...Ее дом стоял на краю поселка, у самого леса. Родных у нее не было.
Хотя ей минул уже двадцать пятый год, и все ее сверстницы давно уже
повыходили замуж, она по-прежнему жила одна. Причина тому была проста. Она
была дурнушкой - маленькая, но худая и нескладная как подросток;
обветренное широкоскулое лицо, большой, а потому редко улыбающийся рот.
Резкая и угловатая в движениях, как мальчишка, она и густые медные волосы
свои остригла коротко - в знак скорби по брату, что погиб год назад в
лесу. Правда, глаза у нее были чудесные - большие, бархатно-черные как
теплая южная ночь; да голос - чистый, нежный и звонкий... Она уже
смирилась с тем, что придется всю жизнь жить одной. Одна радость была у
нее - дети любили ее за чудесные песни, за то, что мастерила им игрушки и
возилась с маленькими, в эти минуты становясь совсем девочкой.
В то утро она собиралась печь хлеб, как всегда напевая незамысловатую
песенку, а потому не сразу услышала осторожный стук в дверь. Она открыла,
вытирая осыпанные мукой руки о передник: может, дети?
На пороге стояли двое - странники, судя по обличью, издалека. Когда
девушка взглянула на старшего, у нее даже дыхание перехватило, а смуглая
кожа вспыхнула ярким румянцем: никогда она не видела такого красивого
лица. Наверное, такой прекрасный и благородный господин и не посмотрит на
нее... А между тем, глубокие зеленые глаза не отрывались от ее лица.
Смущенно и неловко поклонившись, стыдясь своей залатанной выгоревшей
одежды из грубого полотна и бедного убранства своего дома, пряча в
складках передника маленькие, загрубевшие от работы руки; пригласила их в
дом.
Не сразу решилась спросить, кто они и откуда. Младший назвался -
Андар, ответа старшего она ждала с сильно бьющимся сердцем. Его имя
прозвучало как музыка, прекрасная и непривычная: Дайолен. Прибавил еще
несколько слов: девушка поняла, что они пришли с Севера. Речь его была
сходна с речью тех людей, что прошли несколько лет назад через эти края:
угрюмые измученные воины из дальних земель. Чужое наречие было смутно
знакомо, сходно со здешним как два стебля, проросших из единого семени.
Она назвала свое имя: Хаггинн.
Так остались странники жить в маленьком доме у леса; Хаггинн быстро
выучила чужой язык: очень уж ей хотелось понять песни черного менестреля.
Острый слух и цепкая память Дайолена позволили ему легко привыкнуть к
языку земли Х'ана.
Не сразу поняла Хаггинн, что ее чудесный гость слеп. И мучительно
стыдилась мелькнувшей у нее мысли: может и для нее, дурнушки, возможно
счастье - он ведь не видит, какова она обликом...
Незаметно для себя самой она изменилась: в движениях появилась
девичья, чуть диковатая грация, кошачья мягкость. Она старалась получше
одеться, забывая о том, что Дайолен не видит ее. Впервые в жизни она
осознала себя женщиной. Всю тяжелую работу по дому делал теперь ученик
Дайолена, Андар, к которому она привязалась, как к младшему брату. И
только грызла душу мысль о том, что придет время уходить этим
немногословным людям, что снова придется ей остаться одной...
И вот однажды она увидела, как Андар собирается в дорогу. Она
забилась в угол и тихо, чтобы никто не слышал заплакала. "Конечно, глупо
было надеяться, что он... что они останутся здесь навсегда, - уговаривала
она себя. - Вот и кончилось мое недолгое счастье, вот ты и уходишь, мой
черный рыцарь. Дайолен. Дайо".
- Хаги...
Она вздрогнула: он вошел неслышно, ощупью нашел скамью. Сел.
- Хаги, подойди ко мне...
Она сжалась в комок: вот сейчас, сейчас он скажет "я ухожу". И все.
Лучше бы и не жила. Все-таки грустно улыбнулась, услышав, как он зовет ее.
Однажды она объяснила ему, что та невзрачная серая птичка, которая так
чудесно поет весной в лесах, зовется - хаги. С тех пор он так и звал ее.
Говорил - "у тебя такой же голос".
Она подошла и села рядом, опустив глаза. Он осторожно взял ее
маленькие горячие ладошки в свои.
- Хаги, я хотел сказать тебе...
- Я знаю, - она постаралась, чтобы ее ответ прозвучал спокойно. - Я
знаю, ты уходишь, Дайо...
У нее все внутри похолодело: как вырвалось это - "Дайо".
- Что делают у вас, когда хотят взять девушку в жены?
Она вскинула на него глаза, веря - и не веря его словам, а он
заговорил быстро и горячо:
- Постой, молчи, я должен сказать... Я люблю тебя, Хаги. Я не могу
остаться и хочу, чтобы ты ушла со мной.
Слезы брызнули из ее глаз:
- Дайо... ох, Дайо, как же... ты не знаешь, ведь я... я так
некрасива... разве я тебе пара?
- Это неправда, Хаги; твои глаза - как черные звезды, твой голос
звонче лесного ручья, чище родниковой воды, твои руки - как крылья
маленькой птицы. Твоя душа яснее звезд, и я люблю тебя, - он смотрел ей в
глаза и улыбался своей открытой доверчивой улыбкой.
Она вскочила, высвободив руки.
- Постой... постой, я сейчас...
- Андар! - крикнул Дайолен. Ученик появился мгновенно, встревоженно
глядя на менестреля. Хаггинн вернулась, неся деревянную чашу с вином.
Серьезная как маленькая девочка, впервые надевшая взрослое платье. Дайолен
встал.
- У нас говорят: я хочу пить с тобой из одной чаши теперь и всегда.
Да будут свидетелями мне люди и эта земля, хлеб, вода и огонь очага: я
беру тебя в мужья, - она отпила глоток вина, потом положила на чашу руку
Дайолена. Тот принял ее и медленно проговорил:
- Перед Артой и Эа, Звездами, Луной и Солнцем говорю я: отныне ты
жена мне, и быть нам вместе - в жизни и смерти.
И отпил вина.
- Да будет так, - тихо откликнулся Андар.


...Странная была свадьба. Не было на ней гостей. Только дети,
откуда-то прознав все, пришли к своей подруге с гирляндами полевых цветов
в руках, а потом, притихнув, сидели за столом и слушали песни Дайолена...
Они же, видно и разнесли весть по селению.
Их провожали взглядами: кто-то с радостью, кто-то с насмешкой, кто-то
с удивлением или с завистью. И Хаггинн вздрогнула, услышав
сладенько-ядовитое:
- Повезло, что и говорить! Только слепой и мог взять в жены такое
чучело!
Она обернулась, встретив насмешливую улыбочку местной красавицы;
стиснула маленькие кулачки, готовая броситься на обидчицу. И тогда
спокойно и грустно заговорил Дайо, ее Дайо:
- Такая юная - и такая жестокая... - он смотрел в лицо девушке, и та
невольно заслонилась рукой от его взгляда. - Ты права, мои глаза слепы; но
у тебя слепое сердце, а потому я вижу дальше, чем ты. Я вижу то, что
скрыто от вас, и не стыжусь сказать перед всеми: она прекрасна, мой
соловей, моя крылатая песня, а твоя красота - лишь блистающая оболочка,
позолоченная скорлупа пустого ореха. Пройдут годы, красота поблекнет, и
что останется у тебя? Холеные руки, не знавшие труда, и слепое жестокое
сердце... Мне жаль тебя.
Так они ушли, и никто не бросил им вслед злого слова. И люди помнили
горькие рассказы слепого менестреля. И вспоминали дети добрую веселую
Хаггинн и странные летящие песни Дайолена.