- Мураки-сан… о чем ты думаешь?

Я прикасаюсь рукой к щеке Ории, он облизывает губы, и я провожу пальцами по коже вниз, очерчивая скулы, подбородок… задумчиво глажу шею и выпирающие ключицы…
Моя кукла.
Я хочу, чтобы он подчинялся мне, плясал на нитях, как в кукольном театре…
Я хочу, чтобы он был моей красивой, самой лучшей куклой. Живой, сотканной из плоти и крови, послушной, преданной…
Но за право обладания нужно бороться.
Просто так я не получу то, чего хочу – но у меня есть время, чтобы познать каждую частичку души и тела Ории Мибу…


- Ни о чем, Ория, - я целую его в шею и отхожу от стола, поправляя свою одежду. – Одевайся.

Разумеется, вряд ли он примет это без внутреннего сопротивления.
Но смириться с тем, что я трахнул его во второй раз, и ему снова это понравилось, придется. Я научу его проигрывать мне и находить в этом пусть даже призрачное счастье.

…Он застегивает брюки, я подхожу к нему сзади и вытаскиваю из-за его воротника попавшие под рубашку пряди волос.
Мибу встряхивает головой, и его волосы спадают блестящей волной к лопаткам. У них, как всегда, ровно остриженные концы, но сейчас они длиннее, чем в прошлом году.

- Отращиваешь? – я подношу мягкую прядь к губам и целую.

- Нравится, Мураки-сан? – он отвечает вопросом на вопрос и чуть улыбается. – Тогда отращиваю.

Ори, Ори…Стоишь у пропасти и не видишь обрыва.
Все еще играешь… но это правильно. Ты азартен – а когда поймешь, что сам пойман, будет поздно… да и не нужно тебе.

Вдвоем мы расставляем убранные со стола колбы и пробирки по местам, я закрываю лабораторию, потом аудиторию.

- До встречи, Мураки-сан, - говорит он мне уже на улице, у поворота на студенческое общежитие.

Его волосы треплет ветер, завтра, наверное, будет гроза.
Я киваю ему вместо ответа и иду по асфальтированной дорожке к общежитию, и, обернувшись уже у ступеней корпуса, вижу, как он садится в машину – подарок от его отца на восемнадцатилетие.

Я открываю парадную дверь, но потом, передумав, иду обратно – в главный корпус.
У меня еще есть дела в подвале…

* * *

* * *

Мне снятся сны.
Разные, но потом я не могу их вспомнить.
Я читал в книге, что нужно, едва очнувшись ото сна, брать фонарь и записывать увиденное, но это чушь.
Письмо сбивает. Едва начинаешь писать первое предложение, пусть обрывок, пусть пометку, из головы исчезает все остальное.
Не вспомнишь. Не поймаешь.
Мимолетно.

Интересно, что снится Ории Мибу?
Возможно, когда-нибудь я узнаю и это.

…Он все так же часто появляется в колледже в окружении девушек, но теперь это маскировка – или попытка доказать, уверить себя в том, что противоположный пол его все еще интересует.
Если так, то я согласен с Орией.
Интересует.
Но… он задавался вопросом, интересует ли его свой пол в той же мере?
Или только я?
Думаю, второй вариант куда вернее.

Мне нравится наблюдать за поведением Мибу. Пусть незримо, оно меняется, это чувствуется, как послевкусие…

- Мураки, - говорит он мне после экзамена по анатомии, когда большая часть нашей группы еще в аудитории. – Не хочешь покурить?

Кроме нас в коридоре нет никого. Да и в самом колледже не так уж много студентов – это последний июньский экзамен, и дальше – только каникулы…

…Тамаяки, штурмовавший кафедру с билетами первым, ушел сразу, Ории попался либо, скажем так, очень знакомый билет, либо его просто натянули на «отлично».
Со своей же темой я расправился быстро, и вышел почти сразу после Мибу.

- Не откажусь, - я подхожу к нему ближе и провожу рукой по его талии, соскальзываю чуть ниже и вытаскиваю из кармана его пиджака пачку сигарет.

В туалете он забывает про «покурить», и сигарета так и остается незажженной, зажатой в уголке его рта.
Он притягивает меня к себе и откидывается на стену, прижавшись к ней лопатками, и медленно расстегивает на себе рубашку.
От осознания того, что он готов дать мне прямо здесь, едва не темнеет в глазах.

- Куда ушел Иисус? – спрашивает он, вытаскивая рубашку из брюк.

Ория, за каким чертом ты это спрашиваешь? Или тебе в голову пришла мысль о том, что это… не слишком подходящее место для секса?
Моя прекрасная кукла…

- Думаю, он уже взял свои вещи и отправился на вокзал, - я вытаскиваю из его рта сигарету и облизываю фильтр. – Твои друзья еще долго будут сдавать?

- Час-полтора у нас есть, пока там до них дойдет, - глаза Мибу блестят.

- Идем, - я выбрасываю сигарету в мусорный бачок. – Ория.



…В комнате у нас еще с вечера занавешены шторы – Тамаяки нервирует луна, светящая ночью прямо в окно, - и они плотные, поэтому вокруг царит приятный полумрак.
Думаю, да, полумрак – потому что теперь для меня это скорее приглушенный свет. Не мрак.

Ория окидывает взглядом помещение, не изучая, и садится на мою кровать, потянув меня за собой, расстегивает ремень на моих брюках.
Я снимаю с него рубашку, через несколько минут мы уже оба в постели, он покрывает поцелуями мою грудь.
Я подталкиваю его ниже.

- Мураки, - он поднимает голову и убирает за уши окончательно растрепавшиеся волосы. – Ты считаешь, я буду тебе это делать?

Да, Ори. Именно так я считаю.

- А ты так не думаешь? – интересуюсь я.

Он не отвечает, но по его взгляду видно, что это будет чуть сложнее, чем я предполагал.

- Мибу-сан, - я улыбаюсь и, сев на кровати, обхватываю его подбородок пальцами. – Неужели ты боишься, что подавишься?

- Боюсь? – он усмехается. – Я не девственница, чтобы бояться.

Пойман.
Я откидываюсь на подушку и смотрю на него из-под полуопущенных ресниц, он гладит пальцами мои бедра, потом обхватывает ладонью член. Склоняется чуть ниже.
Ори, а ты думал, девушкам это так просто дается, да?
Он осторожно облизывает языком головку, обхватывает ее губами…
…Вспоминай, Ори. Вспоминай – и воспроизводи на практике. Никто не совершенен. Так что постарайся научиться делать чуть больше, чем умел.

…У него влажный, горячий рот.
Я сжимаю в кулаке его волосы, заставляю его взять меня целиком…
Он отстраняется, нахмурив брови под неровной челкой, прикусывает губу…
Тошнит?
…и забирает мой член в рот, о, Ори, знаю, ты не приучен так быстро сдаваться… вот так… да…


…Я останавливаю его, целую его губы, чувствуя на них свой вкус, и, скользнув рукой между его ног, принуждаю расставить колени чуть шире. Он облизывает губы и выгибается, он готов, мне нужно его только немного растянуть…

- Черт, - шепчет он, когда я ласкаю его изнутри пальцами. – Мураки…

С его приоткрытых губ срывается сбивчивое дыхание, я убираю пальцы и кладу руки на его бедра, надавливая, и Ория опускается на меня, запрокинув голову и сжав пальцами мою правую руку.
Я помогаю ему двигаться, направляя…

Ори…
Моя восхитительная живая кукла…

Он стонет, прикрыв глаза, кусая покрасневшие губы…

Я чувствую, как он вздрагивает всем телом, сжимая меня, и кончаю, стиснув его бедра…
Он опускается на мою грудь и, все еще вздрагивая, шепчет мне что-то на ухо…

* * *

Позже Ория курит, сидя на столе у открытого окна в одних брюках и наматывая на палец прядь своих волос.

- Куда ты уезжаешь на лето? – неожиданно спрашивает он у меня, почти улегшись на подоконник, расположенный на одном уровне со столом.

- Домой, - я беру сигарету из его пальцев, затягиваюсь и возвращаю ее назад. - Может быть.

Ория кивает, думаю, он не понимает смысла начатой им самим беседы.
Он склоняется над столом и лениво проводит по его поверхности пальцем – под стеклом карта мира, доставшаяся нам с Иисусом в наследие от предыдущих студентов.

- Ты знаешь, что, кроме античной бредятины, есть интересного в Италии?

Ория останавливается на точке, означающей Рим, и задумчиво постукивает по стеклу кончиком указательного пальца.

- Опера, - не задумываясь, отвечаю я. - Почему именно Италия?

- Отец хочет, чтобы я поехал туда, - Мибу бросает сигарету за окно. – Так что там? Опера?

По его голосу ясно, что опера ему интересна в последнюю очередь, а сама поездка в Италию только отягощает – и ничего более.
Я смотрю на часы.

- Через пятнадцать минут заканчивается экзамен, - говорю я Ории.

Он слезает со стола и надевает рубашку, выправляет воротник изящными, длинными пальцами…

- До сентября, Мураки-сан.

Его губы касаются моих, он коротко целует меня и отстраняется.
И ухмылка его выглядит почти искусственной. Фальшивой.

- До встречи, - я провожу рукой по его щеке, небрежно погладив. – Ория.

Мне интересно – он вообще знает, как меня зовут? Кажется, он ни разу не называл меня по имени.
Впрочем, это еще ни о чем не говорит.
Мибу уходит из моей комнаты, оставив дверь за собой открытой.
Окно тоже остается распахнутым.
Я закрываю его и оправляю свою одежду, мои вещи уже собраны, поэтому я беру с пола чемодан – и выхожу в коридор общежития.

…На улице, уже за оградой колледжа, я вижу, как Ория с друзьями стоит около своей машины, они смеются и курят.

-…в Италию, - доносится до меня обрывок фразы Ории.

- В Италию? Ни фига себе, Ория! Захвати оттуда пару симпатичных итальянок!

- Захвачу. И отдохну заодно от Японии и Сацуки.

Я заворачиваю за угол кирпичной ограды колледжа прежде, чем они успевают меня заметить.
Интересный оборот.
Разумеется, Ория в своем естественном окружении - самоуверен и избалован напоказ, но он вполне бы мог сказать друзьям примерно то же, что и мне… что, скажем, ему прискучило ездить по разным странам из-за отца. Думаю, это имело бы еще больший эффект.
Но… почему он сказал не так?
«Отдохну от Японии и Сацуки»

Ори, неужели ты…

* * *

Лето для меня проходит в Токийской больнице. Я устраиваюсь туда на два месяца медбратом и живу в съемной квартире вместе с еще двумя практикующими студентами.
Люди, люди, люди… в квартире, на улице, и постоянно – в больнице.

…К концу лета мне настолько надоедает постоянное людское окружение, что я срываюсь в родное поместье – к пустынным комнатам, залам, коридорам, и единственному человеку там – моему старому дворецкому, живущему в отдельном флигеле.
Там я провожу две недели, две недели тишины и покоя…
Первую ночь я целиком посвящаю комнате с куклами, мне кажется, что я вернулся в детство, назад, туда, где были живы мои родители, когда я еще не знал о существовании Саки.

…Потом я просто отсыпаюсь, читаю книги на улице, в увядающем от старости саду, с запущенным бурьяном и молодой порослью…

Но всему рано или поздно приходит конец.
Приходит день, когда я уезжаю.

- Прощайте, хозяин, - Утару провожает меня до ворот. – Всего вам доброго.

- До свиданья, - я улыбаюсь ему, улыбаюсь человеку, которому обязан своей жизнью… и из-за которого Саки убил не я.

Осень 1984 – лето 1985 гг.

Но когда-нибудь я убью Саки сам.
О, я буду отнимать его жизнь медленно, по капле крови, наслаждаясь каждым слабеющим вздохом и туманной пеленой в глазах, которые потом остекленеют, но не скоро, не сразу, и тогда я закрою их, я проведу ладонью по его лицу… отдам его мертвое тело собакам, чтобы его душа никогда и нигде не нашла покоя…
Это не воскресит моих родителей. Не воскресит мою мать. Пусть так, я знаю, но я буду отомщен. Саки заплатит за все.

…Осенью, в сентябре, когда я возвращаюсь в общежитие, Иисус первое время кажется мне еще более неприятным, чем он есть.
Возможно, я отвык от него за лето.
Возможно, мое терпение истощается.

Но на Христоса можно не обращать внимания.
А вот на Орию Мибу… наоборот, нужно.
Интересно.

После Италии он чуть загоревший, бледная, фарфоровая кожа теперь обрела золотисто-оливковый оттенок… этот цвет подходит к его глазам как нельзя лучше.


В первые недели он ведет себя так, как все предыдущие годы – развязно и высокомерно. Кажется, ничего не изменилось, но это не так, я понимаю это немного позже.

- Buon giorno, - с улыбкой говорит он мне, когда однажды я сталкиваюсь с ним в дверях пустой с утра аудитории, и для японца у него весьма неплохое итальянское произношение.

- Выучил дежурные фразы, Мибу-сан? – интересуюсь я.

- No, - он качает головой. – Гораздо больше. Чем мне еще было там заниматься?

Готов поспорить, Ори, что для своих друзей ты придумал более захватывающий рассказ.
И… неужели ты так хотел остаться со мной наедине, что пришел сюда так рано и без сопровождения?

- Судя по твоим словам… Италия тебя так и не впечатлила, - говорю я, а он закрывает за собой дверь аудитории.

Все так просто… два месяца разлуки – и он не переосмыслил все, нет, он только еще больше сбил самого себя с толку или наоборот – принял непреложное.
Он говорит мне что-то еще по-итальянски. Я не понимаю, но поцелуй Ории, жадный, нетерпеливый, прекрасно передает мне смысл его слов.

- Не так быстро, Ория, - я отстраняю его от себя. – Потом.

С его губ едва не срывается «когда?», но он пересиливает себя, мешает гордость, упрямство, но ничего… скоро они перестанут быть помехой.

- Сегодня… - Мибу откидывает рукой волосы назад, за спину, и смотрит куда-то поверх моего плеча. – Отца не будет дома. Всю ночь, Мураки-сан. И выходные.

Он бросает на меня короткий, острый взгляд, и выходит за дверь в коридор.
Изголодался…

Я усмехаюсь и сажусь за парту.
Отказываться от столь заманчивого предложения? Никогда. Только, Ори, ты вязнешь все глубже и глубже, и скоро, очень скоро тебя прошьют сотни нитей, концы которых будут подвластны мне, и никому больше…

* * *

Все меняется.
В мире нет ничего постоянного, каждый день, каждый час и каждую секунду можно убеждаться в этом. Все движется, становится другим, ничто не может быть неизменным вечно… скорее, даже не так. Вечно – это слишком обширное понятие. Вечность стоят пирамиды в Египте. Но разве кто-то сказал, что каждую секунду с них не сносятся ветром крохотные песчинки, там, у оснований? Их облик меняется – пусть незримо, но сам факт существует. И это незаметно, если простоять возле пирамид час. Можно день, два – все это короткие сроки. Но из таких недолгих мгновений собираются недели. Потом годы, столетия… и с того момента, как отстроили их, прошло очень много времени.
И пирамиды уже не такие, как раньше.
Это кажется простым. У нас есть конечный результат, принятый за константу – три пирамиды из древнего камня, обветренные, с обвалившейся штукатуркой и стертыми временем красками. И есть то, что было давно – модели тех же пирамид, вычисленные и доведенные до ума историками, археологами, искусствоведами, архитекторами…
Казалось бы, элементарно.
Но ни одной человеческой жизни не хватит, чтобы увидеть эти изменения воочию. Если приходить к пирамидам каждый день на протяжении всей жизни, все, что замечено будет – ничтожно по сравнению с глобальностью общих перемен.
Сдутые ветром песчинки – всего лишь их крохотная доля, точно так же, как и человеческая жизнь на Земле.
Люди – те же песчинки.
И над тем, что неподвластно жизненному отрезку одного человека, думают его последователи, передавая друг другу знания, как передают факел олимпийские марафонцы…

Но нет ничего более интересного и захватывающего, чем наблюдение, начавшееся и закончившееся при жизни человека.
…всего лишь запустить реакцию. Подтолкнуть и наблюдать. Направлять в нужное русло. И потом увидеть результат самому.

Это доступно каждому человеку – но мало кто пользуется этим. Мало кто осознает, что он делает, и не умеет наслаждаться созерцанием.
Можно поставить перед собой тысячу целей. Можно – только одну. Суть не в том.
Иногда захватывают не открывающиеся перспективы - а сам процесс достижения.
Вкупе это дает ни с чем не сравнимое удовольствие.

Если так, то, должно быть, это чувствовал Господь Бог, создавая мир…разумеется, при условии существования первого.

* * *

В субботу утром я просыпаюсь в доме Мибу.
Ории в спальне нет.
Катаны на деревянных крючьях – тоже.

Я одеваюсь и выхожу на галерею.
Еще рано, солнце едва показалось, но его лучи уже греют.
И сперва Ория не видит меня. Он кружит в центре внутреннего дворика с катаной, словно в танце, это не тот пресловутый уровень, что проходят в первые годы в школах.
Я не эксперт, но к двадцати годам так владеть катаной…
Со скольких лет он учился этому?

Его движения завораживают. Может быть, в каком-то роде это тоже колдовство…

Чуть позже он все-таки замечает меня.
Немного странно, что он занимается не в кимоно, а в брюках и расстегнутой рубашке – но это придает какой-то особый оттенок… во всяком случае, отнюдь не портит впечатления.
Его танец прерывается, он опускает катану и проводит ладонью по лбу, приподнимая взмокшую челку.

Я не жду его слов.
Я ухожу обратно.

Побежишь? Нет?

- Мураки… - Ория окликает меня. – Уходишь?

Я оборачиваюсь.
Ория убирает катану в ножны и поднимается по ступенькам на террасу.

- Нет, - я немного меняю свой изначальный план.

- Хочешь чаю? – в спальне Мибу опускает катану на крючья.

Я киваю.
Он выходит, а я, подождав немного, ухожу из «Хоши Широй».

К этому тебе придется привыкнуть, Ори…
Иногда я… исчезаю без предупреждения.

* * *

И все идет своим чередом.
Я сижу в подвале на полу, среди разбросанных и разодранных рукописей и прочих бумаг.
Темно-серое, с жесткой шерстью, с когтями на лапах и круглыми, ярко-желтыми глазами лежит возле меня, глухо, неприятно урча – или как назвать этот звук, напоминающий приглушенный захлебывающийся клекот?
Я глажу это по спине, вдоль длинного гребня щетины.
Несколько минут назад это металось по подвалу. Хорошо, что у меня достаточно умения на то, чтобы остановить такое бешенство на расстоянии и без потерь для себя.

И жаль, что мне придется отправить это обратно, по ту сторону дрожащей завесы, потому что лишняя возня мне не нужна.

…Третий курс идет фоном.
Ория Мибу спит со мной, когда это возможно - а возможно это тогда, когда его отец уезжает из «Хоши Широй» по делам клана и, как следствие, якудза в целом; когда к концу учебного дня Тамаяки не оказывается в комнате…
Иногда он, очевидно, уже заведенный с утра, приходит в колледж растрепанным, с блудливой улыбкой на губах…
В такие дни Сацуки – впрочем, как и остальные девушки, - от него без ума. Юсадзи при всех возможных случаях усаживается на его колени, он принимает женское внимание как должное, но я знаю – чуть позже, где-нибудь на другом конце Киото, в его машине на заднем сидении он будет стонать, прогибаясь под моими ладонями… Потом он прижмется ко мне, влажный и удовлетворенный, положит голову мне на плечо, будет курить и выводить пальцами на моей груди невидимые узоры…

…Приручать к рукам всегда тяжело. Но если делать это осторожно, давать свободу напополам с замаскированной неволей…
…У меня достаточно времени, чтобы достичь результата.

Ория привязывается ко мне, незаметно для себя самого – а, может быть, он этому просто не хочет сопротивляться. Кто знает? Мне важен только сам факт. А причины… в данном случае не столь значимы.

На свой двадцать первый день рождения он снова устраивает вечеринку – на этот раз не в «Белой Звезде». Очевидно, у его отца на этот день запланировано что-то важное.
Впрочем, не думаю, что выбранное Орией место будет сильно отличаться от владения его отца.

Разумеется, я снова в числе приглашенных – но на этот раз Мибу ждет сюрприз.
Рано или поздно ему придется понять еще одну вещь – что кроме него у меня есть другие дела, и дела куда важнее…

Я говорю ему, что приду. Он улыбается.

И я не прихожу.
И ни о чем не предупреждаю его.

На следующий день в колледже прямо перед началом пары, мгновенно изменившись и в лице, и в действиях, Мибу хватает меня за руку. Вокруг нет почти никого, все разошлись по аудиториям, и он с силой толкает меня к стене.

- Почему ты не пришел? – Ория едва не шипит. – Что случилось?

- Ничего… - я пожимаю плечами. – Я был занят.

- Чем? - резко спрашивает он.

- Тебе необязательно об этом знать, Мибу-сан, - улыбаюсь я. – У меня были более важные дела.

Его пальцы, сжимающие мое запястье, на миг чуть ослабляют хватку. На его лице не отражается ничего, но в глазах… мелькает обида, скорее даже оскорбление.

Ну, Ори, давай. Продолжай.

- Ты не мог просто предупредить?

- Нет, - коротко отвечаю я, давая понять, что больше ничего не буду объяснять ему.

- Хорошо, - Ория отпускает меня и отходит назад. – Хорошо, Мураки-сан.

Он разворачивается и уходит в аудиторию.

…На лекции я думаю о том, сколько он продержится, прежде чем вернется ко мне – а он вернется, иначе не может быть. Ведь я в любом случае не собираюсь просить прощения.
Он должен понять, что не он нужен мне, а я – ему.

И, надо сказать, Мибу хватает довольно надолго.
Только через пару с лишним недель он начинает сдавать позиции.

- Мураки, - говорит он мне на одной из лекций по анатомии. – Ты так и не скажешь мне, почему не пришел тогда?

Нет, Ори. Ни в коем случае.

- Я уже сказал, - отвечаю я. – Тебе необязательно это знать.

Он не отвечает – и до конца лекции молчит, записывая за преподавателем.
[600x600]