Прекрасный поворот дороги вывел Павла в кипарисовую аллею. Кровавые лучи
бьющегося в закатной агонии солнца душили взгляд и сердце билось слишком неровно, как у
бросающего курить. Подростки весело пинали мяч, загораживая дорогу.
Ступая по траве, Павел обошел задиристую толпу, но тяжелые мысли-спруты не
собирались уменьшаться. Тугой клок воспоминаний так и норовил занять все пространство
между лбом и макушкой, сдавливая мозг и вгоняя в дрожь руки и ноги.
«Я не верю и не хочу...», - потерянным звоном умирающего удивления гудело в
сознании, но Павел не мог, как ни старался, успокоиться и отрезветь от только что
услышанных слов.

Трава приятно прогибалась под тяжелыми подошвами горных ботинок, купленных по
случаю во время недельной поездки в Краснодар, где и начались те события, приведшие к
позорной для парня сегодняшней развязке. Павел замедлил шаг, пытаясь унять бьющиеся как
в ознобе коленки, но подошвы тем сильнее втаптывали травинки в глиняную почву
пальмовой аллеи.
Нет, действительно, весенняя поездка, запомнившаяся туманами и страшными
откровениями прежних друзей, и летние, израильские встречи сильно повлияли на Павла и
на его душевное равновесие. Ему не снились кошмары, он и вспоминал-то о этих событиях
нечасто, но изменились мелкие, незаметные, и, вместе с тем, сугубо личные качества
характера.
Павел присел на скамейку. Солнце почти зашло и длинные, неровные и резкие тени
разрезали тропинку на трепыхающиеся от слабого вечернего бриза рваные куски асфальта,
травы и двухметровых кипарисов. Павел охнул, в глазах зарябило, он уже не в силах был
сдержать подкатившую к горлу тошноту, усилившуюся головную боль, и его повело в
сторону. Согнувшись, он лег на скамейку, охватив одной рукой сжатый до спазма живот, а
другой рванул верхние пуговицы на рубашке.
Прошло несколько минут, и Павел уже смог выпрямится и нормально сесть. Сознание
прояснилось, но от этого образы пережитого лишь сильнее проявились перед уставшими
глазами.
Краснодар. Весенний туман с трудом продвигается по мокрым улицам. В окнах
многоэтажных домов горит тусклый свет, туго пробиваясь сквозь кисею занавесок и через
этот противный и провинциально-вязкий туман.
Павел стоит перед витриной обувного магазина с глупым и вычурным названием
«Элизабет». Ничего интересного. И прохожие как-то уж слишком хмурятся даже по меркам
этого промозглого дня.
«А что ты здесь стоишь?» - вдруг окликнула Павла какая-то девушка, подходя к
витрине, - «Почему не заходишь внутрь?»
Парню захотелось промолчать, отвернутся, и не начинать никаких разговоров с кем
бы то ни было. Но девушка явно напрашивалась на знакомство и улыбнулась, подходя еще
ближе.
«Просто стою, нельзя, что ли?» - не то сказал, не то пробубнил Павел.
Девушка схватила его за рукав и рассмеялась:
«Конечно нельзя. Холодно тут и слишком мерзко. А я вижу, что тебе скучно, и мне не
лучше. Пошли, поболтаем?»
«Ну, пойдем, тебя как зовут-то?»
Выяснилось, что ее имя – Марья.
Солнце окончательно зашло, зажглись фонари. Павел на удивление отчетливо помнил
все подробности первой прогулки с Марьей, как они вначале пришли в парк и сидели на
неудобных скамейках, бродили среди развешанных на открытом воздухе картин, которые
бедные рисовальщики отчаянно пытались кому-нибудь продать. Помнил Павел и
десятиминутное посещение маленькой часовенки, выстроенной незадолго до этого, помнил и
странные разговоры, которые они тогда вели между собой.
Кажется, подумал тогда Павел, каникулы на Родине начинают быть интересными.
Может быть, Марья тоже думала о похожих вещах.
Павел летел в Краснодар в комфортабельном самолете Боинг-747, смотрел в окно, и
весь вид закрывало крыло. И лишь облака и солнечные лучи, прорезающие небо.
Подали обед. Ничего особенного. Еда как еда. Он не успел проголодаться, но все
равно ел. Машинально, по привычке. Ни о чем не думал. Павел летел в родной дом, хотя за
три года проведенных в Израиле, воспоминания о этой квартире стали зыбкими и
ненужными.
Он погрустнел за то время, пока отсутствовал в Краснодаре. Но в миг, когда Павел
спускался по трапу самолета, он улыбался. Прохлада дунула в лицо и заставила съежиться, а
серое здание аэропорта всколыхнуло полузабытые чувства.
Ощущение силы и возвращения к истокам быстро прошло. Уже на следующий день
Павел скитался по улице, главной улице города, и откровенно скучал. Друзья разъехались по
городам и весям, дел и занятий у него не было никаких, родители до ночи пропадали на
работе. Нет, Павел не считал себя одиноким, он шел по улице, заглядывая в глаза прохожим,
наблюдая за голубями, воробьями, заходя в магазины.
У одного из них его и встретила Марья. Они очень быстро, практически моментально
нашли друг с другом общий язык. Наверно, предвкушение, предчувствие этой общности,
промелькнувшей между ними искры и заставило Марью подойти и начать знакомство. Она
умела высекать в толпе своих будущих друзей, хороших друзей, а не подружек и приятелей
для коротания времени.
Павел все никак не мог заставить себя встать со скамейки и дойти до дома. Он сидел
и перебирал в уме все запомнившиеся подробности знакомства с Марьей. И страшного в
своей неожиданности и нелогичности разрыва, в котором был виноват только он. Но собрать
мозаику не получалось, как он не напрягал разум и не тормошил остывающие чувства.
Последний вечер перед отлетом обратно в Израиль. Марья смотрит на Павла
скептически-выжидательно, но он не хочет догадаться о ее еще не произнесенной фразе.
«Уезжаешь. Я бы хотела поехать с тобой. Честно.» - просто и спокойно сказала она.
«Может не надо? Не надо об этом сейчас говорить. Нет, не перебивай. Я не назову
твое желание безумным. Но почему? Почему ты этого хочешь?»
«Паша, все же просто».
Они не были любовниками, и за эти две недели ни у кого и не возникла мысль о
влюбленности. Да, Павел и Марья подружились и много чего узнали и поняли, проводя
время вместе, и поэтому желание девушки было для Павла почти необъяснимо. Но только
почти. Потому что та искра, которая промелькнула между ними в самые первые минуты
разговора, не хотела погаснуть с его отъездом. Письма, телефонные звонки, общение по
интернету не могут заменить настоящего общения, живого взгляда глаза в глаза.
Воспоминания были беспорядочными и разрозненными. И Павел даже не старался
думать последовательно. В совпадения он не верил, но это не мешало им время от времени
врываться в жизнь. Кто бы мог подумать, что ничего, собственно, не значащая поездка в
Краснодар приведет к таким крутым изменениям?
Марья настаивала на своей несбыточной мечте, и уже прорабатывала детали переезда
в Израиль. Она говорила, что документы на туристическую поездку можно оформить за
несколько дней, если доплатить немного, что Павел может лететь завтра сам, а она появится
в Израиле чуть позже. Павел молча выслушивал мечтательную речь, и пытался понять, что
же может быть дальше, и разве ради только обычной дружбы можно отвергнуть всю свою
прошлую жизнь?
Он ждал ее в аэропорту, и пил кофе. Жаркий израильский воздух блестел за стеклом
огромных окон, но в зале ожидания было прохладно – работали кондиционеры. Павел
пытался ни о чем ни думать, а идущие в это время от кабинок паспортного контроля
пассажиры превращались в обычную толпу людей, обремененных сумками и пакетами
багажа.
Наконец, вышла и она, Марья. Толкая перед собой тележку, она улыбалась, издалека
заметив встающего Павла. Они обнялись, поздоровались. Вышли на улицу. Марья
поморщилась, впервые вдохнув резкий и удушливо-жаркий воздух израильских пустынь.
Вечером, когда подул ветер с моря, и набережная наполнилась людьми, Павел и
Марья сидели на прибрежных камнях.
«Песни, ты любишь песни? Не музыку, которой полно, а именно такие, вечерние,
грустные или бесшабашные, песни под гитару?», - спросила Марья, - «Когда сидят друзья в
каком-нибудь коридоре студенческого общежития на облезлых диванах, и поют о чем-нибудь,
даже не важно о чем? Когда когда откладывают гитару, а песня все еще звучит, пусть и в
памяти, пусть только в сердцах этих человек?».
«Знаешь, никогда не любил такие сборища. Хотя сам порою играл, но чувствовал себя
лишним. Не то, чтобы меня пугали люди, а...»
«Просто ты, наверно, пел и играл не для себя. Если жить для себя, полностью
отдаваясь любимым делам, то обязательно произойдет резкий скачок, и ты начнешь отдавать
себя другим, получая не меньше взамен. Ты играл для толпы, и она отторжением отвечала на
это», - перебила его Марья.
Разбиваясь о темные камни, шумели тяжелые, усталые волны. Белесая пена иногда
оставалась на шершавой поверхности, создавая причудливые разводы. Но тут накатывала
следующая волна, и мазки природного сюрреализма оказывались смытыми.
В такт шумному прибою говорила Марья, а Павел то многозначительно молчал, то
настороженно и увлеченно рассказывал о себе и своей жизни, откликаясь на ее реплики и
монологи.
Воздух внимательно слушал Марью и Павла, прикидываясь ветром, он скользил
вокруг пары, прикасаясь к волосам девушки, брызгался водой в глаза Павлу, ударял звуки их
разговоров об камни и песок пляжа.
«Да, я помню, как мы сидели на камнях, а потом вернулись в мою квартиру. Но что
случилось потом? Нужно встать со скамейки, я должен дойти домой. Дойти до своей пустой
квартиры, где стоят два шкафа, кровать,зеркало и ноутбук.
Нет, это была не вспышка ревности, хотя очень похоже.
Она сидела в соседней комнате, в толпе моих приятелей и друзей. Я, точно помню,
был на кухне, и прислушивался к их смеху. Мне захотелось быть ее единственным и самым
верным другом. Больше, чем другом. Я стоял возле раковины, и перед глазами проплывали
зыбкие картины возможного, счастливого будущего».
Марья стояла в очереди за авиабилетами, беседуя со случайным соседом. Раскраска
коридора напоминала о больнице, и, вместе с тем, казалась то забавной, то старой и
пережившей множество поколений людей. При высоте потолков метра в три, первый из этих
метров был синим. Остальная, верхняя часть стен, была шероховатой и белой. На этом
сходство с больницей и ее строгими и вежливыми докторами заканчивалось. Потому что
линия перехода двух цветов друг в друга потрясала своей неровностью. Дети обычно так
рисуют зубчатые башенки и крепостные стены: вертикальная линия вверх, параллельно полу
вбок, и снова вниз. Но в этом коридоре линии были сами по себе неровны, и вынесенное из
школьных уроков геометрии знание о существовании прямых казалось, по меньшей мере,
надуманным. Голова кружилась от едва различимого разбоя в наклоне как бы
«параллельного» полу, (а может и потолку) стыка двух цветов.
Дрожащая полоска плотно сжатых губ навсегда врезалась в память Павла. В момент
Марья изменилась до неузнаваемости, с трудом и внутренней борьбой произнося
неожиданные слова. Павел сразу понурился, опустил взгляд, может быть, слишком глубоко
загнав в себя кол обиды и неосознанно бессильной злобы непонятно на что.
Марья подошла к Павлу, и начала говорить о том, что любит его. Вдруг, его мечты
стали осуществляться. Но Павел оборвал ее на полуслове, обидел. Тут же вышел из
квартиры, пытаясь убежать от самого себя и своих страхов и ревности. Он не сошел с ума, но
психика дала сбой. То, чего неосознанно и долго, с самой первой краснодарской встречи
ждало его сердце, вдруг начало сбываться в реальности, но Павел не нашел в себе честности
ответить взаимностью.
Все смешалось в его голове. Он присел на скамейку, пытаясь сложить в голове
мозаику своих желаний и потаенных мечт, стремительно вырывающихся наружу, ломая
годами взращиваемые способности к логичным мыслям и самоанализу.
Но ничего особенного, ничего интересного в этих мыслях, мечтах и чувствах теперь
не было, ведь выдуманный им образ Марьи вытеснил ее настоящую, и железными цепями
провинциальной загнанности и серости оказалась скована душа Павла. Душа, которая до
этого расцветала, находясь рядом с самой лучшей девушкой, которую он когда либо знал,
рядом с интересной и решительной Марьей.[\more]