.
- О чем ты? - все-таки обернувшись, спросил Гилберт, не улавливая сути подобных слов.
- О твоем сыне, - Дарк приблизился, улыбаясь, скрывая в темноте массивный змеиный хвост, кольцом легший на пол возле ног собеседника. - Конечно, твой друг ничего тебе не рассказал... да и тебе не нужно об этом знать.
- Звучит интригующе, - вновь усмехнулся Гилберт, приподнимая трость от носка ботинка и чуть отдаляя ее в сторону. Он был более чем спокоен и даже не думал раздражаться, паниковать или спрашивать, откуда Дарку известно о его сыне, и тем более о том, что именно скрыл от него друг, так как любым бессмысленным словам предпочитал действия.
- Его сердце такое же, как и твое... отчаянное и холодное, - прислушиваясь к чужому сердцу, Дарк приоткрыл рот, облизывая тонким языком острые клыки. Он помнил, как когда-то давно так же наблюдал за этим человеком из темноты. Любой другой должен был бы испугаться или же насторожиться, но Гилберт был спокоен и расчетлив, даже оказавшись загнанным в угол. Его сын тоже не отличался пугливостью и всегда с интересом смотрел на Дарка; не вздрагивал и не боялся, когда змеиный хвост обвивался вокруг него.
- Наследственное.
- Нет, - тихо выдохнул Дарк в ответ на безликий тон. - Он не унаследовал это от тебя, а приобрел без тебя... возможно, именно поэтому я и не узнал в нем твоего сердца. Бедное дитя... вероятно, тяжело быть нежеланным ребенком.
- Замолчи, - без лишних эмоций сказал Гилберт, удобнее обхватывая рукой трость.
- Он больше не вернется... его душа оказалась слишком приглядной для другого.
- Замолчи, - повторил он и с силой вонзил конец трости в змеиный хвост, оказавшийся подле самых ног.
Взвыв от боли, Дарк дернулся, желая напасть, но Гилберт наступил на хвост каблуком ботинка и, вынув трость, снял маску. При скудном освещении его взору предстал далеко не белесый змей, а светловолосый мужчина, в чьих ярко-голубых глазах замерли хищные отблески, а по дорогой светлой ткани брюк растекалось кровавое пятно от колена к щиколотке.

- Мария? - приоткрыв дверь в каминную, произнес Граф, осмотрев практически все комнаты в поиске супруги, но каково же было его удивление, когда он увидел Марию едва ли не в чужих объятиях. Непозволительно близко, устроив свою руку на изгибе тонкой талии, рядом с ней стоял мужчина в маске вепря. Завидев хозяина дома, он даже не попытался отпрянуть, а лишь ниже опустил свою руку, обтянутую темной перчаткой. Мария, обернувшись через плечо, коротко взглянула на супруга и тут же изменилась в лице: томность в глазах исчезла, заманчивая улыбка померкла и губы уже было приоткрылись, чтобы произнести слова оправдания, но Граф вышел из комнаты и захлопнул за собой дверь. Ступая по коридору, он прикрыл рот ладонью, сдерживая смех. Вероятно, впервые за долгое время, он увидел всю истинную суть своего брака и супруги. Граф слышал, как за его спиной раздался звук резко открывшейся двери и как Мария крикнула ему вслед:
- Постой! Все не так! Я обозналась! - говорила она на одном дыхании. - Я думала, что под маской скрываешься ты!
Ничего не ответив, Граф тихо рассмеялся абсурдности ее слов и проследовал к лестнице. Казалось, он всегда знал о неверности жены, о ее лжи и верткости, но просто не обращал на это внимания, потому что чаще его мысли занимали совсем другие переживания и интересы.
В зале по-прежнему развлекались гости, без устали танцуя под одни и те же мелодии, повторяя шаги и жесты друг друга, словно миниатюры в музыкальной шкатулке. За однообразием цветастых платьев и темных костюмов взгляд привлекали несколько бликов на полу: брошенный кем-то бокал, разбитый не в мелкие осколки, а лишь на несколько частей, остался нетронутым, и даже разлитое вокруг него вино не было задето чьими-либо шагами.
- Господин Адье, - от бездумного созерцания гостей отвлек мягкий голос, принадлежавший Фриде. Она подошла к Графу, стоявшему на лестнице, и приятно улыбнулась, протягивая ему маску ирбиса. - Вам стоит примерить ее, ведь инкогнито куда интереснее проводить подобные вечера.
- Почему же вы не скрыли свое лицо? - приняв маску, оглаживая пальцами мягкий мех убитого животного, Граф свел брови, не испытывая особого желания надевать ее.
- Чтобы вы всегда смогли узнать меня, - улыбаясь чуть скромнее, но от этого только загадочнее, Фрида посмотрела в глаза, надеясь увидеть в них интерес, но смогла разглядеть лишь все те же задумчивость и напряженность. - Не беспокойтесь, Эвиль вернет вам то, что ценно для вас.
- Ценно для меня... - вполголоса произнес Граф, отводя взгляд к залу. Когда-то он уже слышал такую формулировку; в тот самый вечер, подобный этому, когда впервые встретился с Эвилем, но только сейчас, вновь услышав эти слова, задумался о том, что тогда Эвиль спросил о ценности всех, кроме него. Эвиль обманул каждого, кто был в зале, и солгал в ответ, но обошел стороной его.
- Вы заслуживаете лучшего, потому что умеете ценить данное вам, - положив свою руку поверх рук Графа, державших маску, Фрида приблизилась на полшага, говоря так тихо, чтобы ее слышал лишь он. - Каждому воздается по заслугам. Кто-то ищет лучшее, не брезгуя перебирать худшее, и упускает нужное из виду... Нельзя поймать благородного зверя, охотясь на грязных животных. Кому-то нужна зловонная плоть вепря, а кому-то - шкура ирбиса.
- А что нужно вам? - усмехнулся Граф, видя неприкрытый подтекст. Измена мужу с первой попавшейся свиньей поистине смехотворна, но не лучше выглядит зверь, позарившийся на маленькую рыбку.
- Ничего, у меня есть все, что я хочу, однако... - Фрида привстала на цыпочки и приблизилась к лицу Графа, но не успела договорить: стихшая музыка и почти угасший свет заставили всех взглянуть в центр зала.
- Прошу простить за ожидание, - громко сказал Эвиль, улыбаясь публике, которая отходила от него, вставая в круг. Его отсутствие продлилось дольше, чем он обещал, но оно того стоило, и ему больше нечего было ждать. - Полагаю, в этот холодный вечер к нам присоединились все, кто пожелал, остальным же, похоже, предстоящее неинтересно.
Эвиль осмотрелся, отмечая за одномастными гостями именно тех зрителей, ради которых и затеял эту небольшую игру.
- Думаю, нет смысла медлить, но для номера мне потребуется доброволец из зала, - взяв меч со стола, стоявшего за его спиной, Эвиль поднял взгляд к лестнице, где находился Граф. - И я сам выберу его.
Эвиль завязал глаза тонкой черной повязкой, дабы его выбор был вольным. Гости расступились, расширяя круг импровизированной арены, а где-то позади них послышался робкий звук треснувшего стекла. Протянув руку с мечом вперед, Эвиль пару раз обернулся, указывая острием на зрителей, но выбор не падал ни на одного из них.
- Хм... - фыркнул Граф, спускаясь в зал и проходя мимо гостей. Он не строил догадок, но предполагал, что раз уж это непотребство развернулось в его доме, то ему и следует оказаться "добровольцем", ведь Шут обещал сюрприз.
Граф уже почти сделал шаг в сторону Эвиля, но передумал: стоя среди зрителей, Гилберт вытянул руку и поймал лезвие меча.
- Похоже, выбор пал на меня, - сказал он, сжимая острие в ладони.
Приподняв повязку на глазах, Эвиль усмехнулся, видя совсем не того, кого ожидал, но отнюдь не огорчился этому. Скорее, наоборот.
- Так даже интереснее, - отняв меч, он, не развязывая повязку, опустил ее на шею. - Можете выбрать оружие, которое вам по нраву, - указывая на стол, Эвиль улыбнулся, уже предвкушая исход.
Наблюдая за ним, каждым его жестом и взглядом, Гилберт подошел к указанному столу. Он снял с себя длинное пальто вместе с сюртуком, небрежно бросив их на пол, откинул трость и взял в руки два первых попавшихся меча. Хотя мечи были такими старыми и даже где-то поржавевшими, что его тяжелая трость из черного дерева с металлическим наконечником казалась куда более весомым и практичным оружием.
- Суть номера проста: если вы заденете меня хоть раз, хоть волос самым острием - я покажу вам то, за чем вы и приехали сюда, - прикрыв глаза, Эвиль встал напротив выбранного оппонента, отчего-то не наблюдая в нем особого интереса. - А если я задену вас, то вы отдадите мне это безвозвратно.
- Нет! - вмешался Граф. Он не только знал, о чем именно говорит Эвиль, но словно отдалено и призрачно помнил, что некогда уже видел подобное представление.
- Хах, Рихард, не беспокойся, не думаю, что я проиграю ему что-то особо ценное, кроме того, я же не впервые держу в руках оружие, - улыбнулся другу Гилберт, прокручивая в руках мечи.
Удобнее встав, он изогнул бровь, слыша, как под подошвой ботинка хрустнули остатки бокала, на которые он наступил в зале.
Гости по-театральному наигранно и неприкрыто вздохнули в предвкушении, однако Гилберт не чувствовал на себе их взглядов, словно они смотрели сквозь него, либо же их не было вообще.
Возникшая на пару секунд тишина звонко нарушилась лязгом меча о меч, когда Эвиль сделал ловкий выпад и нанес удар сверху, но его меч был остановлен гардой меча в руке оппонента. Гилберт не спешил наносить удары и спокойно отражал чужие, при всей сложности и ловкости которых не ощущал в них угрозы.
- Неужели вы, господин Син, не удостоите меня чести ответить на ваш удар? - лукаво усмехнулся Эвиль, вновь задержав свой меч на перекрестье чужих. - Или же вы хваленый воин лишь на словах?
- С чего бы? - ответил Гилберт, отступая на шаг и разводя мечи.
- Или, быть может, такому, как вы, не пристало лично поднимать оружие и вы привыкли стоять за спинами рядовых? - занося меч для нового удара, Эвиль не поскупился на заносчивость в тоне. Он всегда был более чем уверен в своих словах, особенно когда упрекал за чужие грехи. Кроме того, военные с высоким чином никогда не щадили других, предпочитая отдавать их жизни за свои.
- Какие хорошие познания для человека, встретившегося мне впервые, - фыркнул Гилберт и, уже устав терпеть это однообразие, скрестил мечи перед собой, давая понять, что игра окончена.
- Все люди едины, все лгут однотипно и скрываются под одними и теми же масками, - Эвиль откинул от лица волосы и улыбнулся, не принимая такой легкой победы.
Быстро приблизившись и замахнувшись со всей силы, он почти задел чужое плечо, но Гилберт, в который раз скрестив с ним мечи, развел их, нанеся тем самым такой удар, что Эвиль не устоял на ногах. Меч выпал из его руки и гулко звякнул о пол, ложась рядом с бедром.
- Не стоит путать военного с наемником, а сноровку охотника с ловкостью шута, - подступив к нему, глядя сверху вниз, сказал Гилберт. Ему было даже в чем-то удивительно слышать такие слова и заблуждение в них, ведь тот, кто так уверенно смотрит в глаза, должен знать чуть больше других. Да, Гилберт, как и многие люди, скрывал свою истинную сущность под маской, умалчивая о клейме, поразившем его службу. Для всех он был военным, а в действительности же являлся обычным наемником, способным устранить любую цель.
Эвиль промолчал, протягивая руку к своему мечу. Любому подвоху было суждено обернуться в его сторону. Живодер и падальщик, таящийся за маской стойкого воина - достойный соперник, ведь холодная жестокость порой уступает изворотливости.
Схватив меч, Эвиль тут же замахнулся и ударил в ногу соперника.
- Я победил, - констатировал он.
- Я так не думаю, - даже не дрогнув, хотя острие меча и вонзилось в щиколотку, Гилберт приподнял бровь. - Ведь ты задел не меня, а всего лишь протез.
- Что?.. - не веря своему просчету, Эвиль дернул меч, и тот не сразу поддался, словно засел в плотном дереве.
- Продолжим? - Гилберт отстранился, опуская меч и подцепляя им разрез в брючине, демонстрируя искусно выполненный протез, заменяющий ногу ниже колена. Некогда получив глубокую рану и укус ядовитого змея, он предпочел лишиться ноги, нежели жизни.
- Продолжим, - улыбнулся краем губ Эвиль, вставая и сразу же нападая. Эта ошибка выглядела глупой и неуместной, ведь так непростительно забыть то, о чем, казалось бы, знал всегда.
На сей раз Гилберт не был снисходителен и наносил удары один за другим, не давая отвлечься и даже лишний раз вздохнуть, ведь, если соперник не знал о протезе, это могло значить лишь то, что он всерьез намеревался ранить. Эвиль без особого труда уворачивался и удачно отбивался, пока под его ногами не хрустнула тонкая ножка разбитого бокала и он не оступился.
Гости, безмолвно наблюдая, не стесняли их в движениях и расходились в стороны, и вот, вновь разойдясь, они уступили место Эвилю. Он устоял на ногах, но вынужден был удариться спиной о стену, а Гилберт, замерев перед ним, занес лезвия мечей крест накрест возле его шеи, упираясь их ржавыми концами в стену.
- Ну что, мне задеть тебя? Или еще чем порадуешь? - произнес он, переводя дыхание.
Усмехнувшись в ответ, принимая достойное поражение, Эвиль наклонил голову набок и коснулся шеей лезвия одного из мечей. Он видел, насколько Гилберт раздражен, но не показывает этого, и какой переборол соблазн, чтобы не снести голову тому, кто смог его вывести из себя. Тем не менее, как бы сильны ни были его эмоции и как бы быстро ни билось сердце - Эвиль не счел их хотя бы занимательными. Видя гнев в глазах Графа, жестокость или привязанность, он испытывал куда больший интерес.
Будто только проснувшись, гости зааплодировали, награждая "добровольца" за победу над шутом, а Граф с облегчением вздохнул. Он и сам бы с большим удовольствием и рвением обезглавил наглеца, но не раньше, чем тот вернет крестника. Иногда отвлекаясь от действа, он то и дело оглядывался, словно его кто-то звал, но в зале никого, кому бы мог принадлежать настолько знакомый голос, не было.
- Поздравляю, - едва ли не с насмешкой констатировал Эвиль. Получив свободу, он прошел к столу и положил на него свой меч. Игра, безусловно, удалась, но в оппоненте он увидел нечто, что говорило о ее напрасности. - Вы победили, однако то, что хранится у меня, отнюдь не ценно для вас и вы явились не за этим.
- А это имеет значение? - последовав за ним и вернув мечи на место, Гилберт окинул его долгим взглядом. Узнав от Дарка достаточно интересный секрет, о котором и умалчивал Граф, он более не собирался идти на компромисс.
- И не малое, - Эвиль улыбался краем губ, загадочно и при этом открыто, - если доброволец из зала не верит в умение шута и не желает увидеть то, что скрыто от глаз, то он не сможет увидеть и сути ловкого трюка.
- Ты…
- Жаль, но я вынужден выбрать другого, - не дав себя перебить, Эвиль повернулся к гостям, замечая среди них того, кому было поистине важно вернуть то, что он утратил по неосторожности. - Господин Адье, не одолжите ли вы мне свое пальто?
Неопределенно хмыкнув, Граф, тем не менее, не стал возражать и, сняв свое пальто, отдал его Эвилю, когда тот подошел и протянул в ожидании руку. Затянувшаяся забава неимоверно раздражала, настолько, что хотелось вновь сжать свои руки на шее Шута, но Граф не спешил, словно войдя во вкус и проникшись чужой игрой.
Эвиль вернулся к столу и скинул все, что на нем было, на пол, а после - несильно ударил по самому центру массивной поверхности. Глухо скрипнув старыми шарнирами, деревянные панели опустились, превращая стол в некое подобие большого ящика. Легко повернув его на бок, так, что единственная открытая сторона оказалась сверху, Эвиль встал в него, занося над головой пальто Графа.
- Сей трюк банален и старомоден, но я постараюсь разнообразить его, - взглянув в сторону Графа, Эвиль коротко улыбнулся ему. - Досчитав до одиннадцати, господин Адье, вы можете подойти и забрать свое пальто.
Как только Эвиль скрылся в полости ящика и накрыл ее пальто, гости, стоявшие по кругу, принялись вслух отсчитывать указанное число. Одиннадцать секунд, сопровождаемые звонкими чужими голосами, странным скрежетом и черным дымом, окутавшим ящик, показались Графу мгновением, за которое успели исчезнуть все мысли и переживания.
- Девять! - крикнули гости, и свет в зале померк.
- Десять! - вновь стал ярким.
- Одиннадцать! - панели ящика-стола опустились к полу, а пальто было поднято под головой.
Бумажное конфетти мелкой россыпью разлетелось из ладоней возникшего из раскрывшегося ящика:
- Та-дам! - радостно улыбнулся русоволосый юноша в яркой одежде, напоминавшей костюм шута с пышными рукавами и бубенцами на поясе.
- Адам… - в голос произнесли Граф и Гилберт, но первый был рад тому, что Фрида оказалась права и Эвиль не причинил вреда крестнику, а второй - неприятно удивлен.
- Адам, - повторил Граф, подходя к крестнику и не веря глядя на него, будто сомневаясь в его реальности.
Но Адам не был очередной иллюзией и приветливо улыбнулся крестному, когда тот подошел и, присев на колено, обнял его.
- С тобой все хорошо… - с облегчением вздохнул Граф, ощущая в своих руках целого и невредимого крестника. - Прости меня.
- М? - отстранившись, Адам снова улыбнулся, а бубенцы на нем звякнули так глухо и знакомо.
- Прости, это все из-за меня, - признавая свою вину, Граф готов был покаяться во всех грехах, даже не совершенных им, лишь бы это не оказалось сном.
- Что все это значит? - скрестив руки на груди, напомнил о себе Гилберт. Фальшиво-наигранное и по-своему бездарное зрелище наводило на не самые приятные мысли, да и в слова "змея" он отчего-то верил куда больше, чем в этот цирк без купола. И эти слова гласили, что его сын похищен и больше никогда не сможет вернуться, а виновник этому - Граф. - Или это просто небольшое представление и розыгрыш в честь встречи давних друзей?
- Представление еще и не окончено, - Адам, отступив на шаг от крестного, взглянул на отца и поднял с края открытого ящика пальто.
- Ну уж нет, - тут же поймав его за руки, рыкнул Граф, не желая вновь потерять крестника, даже если и придется его удерживать силой.
- Еще немного… - заверил Адам, плавно отводя руки, заставляя отпустить его, - …и каждый получит то, что жаждал.
- Адам… - Граф поддался и отпустил, но такие слова из уст крестника, пятнадцатилетнего ребенка, звучали по-своему мрачно и зловеще.
- Хватит, - недовольно бросил Гилберт и схватил сына за плечо. - Думаю, ты заигрался.
- Не тебе судить, - отбросив от себя его руку, Адам снова встал в центр ящика и с силой топнул по дну, заставляя панели вновь собраться.
Присев и накрывшись пальто, он скрылся в ящике, а спустя всего пару секунд, когда Гилберт сорвал пальто, темный дым, пахнущий жженой травой и паленым шелком, окутал ящик. Всего пара секунд - и в ящике вместо Адама оказался зачинщик смуты.
- Как вы нетерпеливы, - мягко, но с острыми нотами сказал Эвиль, театрально прикрывая глаза. - Всему свое время и вам некуда спешить. Все, что ждет вас, свершится здесь.
- Ах ты!.. Где Адам? - устав терпеть и наблюдать, Граф опередил в своих словах Гилберта и, встав перед Эвилем, воззрился на него. В ящике оказалось пусто, будто никого никогда и не было. - Не думай, что что-то помешает мне выполнить обещание.
- В вас и в вашей искренности я не сомневаюсь, - склонив голову, будто благодаря, Эвиль встал между Графом и Гилбертом, совершенно не страшась их недовольства. Положив руки им на плечи, он подтолкнул их в сторону гостей, заставляя вернуться к ролям зрителей.
- Обещание? - с угрозой взглянув на друга, Гилберт с силой сжал пальто, а после швырнул ему в руки.
- Я тебе потом все объясню, - без зазрения совести ответил тот.
- Тише, господа, - вернул к себе внимание Эвиль, громко хлопнув в ладоши. - Наш вечер подходит к концу, а это значит, что пришло время сыграть на бис столь полюбившийся вам номер, - пнув ящик и встав на него, Эвиль стянул с шеи ленту, на которой звоном переливались бубенцы. - Но на этот раз воочию, без слепого обмана.
Лента соскользнула и упала к ногам Эвиля, и он, наступив на нее, взглянул на Графа:
- Как я вам и говорил, господин Адье, у меня еще будет возможность обнажиться перед вами, и вот она, - расстегивая пуговицы темной рубашки, Эвиль не отводил взгляда, наблюдая за нужной ему реакцией.
- Не думал, что ты так изменяешь жене, - некстати съязвил Гилберт, переводя взгляд с друга на Шута.
- Я не…
- Вам тоже будет интересно взглянуть на это, господин Син, - продолжил Эвиль, уже расстегнув рубашку и распахнув ее, позволяя увидеть тугой корсет, сжимавший его торс. - А остальным же стоит отвернуться.
И гости осели на колени, наклоняясь вперед, почти вжимаясь лицами в пол.
- Порой не зря говорят, что, пытаясь отыскать нечто важное, стоит осмотреться, ведь, возможно, оно совсем рядом, - подцепляя пальцами шнуровку корсета, Эвиль неспешно развязывал ее, и тонкие ленты послушно выскальзывали из петель. - Или что любой родитель всегда узнает свое дитя, - чуть приподняв край корсета и опустив пояс брюк, он провел кончиками пальцев по виднеющейся тазовой кости, касаясь пары маленьких аккуратных родинок возле нее.
Такая незначительная, деликатная, изящная и интимная деталь, но при этом весьма интересная и важная.
- Для кого-то это лишь родинки, для кого-то - особенная черта, а для кого-то - незримое клеймо, - продолжив расшнуровывать корсет, Эвиль ловил на себе острые и будто обжигающие кожу взгляды.
- Ближе к делу, - поторопил его Гилберт, не замечая в этих родинках ничего особенного или странного.
- А ты все-таки не узнал меня… хотя и заметил сходство, - Эвиль тихо усмехнулся, обхватывая края корсета и снимая его.
Корсет плохо поддавался, словно сросшись с телом: его тонкие спицы, выпирая из плотной ткани, впивались в тело, рассекая кожу и плоть.
Один сильный рывок - и кровь россыпью крупных алых капель упала на пол и крышку ящика, на которой стоял Эвиль. Темный, едкий, пахучий дым витиеватыми узорами поднимался вверх, окутывая тело, а когда корсет был снят - вместе с ним отлег от кожи.
Шумно вздохнув от резкой боли, некогда бывший Эвилем встал на колени, обхватывая себя руками. Черный дым спадал с него как мантия, сменяя темные пепельные волосы на русые, мужское тело - на юношеское, а чистую светлую кожу - на бледную, покрытую синяками на шее и шрамами на ключицах. Тело сводило нестерпимыми судорогами, а из горла так и рвались крики агонии, но он молчал, крепко сжимая зубы. В сердце, с каждым его ударом, будто вбивался тупой кол; кожа горела как обожженная; кости ныли и едва не трещали, грозясь разломаться на мельчайшие осколки. Вскоре боль утихла, и Адам поднялся на ноги, прикрывая раны на боках ладонями.
- Нет… - глядя на него, одними губами произнес Граф.
- Да, это я, - переведя дыхание, вымученно улыбнулся Адам. - Ты искал меня, но я всегда был рядом. Мне казалось, что именно ты должен будешь узнать меня под этой маской, но ты оказался слеп, как и всегда… и даже больше, - прикоснувшись к шее, к побледневшим синякам на ней, он тихо вздохнул. Увечья, предназначенные другому, остались на его теле, словно несмываемое клеймо, которое даже спустя годы не сойдет с кожи, будь то простые синяки или шрамы.
- Я пьян, - заключил Гилберт, отрицательно покачав головой. То, что он видел, казалось иллюзией, хотя он многое повидал.
- Признаю, мне было больно… однако эта боль - ничто рядом с той, что пронзает все мое тело, когда я надеваю этот корсет. Иногда мне кажется, что сердце не выдержит и остановится, но потом все проходит, - указав взглядом на корсет, лежавший у ног, Адам протянул к нему руку, и темный дым тут же коснулся ее, обвивая запястье. - И я бы не выжил, если бы он не принял и не разделил со мной эти раны.
Граф вздрогнул, когда крестник посмотрел на него знакомым лукавым взглядом, подтверждая то, что за Эвилем скрывался именно он.
- Многие до меня, примерявшие этот корсет и принимавшие сущность, привязанную к нему, вскоре умирали, - Адам прикрыл глаза, надевая корсет и позволяя дыму окутать его. Темные завитки, словно облизывая его, становились новой кожей, телом, пепельными волосами и серыми глазами. Те же невыносимые ощущения въедались в тело, в каждую каплю крови и удар сердца, привнося в него чужое. - Но это дитя не постигла столь страшная участь… потому что он не побоялся, и его душа оказалось той, что нужна мне. На ней то самое клеймо, как и у меня когда-то. Хотя, стоит признать, если бы не ты, любящий крестный, то и ему бы пришлось нелегко.
- Что ты имеешь в виду? - вновь видя ненавистное лицо и улыбку тонких губ, Граф терялся в мыслях и ощущениях. Понимая, что перед ним стоит Адам, он все равно продолжал ненавидеть в нем Эвиля. - Демон…
- Отнюдь, - заверил его тот, затягивая шнуровку корсета. - Я - сущность, потерявшая свою душу. И ни похоть твоей жены, ни что-либо другое не было так прекрасно и сильно, как твоя ненависть. Чистая и истинная ненависть, рожденная в искреннем сердце, позволила мне жить: я пил ее из тебя с каждым твоим колким взглядом, резким словом и грубым жестом. Такое яркое и глубокое чувство мог испытывать лишь честный и любящий человек, желающий исправить свою ошибку. А вот ты, - взглянув на Гилберта, Эвиль улыбнулся чуть шире, - подарил мне тело и сердце того, кого я искал не один век. Ни ты, ни твоя жена никогда не любили сына, и поэтому ваши сердца не бились за него. Он был нежеланным ребенком, рожденным по воле случая. Находясь в утробе - он являлся тайной матери, в чьем сердце билось отторжение к нему; родившись - он стал причиной ссор и ругани. Но, окрестив его и связав с другим человеком, вы подарили ему то, что сами не пожелали дать. Чужое сердце, не родное ему, тем не менее, билось за него, согревая своим теплом.
- Чушь, - фыркнул Гилберт, не признавая своей вины. - Ты просто демон, забравший моего сына.
- Нет, это действительно Адам, - не без сожаления сказал Граф, понимая, что все это время Эвиль провоцировал его тем, что мог знать лишь Адам. - И я…
- Поздно каяться, дорогой мой крестный, - улыбнулся ему Эвиль, ступая на пол с ящика. - Все, что ты совершил - спасло твое названное дитя от смерти. И, как я уже не раз говорил - у меня не было злого умысла и я лишь забавлялся. Адаму всегда хотелось быть взрослым, чтобы ты наконец перестал видеть в нем ребенка, и я дал ему это. Я успел побывать и умелым воином, и цирковым шутом, и ловким вором, и еще много-много кем, но я впервые нашел того, кто не преследовал какой-либо нужды, а хотел лишь понимания.
- И это говоришь ты, или мой сын? - осознав все сказанное, Гилберт не нашел ответа только на этот вопрос. Он не хотел спорить или что-то доказывать, потому что действительно не хотел быть отцом, хотя и позже передумал, видя, как Адам учится чему-то, глядя на него; ходит за ним, улыбается, когда гладишь его по голове, или готов заплакать, когда приходится надолго уезжать.
- Я, но от его лица. "Я", как таковой, редко что-либо говорю сам, потому что у меня, в отличие от моего "носителя", нет души, - застегнув рубашку, Эвиль обернулся через плечо, замечая вошедших в зал Фриду и Дарка. Эти двое были с ним давно, повидав не одного человека, осмелившегося надеть старый корсет, и к каждому относились по-своему, не меняя отношения разве что к истинной сущности, вынужденной прислушиваться к чужим.
- Тогда… извини меня, - выдохнул Гилберт, прикрывая глаза. Он сам был удивлен, почему не злится, но посчитал куда более благоразумным уступить, ведь если так решил его сын, зная и чувствуя его былое безразличие - то пусть будет так, как лучше для него. Хоть сердце и щемило от гнилого чувства, присущего лишь жадному собственнику, желавшему никогда не отдавать своего, Гилберт некогда уже переступил через него, отослав сына к крестному. Названное "наказанием" стало облегчением для него самого, ведь так его никто не отвлекал от важных ему дел, а Адам жил под присмотром человека, поистине неравнодушного к нему.
- Что ж, господа, - чуть склонив голову, Эвиль краем глаза заметил Марию, стоявшую возле лестницы, - и дамы, - усмехнулся он, - пришло время откланяться. Этот долгий и неприятный сон затянулся, но не стоит беспокоиться, каждый получит то, чего желал и не получил от слепой судьбы, ошибшейся в ваших жизнях.
Гости, стоявшие на коленях, будто марионетки, ослабли и завалились набок, теряя маски и человеческий облик, становясь безликими куклами.
Сняв с руки цепочку, на которой висело несколько старых бубенцов, Эвиль бросил ее в сторону Графа, и тот, поймав, взглянул на нее, раскрывая ладонь. Всегда желая стать отцом и иметь сына, он с удовольствием приглядывал за своим крестником, позволяя допоздна не спать, и читал ему вслух любимые книги; расчесывал его мягкие волосы и распутывал их, когда Адам, заигравшись в саду, непременно умудрялся собрать в них листья от розовых кустов; успокаивал, если вдруг случалась гроза и крестник, будучи еще совсем маленьким ребенком, боясь ее, искал спасения у него, забираясь под одеяло и прижимаясь под боком; иногда заходил поздно ночью, чтобы поправить сбившееся одеяло или смявшуюся во сне сорочку или просто погладить по теплой щеке, желая спокойной ночи. И даже когда у Графа все-таки родился сын, он не передал ему ту же привязанность и заботу, потому что, в какой-то степени, свыкся с мыслью, что он уже отец и ему есть за кого нести ответственность, жалеть, когда больно, и хвалить за любую мелочь.
- Вскоре долгая и холодная ночь закончится, наступит ясное утро, и каждый из вас получит заслуженное, будь то неверная жена, не брезгующая лишним вниманием со стороны грязных распутников, для которых любая женщина, краше затертого мочала - доступный плод для утех; или трусливая мать, так и не явившаяся сюда, даже после прочтения письма о том, что ее ребенок больше не вернется домой; или гордый отец, так и не решивший, что дороже для него - свои интересы или сердце сына; или же крестный, утешавший неспокойными ночами чужое дитя ради собственных желаний.

За незашторенными окнами среди ночной мглы мелькнули первые блеклые лучи солнца, просыпающегося за темным лесом. Покрытые белой морозной россыпью кроны высоких деревьев чуть дрожали на ветру, осыпаясь мельчайшими ледяными крупицами, которые будто пробуждали солнце, отражая свет, сливаясь с ним и ложась на землю, подражая его ярким лучам. Там, за раскидистыми пахучими ветвями елей, за тонким снежным полотном, покрывшим холодную землю, устланную увядшими листьями и желтой травой, за массивными корнями старых деревьев показался маленький кролик. Робко выглядывая из темной норы на яркое небо, он прижался к земле, а после, словно прислушиваясь, приподнялся, дергая пушистыми ушами. Чистое зимнее небо, лишь кое-где отмеченное тонкими перьями облаков, бесконечными разливами тянулось за горизонт, где больше не было грозного дракона, охотившегося за его робкой душой.

Игривый перезвон старого колокольчика, висевшего на входной двери и украшенного яркими лентами, известил о новом посетителе, поспешившем с самого раннего утра в заведение, имевшее весьма потертую табличку на иностранном языке, о значении которой никто особо и не задумывался.
- Мария! - воскликнул гость, завидев даму в дорогом платье, что стояла возле тяжелой портьеры и устало смотрела в полупустой зал, объятый терпким дымом.
- Да? - оглянулась она и, увидев гостя, сменила отрешенный взгляд на приветливую улыбку. Поправив на голове изящную маленькую шляпку, Мария подошла к постояльцу и, взяв его под руку, препроводила в излюбленную ложу и расспросила о том, что же его сюда вновь привело, заведомо зная ответ.

- Доброе утро, дорогой, - ласково улыбнулась светловолосая девушка, поцеловав супруга в щеку, отчего он приоткрыл глаза, ощущая теплое прикосновение мягких губ к своей смуглой коже.
Зайдя в гостиную вместе с сестрой, беловолосый мужчина остановился возле окна и, сделав глубокий вдох, распахнул шторы, впуская в комнату яркий свет утреннего солнца. За окном виднелось небольшое застывшее озеро, а тонкий снежный покров, окутавший замерзший сад, переливался холодными бликами.
- Просыпайтесь, мои милые, - Фрида наклонилась, щекоча носы двух маленьких детей, мирно спавших на софе по обе стороны от их отца. - Опять заставляли папу почитать вам на ночь?
- Я нашел интересную книгу… - зевнул маленький мальчик, лет шести, и удобнее устроился под боком отца.
- Неправда… - протянула его младшая сестра, улыбаясь матери. - Это папа нашел… в ней лежали бубенчики, - сонно добавила она, приподнимая маленькую ручку, на током запястье которой звякнула цепочка с несколькими бубенцами.
- Тоже неправда, - усмехнулся отец, погладив дочь по голове. - Книга сама упала с полки.
- О, Рихард, ты опять был в той библиотеке? - присела перед супругом Фрида, кладя руки ему на колени.
- Нет, Эвиль просил помочь ему перенести кое-какие книги, - ответил тот и зевнул.
- Что-то ищет? - подойдя к софе, Дарк остановился позади нее, упираясь руками в резную спинку.
- Нет, кажется, просто хотел их выбросить, - Рихард чуть подтолкнул локтями детей, заставляя их окончательно проснуться и приподняться, - но они почти половину притащили сюда.
- Ага, - подтвердил сын, потирая нос, будто вот-вот чихнет. - Некоторые были даже с картинками.
- А одну нам папа прочитал, про ничейную марионетку, - добавила девочка, окидывая комнату взглядом в поисках той самой книги.
- Мне показалось, что сказка была больше про шута, нежели про марионетку… хотя я так и не понял, кто кем управлял, - потянувшись и немного запрокинув голову, глядя на Дарка, Рихард улыбнулся, а дети с интересом принялись пересказывать матери и ее брату услышанную историю.

- Черт… - тихо фыркнул Гилберт. Сидя за массивным темным столом и протирая экзотический индийский меч, подаренный одним из дальних знакомых, он порезал палец. Взглянув на небольшую рану и алую каплю крови, готовую вот-вот сорваться и упасть на стол, Гилберт приложил палец к губам, слизывая ее кончиком языка.
Дверь в кабинет медленно приоткрылась, и на пороге показалась женщина в легком домашнем платье.
- Опять не спалось? - спросила она супруга, зевая.
- Вроде того, - Гилберт отнял палец от губ и снова взглянул на рану, без крови почти незаметную на грубых руках.
- Тогда пойду… принесу чаю, - снова зевнула женщина и скрылась в коридоре. Ее тихие шаги звучали неровно и отдаленно, а вскоре и совсем утихли.
Отложив меч, Гилберт закрыл глаза и навалился на спинку кресла. Иногда, просыпаясь еще до рассвета, он приходил в одну из пустующих комнат наверху и, стоя в дверях, смотрел в ее пыльную пустоту. Ему казалось, что там что-то было, но никак не мог вспомнить, что именно. Однако все чаще его стала посещать мысль, словно он о чем-то забыл. О чем-то важном и дорогом. Кроме того, к чему в доме абсолютно пустая комната, где нет даже штор или же обычного стула? На гладком полу не было и следа от какой-либо мебели, а большое окно с низким широким подоконником выглядело одиноко на фоне виднеющегося из него сада, где летом цвели пахучие лилии.


Эпилог

По широким коридорам, их резким поворотам и темным углам разносились четкие и быстрые шаги, сопровождаемые словно пугливым перезвоном нескольких маленьких бубенцов.
Не смотря перед собой и не оглядываясь на темные стены, по пустому коридору бежал юноша, на вид не более пятнадцати лет, и рукавом на ходу стирал слезы с лица. На его руке была тонкая цепочка с маленькими бубенцами, которые чутко позвякивали от каждого движения. Их яркий звон терялся среди темноты коридора, утопая в его бесконечности, которая с каждым поворотом превращалась в лабиринт.
Остановившись, юноша прижал ладонь к груди, ощущая под ней удары собственного сердца. Оно словно просило о чем-то, но невозможно разобрать мольбы немого. Через тонкую ткань свободной рубахи кожи коснулся прохладный поток воздуха, повеявший от приоткрытой двери. Бубенцы на цепочке вновь звякнули, когда юноша отвел руку от груди и на шаг подступил к массивной двери, прислушиваясь. Слуха достигали лишь тьма и тишина, беззвучно перешептывающиеся со стенами витающей в воздухе пылью.
Коснувшись двери рукой и слегка приоткрыв ее, юноша заглянул в пустую комнату. Непроглядная тьма окружала небольшой отпечаток лунного света на полу, который очерчивал оконную раму. В холодном клочке света виднелись несколько капель на гладком полу и маска. Одна ее сторона была освещена, а вторая скрывалась в темноте, но можно было разглядеть, что она пуста. Маска не имела каких-либо узоров или же нарисованных эмоций. Лишь пустая белизна формы и прорези для глаз.
Свет померк, почти исчезая. Луну закрыла тяжелая туча, скрывая все в тишину ночи. Юноша ощутил, как мурашки побежали по коже. Он отстранился, желая закрыть дверь и уйти, но замер. Дверь не поддавалась, словно кто-то держал ее. Резко разжав ладонь, до этого лежавшую на гладкой дверной ручке, юноша сделал шаг назад. Бубенцы отозвались тихим перезвоном, но тут же глухо звякнули, словно кто-то зажал их в руке. Юноша вздрогнул, ощущая рядом чье-то присутствие.
Вскрик неожиданности и страха был ловко сдержан холодной ладонью, зажавшей рот, а по коридору разнесся тяжелый звук закрывшейся двери. Вновь воцарившаяся тишина казалась мягкой и зыбкой. Она словно наваливалась на стены и обволакивала их, забираясь в небольшие отверстия в грубой кладке.
- Ах, какой поздний, но желанный гость… - приятный голос с легкой усмешкой прозвучал за спиной, а ладонь ослабла, отпуская.
- Кто вы? - тут же отпрянул и обернулся юноша, но в густой темноте ничего не смог разглядеть.
- Это не так важно, поверь, - ладонь вновь коснулась юноши, его запястья, подцепляя кончиками пальцев тонкую цепочку. - Какая прелестная вещь… в перезвоне этих бубенцов я слышу твое сердце: маленькое, бойкое, чистое, взволнованное, но лишенное страха. Верно… не бойся меня, я не причиню тебе зла.
- Кто вы? - повторил свой вопрос юноша, замерев, ощущая на коже холодное прикосновение.
- А кто ты? - незнакомец не спешил отстраняться или отпускать его.
- Адам… - юноша назвал свое имя и вздрогнул всем телом, когда чужая ладонь легла ему на шею, легко поглаживая, поднимаясь к подбородку, заставляя приподнять и чуть повернуть голову в сторону окна.
- Адам, - улыбнулся незнакомец, рассматривая его лицо, - что же привело тебя сюда?
- Поругался с крестным… - честно ответил Адам, прикрывая глаза, вспоминая не о самом приятном разговоре и событиях, связанных с ним.
- Решил сбежать, дабы он тебя не нашел? Или же хочешь, чтобы нашел и осознал свою ошибку?
Адам кивнул, соглашаясь. Ему казалось, что неожиданный собеседник если и не читает его мысли, то перебирает их, отыскивая нужные.
- Мы можем помочь друг другу… - голос прозвучал так близко и ощутимо, что Адам едва не поперхнулся, словно вдохнув чужое дыхание. - Меня зовут Эвиль, и мое время истекло так давно, что я уже даже не помню, кем был на самом деле… помню лишь холодный ветер и бледные цветы эдельвейса, мелькающие перед глазами. А вот ты еще так юн, хотя уже и не наивен...
- Что?.. - хотел было отступить к двери Адам, но остановился, будто его объял поток холодного воздуха. Взглянув на свою руку, он пару раз быстро моргнул: вокруг его ладони обвивался темный витиеватый дым.
- Твое тело прекрасно… К твоей мягкой коже часто прикасаются одни и те же руки… нежно и любя. Теплые ладони легко скользят по ней, оглаживая неброские отметины, - низкий голос звучал мягко и завораживающе, а дым сгущался, пробираясь под одежду и приникая к коже, ощущая на ней былые прикосновения. - Без какого-либо умысла… просто желая подарить свое тепло и ласку. Эти же руки перебирают твои волосы, разметавшие по подушке, когда ты спишь… утешают в поздний час и оберегают.
- Больно… - охнул Адам, чувствуя острую боль, как если бы через родинки возле его тазовой кости продевали острые иглы и плотные нити.
- Прими меня… и боль пройдет. Ты станешь взрослым… будешь поступать так, как посчитаешь угодным, и жить вольной жизнью.
- Как?.. - вновь охнул Адам, опускаясь на колени, поддаваясь боли, растекающейся по телу.
- Расслабься и не бойся, - просил, но не приказывал тихий голос, витая рядом, шепотом ложась на слух. - Я не буду лгать и заставлять, но, согласившись, ты обретешь гораздо больше, чем чужое тело, хотя, возможно, иначе увидишь знакомые тебе вещи и поступки.
Адам сомневался, но все-таки утвердительно кивнул. Тело сводило судорогами, а жилы выкручивало так, что невозможно было стерпеть. Ложась спиной на пол, на неровный оттиск блеклого света из окна, он шумно выдохнул, увидев, как к нему склонился некто, протягивая руку и срывая с него рубашку.
Узкая юношеская грудь вздымалась от частого дыхания, а назвавшийся Эвилем поднял маску, лежавшую рядом, и достал из-под нее небольшую баночку с краской и тонкую кисть. Коротко мазнув по груди, кисть оставила на светлой коже витиеватый алый узор, который постепенно растекался по ней, напоминая кровь.
Тишина старого заброшенного дома на мгновение нарушилась коротким судорожным вскриком, но вскоре и он стих, уступая безмолвной глуши позднего часа. Старые пустые комнаты мрачно повторяли эхом этот вскрик до тех пор, пока он не потерялся в их разбитых заколоченных окнах.
Ночная тьма коридора едва колыхнулась, когда дверь с тугим скрипом приоткрылась и из-за нее выглянул теплый свет свечей, а из комнаты вышел молодой мужчина. Он осмотрелся и, скрыв за мраком свою легкую усмешку, закрыл дверь на ключ. Замок пару раз ржаво щелкнул, а после ключ ударился о каменный пол где-то в самом дальнем и темном углу.
По коридору размеренным и неспешным шагом шел молодой мужчина, держа перед собой подсвечник. В его сжатой ладони глухо перестукивались бубенцы, а тонкая цепочка, связывающая их, парой петель свисала между пальцев.




PS Акт 9,5: Темная сторона ( Extra о минувшем прошлом ): http://proza.ru/2011/09/24/1530

Конец