Меня просили выложить что-нибудь не о боксе, что я и делаю. Когда-то у меня была идея написать что-то большое о своих поездках в Италию, страну, без которой я совершенно не могу жить. Все ограничилось какими-то набросками, в частности об итальянских поездах. Один из них я когда-то здесь уже выкладывал, сейчас выложу второй. Чтение, прямо скажу, на любителя, но, может быть, кому-то понравится. В обсуждении, если таковое будет, принять участия не смогу, так как уезжаю, но буду рад потом почитать отзывы.

Поезд Флоренция-Рим
Поезд до Рима наконец показался вдали. Интернациональная толпа мгновенно присела, схватила чемоданы и рюкзаки и сдвинулась к краю перрона. Самые бдительные или, может быть, опытные своих вещей из рук уже не выпускали. Ждать им пришлось долго. Опоздавший почти на час поезд, глумливо двигаясь со скоростью престарелого пешехода, тормозил, наверно, целую минуту. Бдительные пассажиры тем временем совершали легкие пробежки с вещами на двадцать метров то в одну, то в другую сторону, надеясь, что поезд наконец-то остановится и они влезут в облюбованные двери. Три или четыре вагона проплыли мимо их метаний, пока поезд наконец не остановился.
Нам повезло: мы стояли на месте, но двери оказались напротив нас. Впереди было всего несколько человек. Один из них - карабинер с пылающим факелом на фуражке. Поезд был забит до отказа, но я надеялся, что такой прекрасный город, как Флоренция, привлечет множество пассажиров, и они освободят свои места нам. Но поклонников кватроченто оказалось в несколько раз меньше, чем я ожидал. Тогда, зная талант своей жены просачиваться, никого не задевая и еще попутно очаровывая мужскую часть спрессованной толпы, я попросил ее оставить мне ее сумку и попытаться занять места. Карабинер завороженно смотрел на грациозно качающиеся Ларкины бедра, когда она поднималась по лестнице, и стряхнул с себя оцепенение, лишь когда она исчезла где-то в чреве вагона. После этого он сделал нечто достойное пылающего факела со своей фуражки: он пропустил меня вперед и, увидев, что места больше нет, пошел в соседний вагон. Я оценил его благородство, но тут выяснилось, что я не могу поднять до отказа набитый книгами чемодан на уровень своей груди, как того требовали обстоятельства. Не хватало каких-то двадцати сантиметров. Почти тут же сверху протянулась совсем тонкая рука, которая, как я узнал, подняв голову, принадлежала красивому, как херувим, пареньку лет четырнадцати, весившему, по-моему, меньше, чем мой чемодан. Я решил не выпускать чемодан, но мой спаситель, видимо, подумав, что я ему не доверяю, настойчиво взялся за ручку. Между тем я не доверял только его очень элегантной, но явно неустойчивой позе. Черт дернул меня выпустить чемодан, после чего юноша охнул и стал вываливаться из вагона прямо на меня. Я вовремя подпер чемодан плечом, и он застрял на предпоследней ступеньке, а херувим поймал равновесие и, взявшись за дело серьезно и показав изрядную физическую силу, все же втащил чемодан в вагон. Наконец, туда залез и я, но оказалось, что места мне нет даже в тамбуре. Я остался на ступеньках. Перспектива проехать в таком положении два часа семнадцать минут показалась мне не слишком радужной.
Как я и ожидал, Ларка вернулась через минуту, сказав, что в вагоне негде не только сидеть, но также стоять и висеть. Мы постарались поудобнее усесться на наших вещах и стали терпеливо ждать отправки. Наконец, на пятьдесят семь минут позже времени по расписанию, поезд тронулся.
В тамбуре собралась толпа, которая, как я полагал, может существовать только в итальянских фильмах времен неореализма с поправкой на одежду. У херувима оказалась такая же точно подружка. Рядом с ними стоял невысокий крепыш, отдаленно похожий на Лино Вентуру, но с мелкими кудрявыми волосами. Он слушал репортаж о футбольном матче по маленькому приемничку, который в той или иной степени слушали все, кто находился в тамбуре. За ним стояли двое: красивая девушка с длинными мелко завитыми медными волосами и ее субтильный друг. У всех было множество вещей, делавших какие-либо маневры невозможными. Наконец прямо напротив нас, рядом с лестницей была некая команата, которую я определил как бельевую, вспомнив, как лет десять назад ехал с двумя парнями в еще меньшей конуре из Ленинграда в Москву. Та комната точно называлась бельевая, и я, помню, еще спрашивал себя, зачем бельевая в общем вагоне. Здесь спальных мест тоже не было, но почему бы и здесь не быть бельевой по той же таинственной причине? Там ехало трое. Когда дверь открылась пошире, то обнаружилось, что это самый обычный вагонный туалет, только очень чистый, в котором обосновались три невысоких и очень смуглых итальянца-южанина, своего рода здешние лица кавказской национальности. Самый крутой сидел, разумеется, на закрытом унитазе. Внешность у всех была, как у наемных убийц из фильмов о мафии. Когда заседавший на унитазе поднялся со своего трона и выглянул в тамбур, оказалось, что у него совершенно мутные и очень светлые голубые глаза, диковато смотревшиеся на смуглом лице, и множество мелких и крупных шрамов на лице. Херувимам, по-моему, было слегка не по себе от такого соседства. Тем временем я все пытался найти более-менее удобную удобную позу на ступеньках и втайне завидовал главному bandito.
Тут в приемничке Лино Вентуры кто-то забил гол, и во всем тамбуре и особенно в туалете произошло значительное оживление, безучастными к которому остались только мы с Ларкой и девушка с медными волосами. Здесь ко всем прочим радостям путешествия неожиданно добавилась еще одна. Тамбур дружно закурил. Начали, как ни странно, херувимы. Смотрелись они при этом примерно так, как курящие ангелочки Фра Анжелико. Затем инициативу подхватили Лино Вентура и субтильный друг. Наконец сломались и banditi, которые по очереди стали вылезать из туалета, чтобы добавить свою порцию свежего воздуха. Нам с Ларкой было совсем туго, но тут я заметил, что медноволосой девушке еще хуже. Бросив гневный взгляд на субтильного друга, она открыла окно и высунула голову туда. Проблема, однако, заключалась в том, что ее большой итальянский бюст в сочетании с не очень большим итальянским ростом делал этот маневр крайне неудобным, почти невозможным. Она залезла на бордюр или на чемодан, с моего места было не видно ее ног, и долго пыталась пристроиться в окне, как я на ступеньках. Наконец у нее что-то получилось, но ей пришлось для этого сильно отклячить крепкую обтянутую джинсами задницу. Субтильный друг беззвучно заржал. Тогда она гневно вытащила голову из окна, прислонилась к стене и обреченно уставилась в окно. Друг, все это время с неописуемым удовольствием наблюдавший за ее атакой окна, вежливо потушил сигарету, но минут через десять автоматически закурил снова.
Футбольный матч закончился. Херувим и Лино Вентура обсудили итог, затем стали объявлять результаты других матчей, и от одного из них, который закончился со счетом 0:0, херувим впал в отчаяние, пока его подруга сидела на полу, клюя носом, а Вентура, наоборот, был очень доволен. Видимо, они были из разных мест. Потом опечаленный херувим сел к подруге, и они заклевали носами вместе. Главный bandito вылез в тамбур покурить и разговорился с проснувшимся херувимом, они долго смеялись. Потом херувимы достали мобильные телефоны, стали звонить друг другу, и очень радовались, когда дозвонились. Это была первая и последняя деталь, которая выбивалась из общего неорелистического колорита.
Тамбур снова наполнился дымом. Медноволосая девушка стала решать свою проблему более радикально, чем в прошлый раз: она попыталась высунуться в окно почти по пояс, опять встав не то на чемодан, не то на бордюр, но теперь ее славный бюст просто застрял. Субтильный друг и Вентура переглянулись, и Лино одобрительно покачал головой, еще более одобрительно выпятив нижнюю губу. Девушка решила вернуться в вагон всем своим существом и слегка ударилась затылком, после чего посмотрела на друга так, словно он ни за что огрел ее сковородой.
Поезд проезжал одну остановку за другой, но я оставался сидеть, так как выход был все время с другой стороны, что заставляло примостившегося там албанца, самого незаметного человека в тамбуре и единственного кроме нас неитальянца, постоянно соскакивать на перрон, сопровождая это каждый раз какими-то причитаниями.
Бородатый мужик лет тридцати попытался отстоять свое право отливать именно в этом туалете, на что bandito предложил ему поменяться местами до конца путешествия: он сядет на место мужика в купе, а тот на унитаз в присутствии двух его приятелей, которым все равно некуда отсюда деться.
Затем настал черед албанца радоваться: платформа была с моей стороны. Я слез. Вышло довольно много народу. Среди них была ужасно сканадальная старуха, чья молодость пришлась, судя по всему, на мое любимое кватроченто. Она на чем свет стоит крыла своего старика. Главный bandito на удивление галантно помог ей сойти и пожелал счастливой пасхи, но она даже не оглянулась, а bandito воспринял это как должное. Я стаскивал чьи-то чемоданы и чуть не стащил державшуюся за ручку хозяйку, которая тем не менее была очень благодарна. С самого начала все происходившее казалось мне фильмом, зрителями которого мы с Ларкой случайно стали. Я не заметил, с какого момента я стал ощущать нас уже его персонажами, двумя любопытными иностранцами, которые глазеют как на диковинку на всех этих людей, таких знакомых и понятных друг другу. Но быть участником оказалось куда сложнее, чем зрителем, и я давно уже ждал, когда же этот незапланированный сеанс кончится, и мы сможем окончательно, а не давая дорогу другим, слезть с экрана на перрон.
А у Рима обнаруживались все новые и новые предместья, а то что я изначально принял за предместья, оказалось лишь предместиями предместий. Два часа семнадцать минут давно прошли, а поезд все ехал. Обкурившиеся херувимы уже просто тихо сидели на своих рюкзачках. Вентура устал от футбола. Banditi мрачно молчали, как перед ограблением банка. Медноволосая противница курения смотрела невидящими глазами на неподдавшееся ей окно. Субтильный друг стал таким субтильным, что я его даже как-то больше не видел. Албанец спал, продолжая причитать даже во сне. Ларка задремала. Я смотрел в окно уже без всякой надежды снова увидеть Рим, откуда с такой тоской уехал пять месяцев назад. Поезд шел медленно, издеваясь над всеми нами. Когда за окном замелькала платформа, я совершенно честно не поверил достоверности этого зрелища. В пустыне путник видит в своих миражах воду, в самолете - взлетно-посадочную полосу, а в поезде - перрон. Ну, конечно, это только мираж. Поезд совсем затормозил.
- Roma. Mamma Roma, - сказал bandito.