* * *

В понедельник Мибу приходит в колледж с наглухо застегнутым воротником рубашки и туго затянутым галстуком, но это единственное, что отличает его от обычного состояния. Не знай я, почему Ория надел галстук – на моей памяти этот предмет гардероба был на Мибу лишь два раза, в начале и конце прошлого учебного года, - я бы и не заострял на нем своего внимания.

Интересно было бы знать, что он сказал своим друзьям? Или они, что вряд ли, молчали?

…По анатомии - после сдачи курсовой, - у нас начинается практика.
Естественно, в морге.

Я вскрываю труп, слушая пояснения преподавателя, по другую сторону стола остальные студенты наблюдают за моими действиями. Иисус Христос стоит ближе всех, едва ли не нависнув над трупом – он меня немного раздражает, но не настолько, чтобы это отвлекало меня от работы.
Он, полагаю, тоже был бы не против собственноручно вскрыть тело.

Я думаю о том, что эта мертвая органика, расступающаяся под давлением скальпеля в моей руке – все, к чему приходит любой человек. Кем бы он ни был при жизни, смерть уравнивает всех, и общий итог одинаков.

- Причина смерти?

Жизнь.
Из плавного течения мыслей меня выводит голос преподавателя.
Я аккуратно вырезаю печень, распухшую, бугристую, плотную, чудовищных размеров.

- Цирроз печени, - говорю я, опуская ее в железное судно.

- Верно, абсолютно верно… Так, дорогие мои, выглядит печень нашего алкоголика со стажем. Однако это не так занимательно, как, скажем, легкие курильщика… но это после. А сейчас все свободны.

Я мою руки и слышу, как шутит Хейдзи.

- Будешь много пить, Ория, будет у тебя такая печень.

-…И вскроет меня Мураки, - со смехом отзывается Мибу.

Вскрою?
Это было бы интересно. Но слишком… недолго.
Я намерен изучать тебя куда дольше, Ори.

…Ночь с субботы на воскресенье я посвящаю определению границ своего восприятия в темноте – и понимаю, что, скажем, текст из учебника в почти полной темноте я прочитать не смогу.
Но, все же… в темноте у меня уже не совсем круглые зрачки. Они мало заметно сужаются и вытягиваются, но все равно это дает определенные преимущества.

К пяти утра я заставлю себя уйти из подвала в спальню и не замечаю, как за мной в комнату проскальзывает та самая белая кошка.
Тамаяки ворочается в кровати со сбившимся в сторону одеялом и очередным учебником, подмятым им под себя во сне.
Я раздеваюсь и ложусь в постель, и только тогда замечаю два зеленых огонька под кроватью Иисуса.
Кошка крадется ко мне, вспрыгивает на постель и, побродив у моих ног, сворачивается клубком в складках одеяла.
Я чувствую себя настолько усталым, что не сгоняю ее, а когда просыпаюсь утром – ее уже нет.

И я думаю о том, куда она пропала, если дверь закрыта до сих пор – Тамаяки еще спит, - и была ли вообще?

* * *

…Мибу продолжает сидеть со мной за одной партой на этике, но, думаю, теперь это для него вопрос принципа.
Он почти не разговаривает со мной, только переспрашивает что-то по лекциям, и – это хорошо чувствуется - старается держаться подальше от меня, хотя в большинстве случаев он такой же самоуверенный и язвительный.
Хотя я замечаю – это только в окружении друзей. На парах он предпочитает молчать.

Нет, Ори, так дело не пойдет.

…У меня есть два пути: либо терпеливо ждать, вынуждая его самому придти ко мне, либо… немного ускорить процесс.
Разумеется, это будет немного сложнее, в конце концов, я не знаю, как именно он поведет себя.
Но… попробовать стоит. При удобном случае.

Такой случай выдается через пару дней.
Мы сталкиваемся с ним в туалете, он отмывает пальцы от чернил потекшей ручки – и рядом с ним, что удивительно, нет ни Тамуры, ни Хейдзи.
Удачные совпадения – чушь.
Но как это иначе назвать?

- Мибу-сан, - я подхожу к соседней раковине. – Никак не отмоешься?

- Вовсе нет, Мураки-сан, - он выключает воду и отряхивает руки. – Думаю, ты опоздал.

Я, Ори?
Никогда.

Я прижимаю его к раковине, быстро, так, что он не успевает увернуться.

- Разве? – улыбаюсь я.

- Мураки, - он сощуривает глаза, и его голос звучит почти зло. – Учти, я не буду просить отпустить меня…

- Заманчивое предложение, - я отвожу его волосы назад, открывая шею, и он едва заметно вздыхает. – А если я заставлю тебя?

- Ты – меня? – усмехается он.

- Тебя, - я касаюсь пальцами его шеи. – В самом деле, не убегать же тебе отсюда как девчонке…

- Попробуй, - с вызовом бросает он.

Ори, Ори… одна фраза, и ты уже на взводе.

Я целую его шею, меня заводит его вкус, его запах… начинаю гладить его под пиджаком ладонями…
Ори, зря ты согласился – ты еще недолго сможешь терпеть.
Мои пальцы касаются сквозь ткань рубашки его сосков, он выдыхает сквозь зубы, и я целую его.
Он не отвечает.
Я кусаю его нижнюю губу, почти до крови, пробивая себе дорогу, ну, давай, Ори, ты же хочешь…
Он прикусывает мой язык, едва я углубляю поцелуй.
Ори, а за это ты заплатишь.

…Через пару минут он перестает сопротивляться – и прижимается ко мне, кусая в отместку мои губы. Но мне это нравится.
Я перехватываю его одной рукой за талию, и расслабляю ремень его брюк, потом расстегиваю молнию, а он только сильнее вжимается в меня, и нетерпеливо трется бедрами.
Я настойчиво глажу его ягодицы, тискаю его, и он сбивчиво произносит:

- Мураки… мы… в туалете…

Волнуешься, что нас могут увидеть, Ори?

Я продвигаю руку чуть ниже – и он, резко, почти со стоном выдохнув, едва ли не сам насаживается на мои пальцы.

- Хочешь меня? – спрашиваю я.

Он утыкается носом в мою шею и прикусывает ее, чтобы не стонать в голос, я вставляю ему глубже и обхватываю его ногу, чтобы приподнять, но он сам задирает ее, подставляясь мне.

- Отвечай – да или нет?

Ория прижимает меня крепче к себе.

- Да, - отвечает он.

И я вынимаю из него пальцы и отпускаю его – и шепчу, касаясь губами его уха:

- Тогда ты придешь ко мне сам.

Лето 1984 года

Ория Мибу оказывается гордым настолько, что я и не ожидал подобного от него.
Я начинаю задумываться о том, что это, возможно, было ошибкой с моей стороны – тогда, в туалете.
Мне не стоило так с ним поступать?
Или… может быть, так будет еще интереснее? Кто знает, что скрывает Ория за своей красивой маской?

Но ломать над этим голову мне некогда, тем более что без практики это будет лишней тратой времени. А практики, как таковой, у меня нет – Мибу общается со мной только при крайней необходимости. Но не это странно, странно то, что он почти не язвит мне.
Он даже к Иисусу практически не придирается.

Подливать масла в огонь, думаю, не стоит.
Я мог бы снова зажать его где-нибудь… и на этот раз довести все до конца, вымотать себя и его…
Но вряд ли это будет иметь нужный мне эффект.
Поэтому я жду – тем более что в этом плане я никуда, абсолютно никуда не тороплюсь, хотя иногда желание заняться с ним сексом становится мало переносимым.

Мы готовимся к экзаменам, и я замечаю, что Ория, несмотря на свое вольготное положение, иногда все-таки остается в колледже после пар – с друзьями, разумеется. Сомневаюсь, что в этом есть толк, они явно не готовятся, судя по шуму и смеху в тех аудиториях, которые они занимают.

Тамаяки впадает в бешенство, когда слышит их, у него последнее время покрасневшие белки глаз из-за постоянного чтения учебников и лекций – видимо, он зубрит все слово в слово.
Идиот.
Так он мало чему научится.

Свободные вечера пропадают не без участия профессора Сатоми, его последний опыт был неудачен, но это отнюдь его не расстроило – он наоборот взбодрился, найдя в своих вычислениях ошибку.
В его лаборатории я иногда провожу больше времени, чем у себя в подвале. Мне это не очень нравится.
Иисус Христос же, напротив, безгранично рад каждой лишней минуте, проведенной в лаборатории, хотя прекрасно знает, что после этого его ждет стопка учебников на всю ночь.

В какой-то вечер профессор Сатоми уходит без пяти восемь – невероятно рано, но он плохо выглядит и пьет таблетки от головной боли чаще, чем нужно, думаю, его уход с этим и связан.
Я остаюсь с Тамаяки убираться в лаборатории.
Иисус говорит мне что-то о трансплантации органов, потом об экзаменах, после – разумеется, приступает к своей больной теме.

О, как мне надоели эти однообразные рассуждения на тему Ории Мибу и его компании…

Мне удается избавиться от него только через час, когда мы, выкинув мусор, возвращаемся в лабораторию.
Я говорю ему, что сам сдам ключи на пост, и он уходит в общежитие – к своим ненаглядным книгам.

…В колледже уже погашен свет, коридоры темны, но не для меня – по сравнению с тем, что было год назад.
Я заворачиваю в аудиторию анатомии - и удивляюсь тому, что вижу там.

…За первой партой, закинув ноги на соседний стул, сидит Мибу.

- Где Сатоми? – спрашивает он, безучастно взглянув на меня.

- Сатоми? – я закрываю за собой дверь и улыбаюсь. – Его нет. Он ушел час назад.

Интересно, что Ории нужно было от профессора? Экзаменационные билеты? Что-то еще?
Он поднимается со стула и идет к выходу.
И я понимаю, что у меня нет совершенно никакого желания упускать свою законную добычу, пришедшую прямиком ко мне.

- Ория, - я прислоняюсь спиной к двери. – Так быстро уходишь?

- Предлагаешь прождать Сатоми до утра? – он вскидывает голову и смотрит на меня свысока. – Дай пройти.

Нет, Ори. Я ничего не предлагаю – я беру.

- А что будет, если я не дам тебе пройти, Ори? – я протягиваю руку к его лицу, но он перехватывает ее за запястье и отводит в сторону.

- Ты хочешь узнать? – на его лицо набегает тень. – Не советую, Мураки-сан.

Пока не знаю, опасно это или нет. Такой оборот меня интригует.

- Как грубо, Мибу-сан, - я делаю шаг к нему, так, что оказываюсь совсем рядом.

Он сжимает мое запястье, мне даже немного больно, - но больше ничего не предпринимает.
Сомневается?
Не так-то просто наступить на свою гордость, Ори. Но ты сможешь. И я… помогу тебе в этом.

Однако предпринять я ничего не успеваю.
Мибу на какой миг прикрывает глаза и прижимается к моему рту губами, толкнув меня к двери.
Если так он решил сбежать, то это – неудачная идея.
Я обнимаю его свободной рукой и целую, он отпускает мое запястье и сплетает наши пальцы, прижав мою ладонь тыльной стороной к двери.
Ори, на план бегства это уже не похоже, знаешь?

Я вытаскиваю его рубашку из брюк и глажу по спине, он чуть прогибается и стискивает пальцами мою ладонь.
Я скольжу ладонью по его животу, ниже…
О, вот так ты меня хочешь, Ори, верно?

- Видишь, ты сам пришел ко мне, - я сжимаю его пальцами, и он прикусывает губу. – Иногда приятно проиграть, Мибу-сан.

И не делай попыток вырваться – или призвать к своей гордости, поломанной и не нужной мне.

- Да пошел ты к черту, Мураки-сан, - шипит мне в ответ Ория, стаскивая с меня непослушными пальцами очки.

Я улыбаюсь – и без объяснений веду его за собой в лабораторию.

* * *

Потом он сидит на лабораторном столе – растрепанный, в расстегнутой рубашке и спущенных брюках, и мы целуемся, пока я не отстраняюсь.
Он смотрит на меня, у него припухшие, покрасневшие от поцелуев губы и легкая, едва заметная улыбка, как у фарфоровых кукол…

…В детстве в поместье у нас было много кукол – я часто приходил в комнату, отведенную специально для них, садился на пол и часами смотрел на их лица, разглядывал одежду… ими были заставлены высокие стеллажи, от пола до потолка, некоторые стояли в застекленных шкафах…
Иногда я был там так долго, что мне казалось – куклы наблюдают за мной, изучают меня так же, как я изучаю их.

- Кадзу, - говорила мать, когда находила меня в той комнате. – Не смотри на них столько.

В них было что-то колдовское, притягивающее взгляд, манящее к себе…
Однажды, когда я снова не послушался ее, она взяла из одного шкафа куклу в сиреневом платье и села передо мной на корточки.

- Вот, возьми. – Она протянула ее мне и улыбнулась. – Этой кукле очень много лет, она принадлежала еще моей прабабке.

Я помню, как осторожно взял ее из рук матери. Она была немного не такая, как многие из тех кукол, что стояли на полках. Ее лицо казалось взрослее, чем пухлые девичьи мордашки остальных, и глаза – не голубые, не синие, не карие, как обычно бывает у кукол, - отливали в янтарь.

- Если хочешь, выбери еще.

Мать открывала шкафы, и я говорил ей, какие куклы мне нравятся, она брала их и складывала на старое кресло, стоящее под узким, единственным в этой комнате окном.
Потом наш дворецкий перенес их в мою комнату, и мы с матерью весь остаток дня расставляли их по полкам.

- Я запру ту комнату, - поздно вечером она присела на мою кровать и укрыла меня одеялом. – Тебе лучше не ходить туда больше.

Я спросил, почему.

- Когда ты подрастешь, я расскажу тебе, - она гладила меня по голове, я помню, у нее были теплые, нежные руки. – А сейчас спи, Кадзу.

…Я так и не узнал, почему так она поступила.
Потом, через год после ее смерти, я нашел в родительской спальне ключ, и отпер комнату.
…Там все было по-прежнему. Только пустовали некоторые места на полках.
Я просидел там всю ночь до утра, до первых лучей солнца, тонкими полосами упавших сквозь зарешеченное окно на деревянный пол.
Я смотрел на кукол – а они смотрели на меня.
Долго, очень долго, пока я не ушел в свою спальню, чтобы вернуть остальных на их места – и закрыть эту комнату.
Я оставил только одну – ту, что дала мне мать.
Ту, которая была так похожа на Орию Мибу.
[606x432]