Все изменится, может, забудется,
Переменится и не сбудется,
Потеряется – разобьется
Та мечта, что в венах бьется.
На сто градусов повернется,
Оступится ли, поскользнется?
Больно пульс стучит, сердце бьется –
А с небес дождь все льется и льется...
Вряд ли она знала тогда, что ее первая питерская осень запомниться ей этими двумя первыми неврозно-сладкими затяжками, самыми неумелыми и самыми вкусными, врывающимися в грудь вместе с холодным осенним воздухом. Она почему-то боялась, что ее узнают - в кепке, с низким хвостиком, с неуверенной улыбкой – в том, городе, где ее не знал никто – ей вдруг показалось, что кто-то обязательно окажется старым знакомым, по [не]счастливой случайности, оказавшийся рядом с ней в эту минуту.
Сколько лет прошло с тех пор – пять-шесть? – а она помнит все как вчера и, засыпая ночами в своей родной и до боли знакомой квартире, вновь и вновь прокручивает в голове тот тихий питерский вечер, серый воздух и звенящий ледяной ветер...
И кажется нет в этом ничего такого – сколько таких же девчонок, глупых и наивных, пытающихся стать крутыми и взрослыми лишь благодаря какой-то одной сигарете, думающих, что это их жизнь изменит, они станут вдруг старше и серьезней; сколько еще таких же – тысячи? миллионы? Она могла так же как те, остальные – чтобы эта пачка Glamour ворвалась в ее жизнь дешевыми понтами и окурками, выброшенными на первом этаже родного подъезда, но она не хотела чувствовать себя виноватой, глядя в мамины глаза, она не хотела ругаться и плакать за то, в чем, может, и разочаруется потом; она хотела красиво, чтобы выдыхая дым, чувствовать, что взрослая уже и этот ветер холодный никогда никому о ней не расскажет.
Вряд ли она знала тогда, что ее первая питерская осень, серая, холодная, замерзшая под шалью
рыжих опавших листьев, запомнится ей этими двумя первыми нервозно-сладкими затяжками. Расцелованная ветром, она хотела плакать – ведь она ждала именно этого целую вечность – а мимо проходили люди, разные совершенно – добрые и злые, уставшие и бодрые, кто-то в небо смотрел, а кто-то под ноги – они все даже не подозревали, что она, опустив голову вниз, в отражениях луж видит облака и выцветшие небеса, по которым так и тянет водить кистью и вырисовывать свои мечты светло-голубым цветом, как на этой пачке super slim.
Ее тогда так никто и не узнал, а она не курила с тех пор ни разу. Только в душе у нее что-то перевернулось, изменилось и нечаянно забылось. Остались лишь седые облака и серый асфальт, впитавший в себя ее соленые слезы и ледяной дождь – говорят, вода помнит все, возможно и этот, самый сладкий сигаретный дым тоже.
Вряд ли она знала тогда...