Выкладываю, наконец, давно обещанный новый итальянский опус. Второе фото моей жены (в домашней обстановке) - специально для тех, кто захочет ее получше рассмотреть. Такие, думаю, будут.



ДОЛГАЯ ДОРОГА В ПЕСТУМ
По древнему итальянскому обычаю, автобус пришел точно посередине между двумя рейсами, указанными в расписании. Если в Древнем Риме или в средневековой Италии были какие-нибудь рейсовые ослы, думаю, они ходили точно так же. Однако в данном случае объяснялось это в кои-то веки не обычным итальянским раздолбайством. На Амальфитанском побережье расписание диктуется, во-первых, рельефом местности и лишь во вторую очередь людьми, которых на этот рельеф занесло.

[600x452]

Дорога идет вдоль моря и все время круто сворачивает в бесчисленные узкие и глубокие расщелины в скалах, а затем выворачивает из них. Чтобы преодолеть расстояние, которое по воздуху составляет метров пятнадцать-двадцать, иногда приходится проехать сто-двести. Весь транспорт плетется, подавая сигналы при подъезде к очередному слепому повороту. Местные разъезжаются с легкостью, но, если впереди тебя оказался заезжий туристский автобус, который ведет вцепившийся в руль и взмокший, как в бане, бедолага с выпученными глазами, будешь тащиться за ним, километр за километром. Так что рано или поздно поток подгонит к тебе и твой автобус, но не раньше, чем позволит самый большой тормоз в этом самом потоке.
Ну а если поток состоит из одних местных, то автобус может приехать и намного раньше, и, если он решится ждать до того времени, которое указано в каком-то там расписании, парочка местных водил забибикают его до смерти. Какое расписание, mamma mia? Ты что, спятил?

[600x452]

Мы начали свой путь в Пестум недалеко от Амальфи. Чтобы окончательно не сбивать график движения местного транспорта, машину я брать не стал. Впрочем, еще более важной причиной для этого было то, что хотелось, не отвлекаясь на руль, вдоволь налюбоваться здешними красотами. Они того стоят. Эти края Бог создал, когда на него снизошло одно из самых глубоких вдохновений. Во второй раз в жизни я почувствовал, что попал в то место, без которого больше не смогу жить и которое мне недостаточно просто держать в памяти. В первый раз это было в Риме.
Но если Амальфитанское побережье зачаровало меня только тогда, когда я его увидел воочию, то Пестум сделал это тридцать лет назад, когда мне впервые попались сохранившие запах какой-то доисторической древности фотографии античных храмов. Строгих, совершенных, нездешних, как будто выстроенных вручную титанами. На тех фотографиях они казались гораздо больше натуральной величины из-за того, что вокруг них не было ни одного человека. На такое счастье мы не рассчитывали. Но все же робко надеялись, что разноплеменного галдящего муравейника, как на афинском Акрополе, в Пестуме, ввиду его удаленности, не будет.
Накануне мы долго пытались узнать, как туда добраться. В отеле нам предложили одного товарища и даже позвонили ему и передали мне трубку. Означенный товарищ, занимавшийся среди прочего извозом в Пестум, заломил за свои услуги такую сумму, что у меня поначалу как будто кость в горле застряла, которая и не дала сразу сказать «нет». При этом говорил он с веселой наглостью паромщика, владеющего единственным на сто километров вокруг плавсредством, которое может перевезти тебя на другой берег. Почувствовав, что я колеблюсь, он еще веселее пообещал экскурсию. Я представил себе эту экскурсию, представляющую собой двоечницкий пересказ самой маленькой туристской брошюрки по Пестуму, и сказал, что мне надо подумать. Паромщик просчитался. Вместо того, чтобы платить такие деньги за переправу, мы решили пуститься вплавь, то есть, добираться до Пестума самостоятельно, положившись на мой опыт в подобных авантюрных путешествиях и на Ларкин итальянский, которому тогда было от роду четыре месяца.
Пока мы пробирались знакомыми тропами. До Амальфи вообще можно было дойти пешком, а там у нас уже была решена главная проблема: МЫ ЗНАЛИ, ГДЕ КУПИТЬ БИЛЕТЫ. Кто был в Италии, особенно на юге, тот уже улыбнулся, кто не был, боюсь, не поймет. Никаких касс на автовокзалах, которые в принципе являются просто средоточием автобусных остановок, в маленьких городках обычно нет. Билеты же продаются в какой-то забегаловке неподалеку, но без знания языка бывает трудно выяснить, в какой именно, а мы это уже знали. И все же первое препятствие поджидало нас уже в Амальфи.

[538x698]

В тайной кассе, где для полной конспирации продавали в основном мороженое, и вокруг стояли столики, мы встретили утомленную солнцем и немногочисленными посетителями девушку, которая полностью проснулась лишь тогда, когда Ларка сказала, куда именно мы едем. Если бы мы сказали, что хотим на автобусе добраться до Чикаго, удивление молоденькой кассирши не было бы большим. Ее камышистые ресницы три-четыре раза медленно открыли и закрыли красивые южные глаза, после чего на все еще сонном лице появилось выражение отдаленного воспоминания, которое, как будто неожиданно для нее самой поднялось из недр вековой народной памяти. «А-а-а, вам надо доехать до Салерно», - сказала кассирша, радуясь беспредельной широте своего интеллекта, - «Там вы сможете купить билеты дальше». Мне показалось, что она, на всякий случай, не хотела сама произносить такое сложное и малознакомое название, как Пестум.
До Салерно мы добрались пялясь во все стороны и периодически замирая от восторга, но постепенно пейзаж начал как-то упрощаться, а сам город оказался вполне промышленным центром с большим автовокзалом. Нет, никакого здания здесь тоже не было, но автобусов было видимо-невидимо, и, (О, чудо!!!) в самой середине этого муравейника мы, не веря своим глазам, увидели будку, на которой было написано «Касса». Опять же степень нашего восторга сможет оценить только тот, кто был в подобных местах.
[418x698]

Однако мы не зря не верили своим глазам. Нет, касса была открыта, и в ней даже сидел молодой парень. Но, едва увидев его, мы почувствовали неладное. У него было просветленное средиземноморское выражение лица человека, не склонного осквернять жизнь трудом. У таких людей билетами не разживаются. Меня он, по-моему, не заметил, но Ларке улыбнулся, как очень приятному сновидению. Пестум? Какой Пестум, синьора? Билеты? Какие билеты, синьора? Касса? Какая касса? Ах, написано… Ну, прелестная синьора, написано бывает разное, и не все это следует читать. Нет, это не касса. А касса где? А вот в баре Чиччо. Малый явно затягивал разговор, чтобы получше рассмотреть Ларку, но теперь был просто вынужден его закончить.
Билеты нам в баре действительно продали, но на вопрос, где останавливается автобус, отреагировали с откровенным недоумением. Ну, в самом деле, откуда в БАРЕ могут знать, где останавливается АВТОБУС? Мы сами почувствовали нелепость своего вопроса, словно не покупали сто раз билеты на автобусы именно в барах. А где и кто это может сказать? Последовал какой-то широкий жест руками, который в сочетании с закатившимися черт знает куда глазами, лучше всяких слов отражал совершенно безграничное, тотальное итальянское незнание того, что знать неохота.
Английский или немецкий в Салерно, кажется, тоже проходили по категории невостребованного знания, поэтому меня в виду полной бесполезности поставили столбом, а Ларка пошла искать кого-нибудь «с интеллигентным лицом», кто, наконец, сказал бы нам, где останавливается автобус, который отвезет нас в Пестум. Она медленно удалялась от меня, подходя то к одному, то к другому обладателю такого лица, но все они улыбались, отрицательно качали породистыми головами, в которых оказывалось не так много интеллекта, как то подразумевали фронтальные части этих самых голов, и говорили. Некоторые много, и почти все помогали себе руками. Я видел, что Ларка пользуется большим успехом у местного мужчинства, но толку от этого пока не было.
Наконец, она подошла к какой-то паре, парню с девушкой, в которых за пятьдесят метров было видно иностранцев, и помахала мне рукой. Я двинулся к ней. Метров за двадцать я опознал в ее новых знакомых англичан, так как девушка внешне относилась к одному из самых распространенных английских женских типов, причем в его приятном варианте. Светловолосая, чуть полноватая той самой полнотой, которую горячо одобряют, но не всегда признают это, мужики, симпатичная и улыбчивая. Парень был классический образованный молодой англичанин. Ее точно звали Мэри, а его, не помню как, но назову Джоном. Оказывается, они тоже ехали в Пестум, и, если у нас были билеты, то они владели той бесценной и совершенно секретной информацией, которую мы так стремились получить. Они знали, Где Останавливается Автобус. Вообще, я бы посоветовал всем разведкам мира нанимать итальянцев для засекречивания самых главных секретов. Они и не пытаясь ничего засекретить, добиваются выдающихся результатов. Страшно даже подумать, каких высот они достигнут, если начнут над этим работать. Я, правда, допускаю, что засекретят они все так, что и сами не смогут ни в чем разобраться, но и враги, совершенно точно, ничего не узнают.
Джон и Мэри обескуражили нас тем, что билеты покупать было не надо, что их можно купить только в автобусе, и мы с Ларкой быстро их сдали, после чего вернулись на остановку и распределились по принципу английской гостиной XIX века: у мужчин свой круг, у женщин – свой. Мы с Джоном быстро нашли общую тему для разговора – золотое сечение, которое использовалось при строительстве пестумских храмов. Мэри при этом улыбаясь смотрела на нас, как на двух умненьких маленьких детишек, которые удивляют мам своими странными познаниями, и рассказывала Ларке, как ей неохота работать, но приходится, так как одной зарплаты Джона для жизни не хватает.
Чудесный миг подкрался незаметно. Автобус, который, вроде бы, направлялся к соседней остановке, вдруг как будто передумал и резко остановился, открылись двери, и мы ринулись к нему за билетами. Очень итальянского вида водитель сказал что-то, от чего Ларкино лицо сначала мгновенно переменилось, после чего на нем появилось дурашливое выражение. «Он сказал, что билеты надо покупать в баре. У него никаких билетов нет», - сказала она по-английски для всех присутсвующих.
“Oh, FUCK,” - заревел Джон трубным голосом, который в нем было трудно даже заподозрить, и сделал телом некий мультиспортивный жест. Рукой он как будто собрался забросить в корзину отсутствующий баскетбольный мяч, а ногой ударил по также отсутствующему мячу футбольному. Есть предел и английскому хладнокровию. Мэри засмеялась и теперь посмотрела на него, как на разозлившегося карапуза, который давит куличи в песочнице. Кажется, он вызывал в ней, прежде всего, материнские чувства.
Мы с Джоном галопом понеслись в бар, наказав женам удерживать водителя вместе с его автобусом до нашего прихода. В баре, конечно, была очередь. Купив, наконец, билеты, мы ринулись обратно, но при приближении к остановке невольно сбросили обороты. Ларка с Мэри исполняли перед водителем какой-то до невозможности красивый и в данном случае парный Танец Женщин, Просящих Мужчину об Одолжении. При этом наградой мужчине является сам танец и ничего кроме него. Надо сказать, что внешне они были подобраны для такого танца идеально: грациозная невысокая и безумно красивая брюнетка и очень симпатичная крупная и полноватая натуральная блондинка. На нашем с Джоном месте было бы просто подлостью обламывать водителю кайф и слишком уж торопиться. И действительно, когда он увидел нас, по лицу у него темной волной пробежала тень жесточайшего разочарования. Нам тут совершенно точно не были рады. Мне даже показалось, что он инстинктивно дернулся, чтобы оставить нас с нашими женами, а самому с автобусом убраться подальше, но, возможно, это была только фантазия, сложившаяся в моей перегретой голове.
После не слишком долгой езды по плоской, как стол, равнине, мы остановились на очередной остановке, и водитель, бросив прощальный печальный взгляд на Ларку и Мэри, сказал, что мы приехали. Никаких храмов видно не было, но он нас уверил, что приехали мы куда надо.
Однако, выйдя, мы увидели, что здесь не было не только храмов, но и остановки. Мы оказались, как это называется по-английски, in the middle of nowhere, посреди ничего. Вместе с нами здесь был и еще какой-то крошечный домик, то ли бар, то ли магазинчик. «Слушай, - сказал я Джону, - если мы вообще туда приехали и особенно если мы приехали не туда, нам обязательно надо подготовить пути к отступлению, а то мы здесь останемся на ночь». Джон оглянулся вокруг с тоской то ли солдата, оказавшегося в окружении, то ли путника, стоящего на единственной кочке посреди болота. Тогда мы заслали Ларку в таинственный домик, а сами пошли за ней в качестве бесполезного балласта.
Там нас встретила радушная пожилая женщина. Прежде всего, она подтвердила, что приехали мы все-таки туда, куда надо, а в ответ на Ларкин вопрос о расписании достала откуда-то глубоко из-под прилавка до невозможности мятый и, судя по всему, полузабытый листок бумаги. Это и было расписание автобусов. Увидев его, Джон закатил глаза и сказал: «Ты прав. Без твоей жены мы бы остались тут навсегда», - а Мэри посмотрела на Ларку с непередаваемой нежностью. Кажется, весь мир пробуждал у этой милой девушки материнские чувства.
Оказалось, что до конца дня отсюда в Салерно уходили еще только два автобуса, с интервалом в три часа между ними. Нам хотелось задержаться подольше, но тут Джон изрек истину, с которой не хотелось даже спорить: «Здесь нельзя полагаться на последний автобус».
Придя к этому неутешительному выводу, так как времени задержаться в Пестуме, который мы еще не видели, оказалось не так много, мы пошли по единственной дороге, которая куда-то вела. Мы прошли совсем немного, и тут нам открылось то, ради чего мы сюда приехали, и все дорожные приключения со всеми их веселыми нелепостями вдруг улетучились, как будто их и не было вовсе.
Перед нами было что-то вроде большого выровненного поля, кое-где окаймленного деревьями и кустарниками. Оно было покрыто невысокой густого зеленого цвета травой, сквозь которую местами пробивалась сухая выжженная до песочного цвета земля. То тут, то там возникали словно выросшие из земли обломки, как будто составлявшие с этой землей единое целое. Степень их естественности была такова, что возникало абсурдное впечатление, что они были не построены, а потом разрушены на ней, а выросли, как деревья и кусты, из этой самой земли. Но все это было лишь фоном для трех храмов. Когда ты тридцать лет готовился что-то увидеть, а потом, наконец, увидел, ты обычно оказываешься к этому готов. Но я был не готов. Наверно, есть вещи, к встрече с которыми невозможно подготовиться. Пестумские храмы относятся к их числу.

[600x452]

Самое лучшее представление о них мне дали те первые черно-белые фотографии, которые я увидел в детстве. Видимо, фотограф знал свое дело. Греки, как известно, не страдали гигантоманией. Только в Малой Азии, где они пересекались с Востоком, они строили что-то действительно крупное по тем временам, вроде сожженного Геростратом храма Артемиды в Эфесе. Однако все здешние храмы сильно уступали в размерах даже Парфенону, не говоря уже о малоазийских храмах или гораздо более позднего храма Зевса Олимпийского в Афинах. Тем не менее, в них была мощь, которой я не видел в сооружениях, превосходивших их в размерах в десятки раз. Они действительно казались собранными вручную и сложенными первобытными гигантами, чей облик был облагорожен античностью – как все это и виделось мне в детстве. Они стояли посреди поля, как вмиг окаменевшие огромные бизоны, чья неподвижность как будто сохраняла движение и порыв вперед.

[600x452]

Наверно, большую роль в том фантастическом впечатлении, которое они производили, играло почти полное безлюдье. Турист, к счастью, ленив, нелюбопытен и, к тому же, необразован. В свое время я подумал об этом, когда оказался в Афинах на Олимпийских Играх. Город был переполнен людьми. На Акрополе людей было, как в московском метро в час пик, но у подножия Акрополя, с одной стороны – у храма Гефеста, единственного древнегреческого храма с целой крышей, а с другой – у храма Зевса Олмпийского – было практически безлюдно. Впрочем, если туда добиралось или хотя бы забредало хотя бы несколько сот человек за день, то до Пестума доезжали единицы. Вот и сейчас вместе с нами на всем этом поле было меньше десяти человек. Кстати, мы далеко не сразу заметили, что как-то разбрелись в разные стороны с Джоном и Мэри. Нам было не до них, а им не до нас.
Наверно, безлюдный Акрополь произвел бы еще более сильное впечатление, но безлюдным его нельзя представить себе даже во сне. Кроме того, впечатление, производимое им, принципиально иное. Когда строился Парфенон, дорическая мощь уже вышла из моды, и этот самый знаменитый античный памятник архитектуры можно отнести к дорическому ордеру лишь по формальным признакам. Духовное его наполнение было совершенно иным. От архаической силы не осталось даже воспоминания. Ее заменили классическая изысканность и элегантность.

[600x452]

Храм Посейдона, как его обычно называют, хотя на самом деле он был посвящен Гере, самый последний и лучше всего сохранившийся храм Пестума, был на несколько десятков лет его старше, а на самом деле – больше, чем на век. Провинция, даже самая роскошная, всегда отстает от столицы, а во времена медленного передвижения это отставание было еще более значительным. И слава Богу, что оно было, так как благодаря ему мы смогли увидеть образ совсем другой Греции, чуть менее утонченной, но наполненной куда более сильными страстями. Той Греции, где могли происходить и происходили настоящие греческие трагедии. Греции, которая была гораздо ближе к Гомеру, чем Греция времен Перикла и Парфенона. Той Греции, которая закончилась с персидскими войнами и которая могла отстоять себя перед кем угодно.

[600x452]

Мы бродили между храмами, и, глядя на них, я еще не мог не подумать, что этим осколкам Эллады повезло, что они оказались в руках итальянцев, а не нынешних греков. Последние могли окружить развалины на Акрополе какой-то металлической проволокой, хорошо, что еще не колючей, и понатыкать рядом каких-то безобразных домиков-времянок. Все это вносило ужасный диссонанс, который временами было трудно стряхнуть с себя и заставить не замечать, как и многотысячную толпу.
Итальянцы защитили подходы к храмам деревянной изгородью, которая ничему и никому не мешала, и еще у них хватило ума и вкуса не уничтожать жизнь вокруг развалин. Невытоптанная земля пахла сухой травой. Вообще, здесь был целый букет запахов. Где-то совсем недалеко была какая-то большая ферма. Оттуда доносились мычание, голоса и даже отдаленный запах навоза, который как ни странно, очень шел к месту, напоминая о том римском форуме, который видели путешественники XVIII века, где между колонн паслись коровы. В этом была своя правда. Жизнь античных городов была во многом очень сельской. В Пестуме она сельской и осталась. Все это исключало музейную омертвелость, делало ее абсолютно невозможной. Руины были живы не меньше, чем когда не были руинами. Просто тогда они принадлежали своему времени, которому принадлежали и сейчас, протаскивая его в нашу совсем другую эпоху. И точно так же протащат в следующую, ничем не похожую на нашу, когда путешественники, одетые в совсем другую одежду и с другим мусором в голове, придут сюда.
Золотистый известняк играл на палящем южном солнце, которое он впитывал в себя две с половиной тысячи лет, сам постепенно приобретая от него медовый цвет, и словно отражался, как в зеркале, в выжженной земле. Ряды колонн уходили в небо, и даже перекрытия им не мешали. Наоборот, это небо держалось на них. Такие колонны могут выдержать и небо.
Время от времени теплой волной нас обдувал легкий ветер, проходивший сквозь ставшие для него проницаемыми со временем храмы. Вокруг вились какие-то неназойливые насекомые, чье тихое жужжание тоже добавляло жизни этим руинам, делая их населенными. Пробежала совсем маленькая ящерица, чьи предки, оставаясь неизменными и, по большей части, незамеченными, бегали здесь все те тысячи лет, что люди творили свою суетную историю.

[600x452]

Страшно захотелось остаться здесь, в этом месте, где время остановилось, потому что ему некуда и незачем было течь. Захотелось остаться здесь на ночь, которая должна быть и в остановившемся времени, и заснуть где-то там между колонн, проснуться ночью и увидеть все то же самое при лунном свете. Боже! Какая это должна быть картина! А потом посмотреть, как свет снова зальет эти руины. А потом снова ненадолго заснуть и проснуться от того, что солнце припекло и над ухом кто-то слишком громко прожужжал. Не хотелось только одного – никуда уезжать.

[525x698]



Однако нас ждал предпоследний автобус, и нам пришлось уходить. На остановке мы опять встретились с Джоном и Мэри. У них были какие-то посвежевшие и просветленные физиономии, которые, как я подозреваю, были и у нас. Мы стояли там долго, потому что предпоследний автобус и его предпоследний водитель сообща положили на нас. Прошел час после времени, указанного в секретном расписании, запрятанном в баре, и мы уже настроились ждать последнего автобуса, который должен был приехать еще через час, когда на дороге что-то зарокотало, и он приехал. Я так и не знаю, был он в тот день последним или предпоследним. Итальянские автобусы везде ходят одинаково: что на изрезанном ущельями амальфитанском побережье, что на плоской равнине возле Пестума, где им, вроде бы, ничто не мешает приходить вовремя.
Мы опять разделились, как в английской гостиной. Ларка с Мэри говорили о чем-то своем, а мы с Джоном – об обаянии этих мест, о храмах, о солнце, бьющем меж колонн и о том, как здорово, что мы сюда добрались. В Салерно мы расстались. Мэри, по-моему, было особенно жалко расставаться с Ларкой, и мы попрощались так, как будто должны были обязательно встретиться завтра или, максимум, через пару дней.
В Салерно мы почувствовали себя уже почти дома, но, как выяснилось, совершенно преждевременно. Автобусы в обратную сторону уходили совсем не с того места, куда мы приехали. Собственно, а как могло быть иначе? Тогда было бы просто неинтересно жить. Надо было идти куда-то немного вглубь города, что мы и сделали. Обнаружив что-то похожее на автобусную остановку, стали искать место, где должны были продавать билеты. Ларка, у которой в здешних краях развилось какое-то сверхъестественное чутье на подобные вещи, с первого захода нашла бар с билетами, которые мы тут же купили. Расписание здесь не было государственной тайной, но выяснилось, что автобуса нам ждать около часа. Вздохнув, мы сели на скамейку, как вдруг Ларка увидела автобус, на котором было написано «Амальфи» и который медленно проплывал мимо, игнорируя и нас, и остановку. Выглядел он при этом так, как заблудившаяся собака, которая тыкается носом в разные стороны, не зная куда пойти. Мы ринулись за ним, на бегу знаками показывая шоферу, чтобы он остановился. Он знаками же, предоставив руль самому себе, объяснял нам, что он какой-то другой автобус, который здесь не останавливается. Мы бежали за ним и продолжали просить руками.
Однако остановили его все-таки не мы, а светофор. Водитель посмотрел на Ларку, улыбнулся, обнаружив под густыми черными усами даже не шестьдесят четыре, а все сто двадцать восемь здоровых белых зубов, и открыл дверь.