Вчера понадобилась наша с Ларкой книга "Бегство в Венецию", чтобы подарить ее одному хорошему человеку, так я ее далеко не сразу отыскал в тех магазинах, где раньше брал. Первый раз мне доставило удовольствие то, что я не нашел товар, который искал. До сих пор меня это только раздражало. Значит, спрос на нашу книгу все-таки есть.

Но это я так, просто хвастаюсь не по делу. На самом деле просто хочу выложить третью часть опуса "На хОлмах Умбрии", который, надеюсь, войдет во вторую книгу об Италии.

Часть 1

Часть 2

Будет еще и часть 4, написанная Ларкой.

[526x700]



Дома нас ждала наша Баба-Яга со своими претензиями к миру и «свингеры» со своими невероятно шумными детьми. В одну из ночей в соседнем Феличано был какой-то праздник с салютом, о котором мы узнали, уже находясь в кровати. Нельзя сказать, что мы были очень счастливы. Однако худшее ждало нас впереди. Как раз когда мы стали засыпать, свингеры с детьми стали возвращаться из Феличано, громко сообщая всему человечеству о своем прибытии. А так как свингерами они были только в моих злобных фантазиях, а на самом деле представляли собой вполне независимые, хотя и дружившие между собой семьи, то возвращались они не все вместе, а по очереди, с приличными интервалами. То есть, как раз тогда, когда мы начинали снова засыпать, подтягивалось очередное семейство, которое на смеси французского и итальянского рассказывало всем желавшим это услышать и особенно всем не желавшим, как весело им было в Феличано. Чтобы передать всю полноту ощущений, они притаранили с собой еще какие-то петарды и разрядили их в небо.

Успокоились они только после двух, и где была Баба-Яга все это время? Наверное, кто-то из свингеров приходился ей внуком, вот она и помалкивала.

Кажется, как раз на следующий день после этого чужого ночного праздника мы где-то наспех искупали меня и поехали в Тоди.

Странно, но я совершенно не помню дорогу. Наверное, потому что на самом деле этот путь в Тоди начался для меня за сорок с лишним лет до того. А вот его начало я как раз хорошо запомнил.

Еще до школы я все время листал тома «Памятников мирового искусства», совершенно роскошного для 60-х годов издания, и именно тогда я обратил внимание на большое, во всю страницу, фото какой-то белой церкви, стоявшей на склоне холма. Снимок был сделан сверху, и за ней далеко внизу простиралась долина.

Слова, которыми я хоть как-то смог бы объяснить, что же на меня произвело такое впечатление в этой черно-белой иллюстрации, появились в моей голове лишь через много лет после того, как я ее увидел, но и сейчас мне их нелегко подобрать. Наверное, для меня это была картина обретенного, пусть и не мной, рая. А то, что купол, который должен был бы теряться в высоте, оказался на уровне моих глаз, давало ощущение полета вокруг него.

Была еще одна странность. У меня всегда была прекрасная память, но я совершенно не мог запомнить название места, где эта церковь находилась. Каждый раз, когда я снова натыкался на эту картинку, я смотрел на подпись. Ну, конечно, Тоди. И как можно не запомнить такое короткое название? Церковь Санта-Мариа делла Консолационе – Святой Марии-утешительницы.

Лет двадцать я не мог представить себе, что увижу эту церковь и эту долину вживую. И почему-то, когда мы уже стали ездить в Италию регулярно, не мог по-прежнему. Мне понадобилось оказаться в двух шагах от нее в Умбрии, и это вдруг стало реальностью, причем на этот раз еще до того, как мы отправились в Тоди. Наверное, поэтому я и не запомнил дорогу.

Тоди оказался самым обычным в своей восхитительности итальянским средневековым городом, вход в который украшали руины какого-то античного сооружения с арками. Мы с Ларкой никак не могли понять, что это такое было, но позже выяснилось, что, хоть с нами, хоть без нас, это не могут понять уже пару тысяч лет.

[700x525]

[700x525]

Чтобы добраться до той церкви, нам пришлось пройти через весь город. Было жарко, как в бане, и мы периодически заглядывали в какие-то кафе, где брали бутылки с ледяной водой, чтобы хоть немного охладить мозги и внутренности.

[700x525]

[700x525]

И все-таки, когда добрались до церкви, живыми мы были уже только наполовину. Но здесь нас ждало облегчение пополам с разочарованием. Весь склон холма был покрыт роскошной зеленью, которая давала если не прохладу, то тень, но эта же зелень полностью закрывала вид на церковь. То тут, то там проступал кусочек купола или стены, но это было все равно что смотреть на огромный великолепный зал сквозь крохотную замочную скважину. Ну, или несколько замочных скважин.

[525x700]

Но мне надо было увидеть тот вид, прежде чем спуститься к церкви. Мы ходили по холму из стороны в сторону, вверх и вниз. В разных местах были какие-то площадки, но зелень слишком разрослась тем невыносимым летом, и ниоткуда ничего толком не было видно. Блекло-рыжий каменный лев, спавший у очередной лестницы как будто ухмыльнулся очень человеческой улыбкой, глядя на мои страдания, и заснул снова.

[526x700]

Мы с Ларкой решили разойтись в разные стороны, чтобы найти точку, с которой можно было увидеть картину мечты из моего детства. Я пошел вверх, а Ларка вниз. Я забирался все выше и выше, давно потеряв Ларку из вида. Мы сначала «перекрикивались», а потом стали перезваниваться. С моих высот никакой вид толком не открылся, я стал спускаться, и тут услышал Ларкин голос. Она звала меня куда-то еще ниже. Я пошел на ее голос, срезая дорогу и продираясь сквозь цепкую южную зелень. Наконец, я увидел Ларку. Она стояла на маленькой площадке. Ларка обернулась ко мне. Глаза у нее сияли так, как будто в них зажгли лампочки. Я посмотрел, куда она показывала, и меня как будто подняло в воздух и потянуло вслед за моим взглядом. Я полетел вокруг купола, а он сам вместе со всей церковью летал над уходившей вниз долиной. Это длилось, наверное, несколько секунд. Потом мы все приземлились.

Я стал торопливо фотографировать, как будто передо мной был кадр, который мог исчезнуть в любую секунду. Ларка сделала три снимка, из которых два получились лучше всех моих, потому что они передавали вот этот вот двойной полет, из которого я только что вернулся.

[525x700]

Безупречную красоту очень трудно описывать. Церковь построена из камня, цвет которого тоже нелегко определить. Он белый, но какого-то теплого оттенка, в зависимости от освещения уходящего то в серебристый, то в светло-светло розовый, то в не менее светло-бежевый. Купол идеальной формы – серебристо-голубоватый. Чистые линии, небогатый декор и вообще некоторая скупость в украшениях, полуколонны, пилястры… Попытаться объяснить невозможную красоту этой церкви красотой деталей – это все равно, что сказать, будто молодая Джина Лоллобриджида красива, прежде всего, носом или ушами. Потому что тут, как и в лице прекрасной женщины, дело не в деталях, а в том, как они ложатся одна на другую, как сочетаются.

[700x526]

Пару раз я сталкивался с людьми, не изучавшими искусство профессионально, но тонко его чувствовавшими, которые были уверены, что Санта-Марию делла Консолационе спроектировал Браманте. Их заблуждение было очень понятно и объяснимо со всех сторон: и со стороны Браманте, и со стороны самой церкви.

Браманте – великий архитектор, не оставивший opus magnum. Микеланджело строил собор Святого Петра в целом по его плану, но он был слишком Микеланджело, чтобы не привнести в него многого от себя, а потом его строили многие другие, уже куда менее талантливые архитекторы, и каждый привносил свое, в результате наследие Браманте окончательно растворилось в работе тех, кто пришел после него.

[700x526]

Самое совершенное творение Браманте – бесподобная церковь Темпьетто в Риме – просто физически слишком мала, чтобы быть opus’ом magnum’ом. Парфенон, будь он в четыре раза меньше, тоже не был бы ПАРФЕНОНОМ. Темпьетто – это одна из самых совершенных архитектурных игрушек в истории, и это, конечно, шедевр, но шедевр очень своеобразный, если и продолжающий какую-то традицию, то, как ни странно, традицию, с которой по формальным признакам не имеет ровным счетом ничего общего – крошечных и очень богато украшенных готических часовен, представляющих некое ювелирное направление в архитектуре. Вся разница заключается в том, что если те можно сравнить с ювелирным изделием очень сложной работы и большим количеством не самых крупных разноцветных драгоценных камней, то Темпьетто – это просто один большой (но не огромный) бриллиант чистейшей воды, безупречной огранки и в изысканной оправе. Это великое произведение искусства, но, как ни странно, не великое проявление именно архитектуры, чего-то не менее прекрасного, но не архитектуры.

А Санта-Мариа делла Консолационе – это как раз великая архитектура, да еще вписанная в великий пейзаж, что, по сути, тоже является одним из важных качеств великой архитектуры. Браманте должен был построить такую церковь, но построил ее не он, хотя глядя на нее, в это даже как-то трудно поверить.

Строили ее долго. Начал в 1508 году Кола да Карпарола, не скрывавший, что находился под влиянием Браманте, который был еще жив. Возможно, ему помогал Бальдассаре Перуцци. Их один за другим сменяли Антонио да Сангалло-младший, Галеаццо Алесси, Микеле Санмикели, Виньола и Ипполито Скальца. Закончили строительство только в 1607 году. Самое удивительное, что все эти очень разные архитекторы, работавшие во времена, когда архитектурные моды сменялись едва ли не так же быстро, как моды на женские платья, не отошли от изначального плана и в результате до самого конца пронесли дух Браманте, и без него построили его церковь. А тот сам построить ее не мог. Браманте знал, как надо служить Богу и как строить для Него, но слишком много воровал при любом строительстве для того, чтобы это сделать. Наверное, это самый вопиющий случай в истории искусства, когда гений творца так трагикомедийно не соответствовал его человеческому масштабу. Великий архитектор и прораб, ворующий раствор, в одном лице, в котором это было неразрывно сплетено, или, точнее, в одном флаконе, в который эти две его составляющие были слиты, после чего размешаны и взболтаны. В этом была известная человеческая уникальность Браманте.

Другие подобные персонажи существовали как бы в двух плоскостях одновременно. Филиппо Липпи был в жизни очень веселым животным, но это последнее, что придет вам в голову, когда вы видите его Мадонн. А Браманте крал непосредственно, когда строил. Когда он умер, «многое из того немногого», что он построил в Соборе Святого Петра в Риме, пришлось переделывать, так как все могло просто рухнуть, причем не из-за математических ошибок, а из-за все того же «воровства раствора». Так что, слава Богу, что он не доехал до Тоди. Слава Богу. А то одной великой церковью было бы меньше. Что же касается Высокого Возрождения, то оно вообще осталось бы без своего главного шедевра.

Мы спустились к Санта-Мариа делла Консолационе. Помню, мне хотелось, чтобы она была закрыта. Впечатление было таким целостным, что я не хотел, чтобы его что-нибудь нарушило. Наверное, я подсознательно боялся барочной пышности, которая могла быть внутри, всех этих цветных колонн и золотых капителей, которые здесь были бы совершенно неуместны. У итальянцев обычно хватает вкуса на то, чтобы не сочетать несочетаемое, но вдруг какой-нибудь олух зачем-то заехал в Тоди году так в 1600 и под руководством другого олуха, какого-нибудь герцога, который дал ему заказ, взял и все испортил?

Церковь оказалась закрыта, я вздохнул с облегчением, но тут Ларка где-то прочла, что она откроется через полчаса. Мы походили вокруг, поснимали, рассмотрели детали, ни одна из которых не разочаровала. Отошли подальше, посмотрели на церковь издали. Она стояла, бесконечно высоко поднявшись над долиной, но при этом еще каким-то чудом взлетев над холмом, который был выше нее. Потом мы увидели, что кто-то вошел в дверь, и сами направились туда.

Я до сих пор помню ощущение ручки двери в моей руке.

И еще в ту же самую секунду я вспомнил картину совсем молодого Рафаэля из миланской галереи Брера – «Обручение Марии». Ее композиция почти полностью повторяет великолепную фреску «Передача ключей» его учителя Перуджино из Сикстинской капеллы. Однако юный ученик добавил одну деталь, которой не было у учителя и благодаря которой сразу превзошел его раз и навсегда, показав, кто тут гений, а кто просто великолепный живописец, каких в ту безумную эпоху были десятки.

В центре обеих работ находится небольшая круглая церковь, в плане очень отдаленно, но все же напоминающая Санта-Мариа делла Консолационе. У Перуджино она закрыта, у Рафаэля – открыта, причем открыта с обеих сторон, и эти две открытые друг напротив друга двери образуют сквозной проход в вечность, который Перуджино тоже написал бы, если бы только мог его себе представить. Но ему было далеко до своего ученика.

[700x443]

[441x700]

И вот сейчас, открывая эту дверь, я знал, что напротив нее есть другая дверь. За ту секунду, что я тянул ручку на себя, в голове у меня пронесся вихрь, в котором главным было стремление войти и страх разочарования. Но страх этот исчез, едва только в щелке открывающейся двери появились первые детали интерьера.

Санта-Мариа делла Консолационе внутри оказалась именно такой, какой и должна была быть, и какой, как я тут же понял, она и не могла не быть. Такой же пугающе совершенной, как и снаружи: скромно декорированной, белой и безупречно красивой. Это было место между небом и землей, последний полустанок на пути к Богу, где человек готовится к встрече с Тем, кого он не в силах ни представить себе, ни понять. Однако пока другой вход, точнее выход, который в тот момент абсолютно не пугал, был для нас закрыт. Дверь действительно существовала не только в моем воображении, и она на самом деле была закрыта. Пока у нас имелся билет только до этой станции, причем билет обратный. Поэтому через полчаса мы вышли через ту же дверь, через которую вошли. Вышли на палящее солнце, которое вдруг стало каким-то блеклым, хотя на небе по-прежнему не было ни облачка, и жара стояла совершенно страшная. Тихо скрипнув, дверь закрылась за нами.

[525x700]