Посмотрел я вчера первые три серии «Дорогой мой человек». У меня, граждане, нет слов, точнее есть, но все нецензурные. Это какой-то фееричный ахтунг. Это то, что г-жа Альбац называет вон из профессии. Господи, ну если вы хотите снимать свои сюжеты, так снимайте, зачем портить своими домыслами прекрасную чудесную книгу? Не понимаете о чем книга, ну так не снимайте, или снимайте дословно, прямо по книге. Те, кому надо, тем поймут, о чем там.
Самая главная проблема – это проклятые десталинизаторы. Почему-то считается невозможным снять фильм про то время, не уделив вагон времени Кровавой Гэбне, терроризирующей всех честных людей. Причем тема репрессий есть в книге Германа. Есть и во вполне достаточном объеме. Правда ближе к концу. В начале же она не нужна, первая книга она не об этом, она даже не о времени. Она о становлении очень хорошего человека и блестящего врача. О становлении легенды. Помните, как Богословский сказал Устименко в Черном Яре «Я хочу, чтобы ыы стали легендой»? Нет, нам же показывают, как кровавые чекисты всех хватают, как на собраниях клеймят хороших профессоров и т.п.
Кстати, о собрании. Очевидно, что сведения о комсомольских собраниях создатели фильма черпали из представлений 80-тых годов, когда СССР уэже сыпалась, власть одряхлела и запал в ней практически иссяк. (Я уж не говорю о том, что непонятно почему профессорско-преподавательский состав заседает совместно с первокурсниками) Но ведь фильм о других временах. Это же тридцатые годы: революция совершилась всего 20 лет назад, Гражданская закончилась еще позже, еще живы люди, которые все это делали. Еще волнуют умы, особенно умы молодые те идеи строительства светлого будущего. Люди ищут, спорят. Между прочим, в книге Германа есть тоже эпизод с комсомольским собранием:
Евгений ни Ганичева, ни Полунина терпеть не мог. Он не понимал, о чем они говорят; на их лекциях лицо его выражало растерянность; на общекурсовом комсомольском собрании он даже пожаловался, что устал от негативных лекций, что ему нужны положительные знания, а не скептические усмешки по поводу великих завоеваний науки. Пыч – самый старый студент на курсе, уже седеющий, с проплешиной человек, молчаливый и всегда занятый, – вдруг вспылил и обрушился на Степанова со всей своей всесокрушающей, тяжелой силой. И все коммунисты и комсомольцы курса вслед за Пычем сомкнутым строем двинулись на Евгения. Он попросил слова для справки – ему не дали. Он попросил разрешения признать свои ошибки – тоже не дали. Но старик Пыч выступил во второй раз.
– Товарищи! – сказал он своим сорванным, кавалерийским голосом. – Товарищи! Профессора Ганичев и Полунин учат нас думать. Думать и задумываться! Да, нам трудно подвергать сомнениям простые истины учебников. Но ведь наступит время, когда каждый из нас останется один на один с больным, останется без помощи профессора, без клиники, просто вот так: изба, вот я – врач, а вот он – больной. И разве можно все к этому дню заучить? Но уметь думать, как медики, как врачи, можно выучиться. Понятна моя мысль?
Пыч говорил долго, и слушали его охотно и радостно. Всем было приятно, что любимец курса Пыч, Старик, которому таким трудом доставалось учение, понимает Ганичева и Полунина. А так как на свете нет ничего тайного, что не стало бы явным, то надо было думать, что и Полунин, и Ганичев узнали о курсовом собрании и о том, как горячо и страстно говорили о них студенты...
Весьма отличается от фильма не правда ли? Более того, они даже в Черный Яр Устименко отправили якобы, чтобы скрыть его от чекистских палачей! Видимо в голову авторов фильма не приходит, что можно по доброй воле стать деревенским доктором. Они этого не понимают, воспитание другое, и ценности другие.
Вторая беда фильма – это додумки авторов. Зачем придумывать свое? В трилогии Германа вагон материала для фильма, хватит не на 20 серий, а больше. Но нет. Надо придумать ахинею, как сгоревшего летчика привезли на срочную операцию из Испании. Надо в первую книгу втиснуть Инну Горбанюк зачем-то.
Можно ругань продолжать еще долго. Но оставлю немного на следующие серии. Правда не уверен, что буду смотреть. Сегодня посмотрю точно, а уже дальше подумаю.