Edgar Allan Poe
17-11-2007 21:23
к комментариям - к полной версии
- понравилось!
[352x420]
ЭДГАР АЛЛАН ПО (1809–1849), американский поэт, прозаик, критик, создатель жанра «новеллы ужаса». Кошмары, преследующие героев его поэзии и прозы, во многом отражают навязчивую идею смерти у их автора. Многие его истории суть своеобразное раскрытие человеческой психики на грани безумия. Значение По в мировой литературе определяется также его литературной теорией и тем, что он является основоположником детективного жанра. Его влияние ощутимо в произведениях таких разных авторов, как Ш.Бодлер, А.Теннисон, Ф.М.Достоевский, А.Конан Дойл.
По родился 19 января 1809 в Бостоне, был вторым ребенком в семье актеров Дэвида По-младшего и Элизабет Арнолд По. Родители По умерли вскоре после его рождения, и мальчик был отдан на воспитание Джону Аллану из Ричмонда. Фамилия Аллана стала вторым именем По. Получил классическое образование в частной школе Ричмонда и в Англии, где пробыл с Алланами с 1815 по 1820. Сочинять стихи начал в раннем возрасте. В 1826 поступил в Виргинский университет, проучился один семестр (за это время его невеста Сара Эльмира Ройстер вышла замуж за некоего Шелтона) и вернулся в Ричмонд, наделав карточные долги. Последовала ссора с Алланами, и По оставил их дом. Незадолго до этого перенес мозговую травму, выливавшуюся в периодические нервные припадки.
В 1827 По вернулся, возможно через Балтимору, в Бостон, где в начале лета вышел его сборник Тамерлан и другие стихотворения (Tamerlane and Other Poems). В том же году записался в армию и был послан в форт Моултри, но спустя два года, вскоре после смерти приемной матери, Аллан помог ему уволиться из армии. В ноябре 1829 был издан второй сборник Аль-Аарааф, Тамерлан и малые стихотворения (Al Aaraaf, Tamerlane, and Minor Poems). В 1830 По поступил в военную академию Вест-Пойнт, но в самом начале следующего года добился отчисления. Приехав в Нью-Йорк, выпустил книгу Стихотворения (Poems, 1831), в которую вошли первые варианты лучших его произведений, в т.ч. Израфил (Israfel) и К Елене (To Helen). В 1832 в филадельфийском журнале «Сатердей курир» появились новеллы По, а в 1833 новелла Рукопись, найденная в бутылке (MS Found in a Bottle), повествующая о корабле, несущемся к гибели в «неизмеримых океанских пучинах», получила премию на конкурсе «Балтимор сатердей визитер». В 1833 По написал трагедию Полициано (Politian), полностью опубликованную только в 1923.
В 1835 начал редакторскую деятельность в журнале «Сазерн литерари мессенджер», где печатал содержательные и зачастую едкие статьи и рецензии и рассказы о причудливом и ужасном. 16 мая 1836 обвенчался в Ричмонде со своей кузиной Виргинией Клемм, которой еще не исполнилось 14 лет; и заботы по дому взяла на себя ее мать. Сотрудничество с «Мессенджером» прекратилось в январе 1837, когда По был уволен за пьянство, и вскоре после этого он переехал в Нью-Йорк. Здесь вышла Повесть о приключениях Артура Гордона Пима (The Narrative of Arthur Gordon Pym, 1838), в которой реалистическая основа соединяется с безудержной фантазией. В начале 1839 По жил в Филадельфии, редактировал журнал «Бертонз джентлменз мэгэзин». Вынужден был заниматься литературной поденщиной, сочиняя книги по естественной истории, в т.ч. Первую книгу конхиолога (The Conchologists' First Book, 1839), а в 1840 написал серию знаменитых статей о криптографии. Двухтомное собрание новелл Гротески и арабески (Tales of the Grotesque and Arabesque) вышло в 1840.
В 1841–1842 По работал редактором в журнале «Грэхемз мэгэзин», напечатав там Убийства на улице Морг (The Murders in the Rue Morgue) – первый детективный рассказ в мировой литературе. Огромным успехом у читателей пользовалась получившая приз одной из филадельфийских газет новелла Золотой жук (The Gold Bug), в которой расшифровка криптограммы сопряжена с поисками клада.
В 1844 По переехал в Нью-Йорк, опубликовал Историю с воздушным шаром (Balloon Hoax), работал в «Нью-Йорк миррор». 29 января 1845 в «Нью-Йорк ивнинг миррор» был напечатан Ворон (The Raven), упрочивший поэтическую славу По. В феврале 1845 По стал сотрудником «Бродвей джорнал», где напечатал в переработанном виде большинство публиковавшихся ранее новелл. В 1845 появился прозаический сборник (Tales) и Ворон и другие стихотворения (The Raven and Other Poems).
После смерти жены 1847 По долго болел, единственное значительное произведение, опубликованное в 1847, – стихотворение Улялюм (Ulalume). Зато он был чрезвычайно активен в 1848–1849, написав Колокола (The Bells), шедевр поэтической ономатопеи, стансы Анни (For Annie), стихотворение Аннабель Ли (Annabel Lee) и героическое по духу Эльдорадо (Eldorado). В 1848 вышла его прозо-поэма Эврика (Eureka), развивающая мистические космологические идеи, во многом почерпнутые у астронома Дж.П.Никола. К концу 1848 По был недолго помолвлен с поэтессой Сарой Хелен Уитмен; в июле-сентябре 1849 в Ричмонде вновь обручился с овдовевшей к тому времени Сарой Шелтон, в которую был влюблен в юности. Последующие его передвижения до конца не выяснены. Вероятно, он покинул Ричмонд утром 27 сентября, а 3 октября его обнаружили в балтиморском трактире уже в безнадежном состоянии.
Сегодня произведения По переведены на все основные языки мира, переводы новелл По на французский, выполненные Ш.Бодлером, получили мировую известность, а прозаический перевод С.Малларме существенно повлиял на современный верлибр.
Литературные наставления По, касавшиеся жанра новеллы, не возымели бы действия, если бы он не реализовал их столь блестяще на практике. В рассказе Сердце-обличитель (The Tell-Tale Heart) По добивался впечатления, что его герой безумен, и отрицая свое безумие, он лишь подтверждает его: «Ну да! Я нервен, нервен ужасно – дальше уж некуда; всегда был и остаюсь таким; но откуда вы взяли, что я – сумасшедший? Болезнь лишь обострила мою восприимчивость, а не нарушила, не притупила ее. Особенно же изощрился мой слух. Я слышал все сущее в небесах и в недрах. Я слышал многое в преисподней. Какой же я сумасшедший? Вот послушайте только! Да заметьте, как здраво и гладко поведу я свой рассказ». (Пер. В.А.Неделина).
По не было равных в умении так изобразить место действия и создать такую атмосферу, что читателем овладевает страх. Тревожная обстановка, воссозданная в самом начале новеллы Падение дома Ашеров (The Fall of the House of Usher), уже предвещает последующие жуткие события: «В течение всего унылого, темного, глухого осеннего дня, когда тучи нависали гнетуще низко, я в одиночестве ехал верхом по удивительно безрадостной местности и, когда сумерки начали сгущаться, наконец обнаружил в поле моего зрения Дом Ашеров». (Пер. В.В.Рогова).
Главные свои новеллы Береника (Berenice), Лигейя (Ligeia) и свой шедевр Падение дома Ашеров По напечатал в 1830-е годы. Новеллы, демонстрирующие аналитические способности ума и опубликованные в 1842–1845 (Убийства на улице Морг, Золотой жук, Украденное письмо – The Purloined Letter), заложили основы детективного жанра. Маска Красной Смерти (The Masque of the Red Death, 1843), Черный кот (The Black Cat, 1843), Сердце-обличитель (1843) и Бочонок амонтильядо (The Cask of Amontillado, 1846) – классические образцы «новеллы ужаса». В последние годы жизни писатель отдал дань мрачному реализму, как, например, в рассказе Прыг-Скок (Hop-Frog, 1849). Его юмористические истории сейчас не слишком популярны, хотя в Как писать рассказ для «Блэквуда» По пародирует собственную литературную манеру. В Философии творчества (Philosophy of Composition, 1846) он описал процесс работы над Вороном.
Умер По в Балтиморе 7 октября 1849.
Информация взята с сайта: http://smallweb.ru/library/edgar_allan_po/
вверх^
к полной версии
понравилось!
в evernote
[352x420]ЭДГАР АЛЛАН ПО (1809–1849), американский поэт, прозаик, критик, создатель жанра «новеллы ужаса». Кошмары, преследующие героев его поэзии и прозы, во многом отражают навязчивую идею смерти у их автора. Многие его истории суть своеобразное раскрытие человеческой психики на грани безумия. Значение По в мировой литературе определяется также его литературной теорией и тем, что он является основоположником детективного жанра. Его влияние ощутимо в произведениях таких разных авторов, как Ш.Бодлер, А.Теннисон, Ф.М.Достоевский, А.Конан Дойл.
По родился 19 января 1809 в Бостоне, был вторым ребенком в семье актеров Дэвида По-младшего и Элизабет Арнолд По. Родители По умерли вскоре после его рождения, и мальчик был отдан на воспитание Джону Аллану из Ричмонда. Фамилия Аллана стала вторым именем По. Получил классическое образование в частной школе Ричмонда и в Англии, где пробыл с Алланами с 1815 по 1820. Сочинять стихи начал в раннем возрасте. В 1826 поступил в Виргинский университет, проучился один семестр (за это время его невеста Сара Эльмира Ройстер вышла замуж за некоего Шелтона) и вернулся в Ричмонд, наделав карточные долги. Последовала ссора с Алланами, и По оставил их дом. Незадолго до этого перенес мозговую травму, выливавшуюся в периодические нервные припадки.
В 1827 По вернулся, возможно через Балтимору, в Бостон, где в начале лета вышел его сборник Тамерлан и другие стихотворения (Tamerlane and Other Poems). В том же году записался в армию и был послан в форт Моултри, но спустя два года, вскоре после смерти приемной матери, Аллан помог ему уволиться из армии. В ноябре 1829 был издан второй сборник Аль-Аарааф, Тамерлан и малые стихотворения (Al Aaraaf, Tamerlane, and Minor Poems). В 1830 По поступил в военную академию Вест-Пойнт, но в самом начале следующего года добился отчисления. Приехав в Нью-Йорк, выпустил книгу Стихотворения (Poems, 1831), в которую вошли первые варианты лучших его произведений, в т.ч. Израфил (Israfel) и К Елене (To Helen). В 1832 в филадельфийском журнале «Сатердей курир» появились новеллы По, а в 1833 новелла Рукопись, найденная в бутылке (MS Found in a Bottle), повествующая о корабле, несущемся к гибели в «неизмеримых океанских пучинах», получила премию на конкурсе «Балтимор сатердей визитер». В 1833 По написал трагедию Полициано (Politian), полностью опубликованную только в 1923.
В 1835 начал редакторскую деятельность в журнале «Сазерн литерари мессенджер», где печатал содержательные и зачастую едкие статьи и рецензии и рассказы о причудливом и ужасном. 16 мая 1836 обвенчался в Ричмонде со своей кузиной Виргинией Клемм, которой еще не исполнилось 14 лет; и заботы по дому взяла на себя ее мать. Сотрудничество с «Мессенджером» прекратилось в январе 1837, когда По был уволен за пьянство, и вскоре после этого он переехал в Нью-Йорк. Здесь вышла Повесть о приключениях Артура Гордона Пима (The Narrative of Arthur Gordon Pym, 1838), в которой реалистическая основа соединяется с безудержной фантазией. В начале 1839 По жил в Филадельфии, редактировал журнал «Бертонз джентлменз мэгэзин». Вынужден был заниматься литературной поденщиной, сочиняя книги по естественной истории, в т.ч. Первую книгу конхиолога (The Conchologists' First Book, 1839), а в 1840 написал серию знаменитых статей о криптографии. Двухтомное собрание новелл Гротески и арабески (Tales of the Grotesque and Arabesque) вышло в 1840.
В 1841–1842 По работал редактором в журнале «Грэхемз мэгэзин», напечатав там Убийства на улице Морг (The Murders in the Rue Morgue) – первый детективный рассказ в мировой литературе. Огромным успехом у читателей пользовалась получившая приз одной из филадельфийских газет новелла Золотой жук (The Gold Bug), в которой расшифровка криптограммы сопряжена с поисками клада.
В 1844 По переехал в Нью-Йорк, опубликовал Историю с воздушным шаром (Balloon Hoax), работал в «Нью-Йорк миррор». 29 января 1845 в «Нью-Йорк ивнинг миррор» был напечатан Ворон (The Raven), упрочивший поэтическую славу По. В феврале 1845 По стал сотрудником «Бродвей джорнал», где напечатал в переработанном виде большинство публиковавшихся ранее новелл. В 1845 появился прозаический сборник (Tales) и Ворон и другие стихотворения (The Raven and Other Poems).
После смерти жены 1847 По долго болел, единственное значительное произведение, опубликованное в 1847, – стихотворение Улялюм (Ulalume). Зато он был чрезвычайно активен в 1848–1849, написав Колокола (The Bells), шедевр поэтической ономатопеи, стансы Анни (For Annie), стихотворение Аннабель Ли (Annabel Lee) и героическое по духу Эльдорадо (Eldorado). В 1848 вышла его прозо-поэма Эврика (Eureka), развивающая мистические космологические идеи, во многом почерпнутые у астронома Дж.П.Никола. К концу 1848 По был недолго помолвлен с поэтессой Сарой Хелен Уитмен; в июле-сентябре 1849 в Ричмонде вновь обручился с овдовевшей к тому времени Сарой Шелтон, в которую был влюблен в юности. Последующие его передвижения до конца не выяснены. Вероятно, он покинул Ричмонд утром 27 сентября, а 3 октября его обнаружили в балтиморском трактире уже в безнадежном состоянии.
Сегодня произведения По переведены на все основные языки мира, переводы новелл По на французский, выполненные Ш.Бодлером, получили мировую известность, а прозаический перевод С.Малларме существенно повлиял на современный верлибр.
Литературные наставления По, касавшиеся жанра новеллы, не возымели бы действия, если бы он не реализовал их столь блестяще на практике. В рассказе Сердце-обличитель (The Tell-Tale Heart) По добивался впечатления, что его герой безумен, и отрицая свое безумие, он лишь подтверждает его: «Ну да! Я нервен, нервен ужасно – дальше уж некуда; всегда был и остаюсь таким; но откуда вы взяли, что я – сумасшедший? Болезнь лишь обострила мою восприимчивость, а не нарушила, не притупила ее. Особенно же изощрился мой слух. Я слышал все сущее в небесах и в недрах. Я слышал многое в преисподней. Какой же я сумасшедший? Вот послушайте только! Да заметьте, как здраво и гладко поведу я свой рассказ». (Пер. В.А.Неделина).
По не было равных в умении так изобразить место действия и создать такую атмосферу, что читателем овладевает страх. Тревожная обстановка, воссозданная в самом начале новеллы Падение дома Ашеров (The Fall of the House of Usher), уже предвещает последующие жуткие события: «В течение всего унылого, темного, глухого осеннего дня, когда тучи нависали гнетуще низко, я в одиночестве ехал верхом по удивительно безрадостной местности и, когда сумерки начали сгущаться, наконец обнаружил в поле моего зрения Дом Ашеров». (Пер. В.В.Рогова).
Главные свои новеллы Береника (Berenice), Лигейя (Ligeia) и свой шедевр Падение дома Ашеров По напечатал в 1830-е годы. Новеллы, демонстрирующие аналитические способности ума и опубликованные в 1842–1845 (Убийства на улице Морг, Золотой жук, Украденное письмо – The Purloined Letter), заложили основы детективного жанра. Маска Красной Смерти (The Masque of the Red Death, 1843), Черный кот (The Black Cat, 1843), Сердце-обличитель (1843) и Бочонок амонтильядо (The Cask of Amontillado, 1846) – классические образцы «новеллы ужаса». В последние годы жизни писатель отдал дань мрачному реализму, как, например, в рассказе Прыг-Скок (Hop-Frog, 1849). Его юмористические истории сейчас не слишком популярны, хотя в Как писать рассказ для «Блэквуда» По пародирует собственную литературную манеру. В Философии творчества (Philosophy of Composition, 1846) он описал процесс работы над Вороном.
Умер По в Балтиморе 7 октября 1849.
Информация взята с сайта: http://smallweb.ru/library/edgar_allan_po/
Комментарии (2):
-_Lesenok_-
17-11-2007-21:46
удалить
The Raven
Once upon a midnight dreary, while I pondered,
weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten
lore -
While I nodded, nearly napping, suddenly there came
a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my
chamber door -
'"Tis some visiter", I muttered, "tapping at my chamber
door -
Only this and nothing more."
Ah, distinctly I remember it was in the bleak December;
And each separate dying ember wrought its ghost
upon the floor.
Eagerly I wished the morrow; - vainly I had sought
to borrow
From my books surcease of sorrow - sorrow for
the lost Lenore -
For the rare and radiant maiden whom the angels
name Lenore -
Nameless _here_ for evermore.
And the silken, sad, uncertain rustling of each purple
curtain
Thrilled me - filled me with fantastic terrors never
felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood
repeating
"Tis some visiter entreating entrance at my chamber
door -
Some late visiter entreating entrance at my chamber
door; -
This it is and nothing more."
Presently my soul grew stronger; hesitating then no
longer,
"Sir", said I, "or Madam, truly your forgiveness
I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came
rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my
chamber door,
That I scarce was sure I heard you" - here I opened
wide the door; -
Darkness there and nothing more.
Deep into that darkness peering, long I stood there
wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared
to dream before;
But the silence was unbroken, and the stillness gave
no token,
And the only word there spoken was the whispered
word, "Lenore?"
This I whispered, and an echo murmured back the
word, "Lenore!"
Merely this and nothing more.
Back into the chamber turning, all my soul within me
burning,
Soon again I heard a tapping somewhat louder than
before.
"Surely", said I, "surely that is something at my
window lattice;
Let me see, then, what thereat is, and this mystery
explore -
Let my heart be still a moment and this mystery
explore; -
'Tis the wind and nothing more!"
Open here I flung the shutter, when, with many a flirt
and flutter,
In there stepped a stately Raven of the saintly days
of yore;
Not the least obeisance made he; not a minute stopped
or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my
chamber door -
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber
door -
Perched, and sat, and nothing more.
Then this ebony bird beguiling my sad fancy into
smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance
it wore,
"Though thy crest be shorn and shaven, thou", I said,
"art sure no craven,
Ghastly grim and ancient Raven wandering from
the Nightly shore -
Tell me what thy lordly name is on the Night's
Plutonian shore!"
Quoth the Raven "Nevermore."
Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse
so plainly,
Though its answer little meaning - little relevancy
bore;
For we cannot help agreeing that no living human
being
Ever yet was blessed with seeing bird above his
chamber door -
Bird or beast upon the sculptured bust above his
chamber door,
With such name as "Nevermore."
But the Raven, sitting lonely on the placid bust, spoke
only
That one word, as if his soul in that one word he did
outpour.
Nothing farther then he uttered - not a feather then
he fluttered -
Till I scarcely more than muttered "Other friends have
flown before -
On the morrow _he_ will leave me, as my Hopes have
flown before."
Then the bird said "Nevermore."
Startled at the stillness broken by reply so aptly
spoken,
"Doubtless", said I, "what it utters is its only stock
and store
Caught from some unhappy master whom unmerciful
Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one
burden bore -
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
Of 'Never - nevermore.'"
But the Raven still beguiling my sad fancy into
smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird,
and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself
to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird
of yore -
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt, and ominous
bird of yore
Meant in croaking "Nevermore."
Thus I sat engaged in guessing, but no syllable
expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my
bosom's core;
This and more I sat divining, with my head at ease
reclining
On the cushion's velvet lining that the lamp-light
gloated o'er,
But whose velvet-violet lining with the lamp-light
gloating o'er,
_She_ shall press, ah, nevermore!
Then, methought, the air grew denser, perfumed from
an unseen censer
Swung by seraphim whose foot-falls tinkled on the
tufted floor.
"Wretch", I cried, "thy God hath lent thee - by these
angels he hath sent thee
Respite - respite and nepenthe from thy memories
of Lenore;
Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost
Lenore!"
Quoth the Raven "Nevermore."
"Prophet!" said I, "thing of evil! - prophet still,
if bird or devil! -
Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee
here ashore
Desolate yet all undaunted, on this desert land
enchanted -
On this home by Horror haunted - tell me truly, I
implore -
Is there - is there balm in Gilead? - tell me -
tell me, I implore!"
Quoth the Raven "Nevermore."
"Prophet!" said I, "thing of evil! - prophet still, if bird
or devil!
By that Heaven that bends above us - by that
God we both adore -
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant
Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels
name Lenore -
Clasp a rare and radiant maiden whom the angels
name Lenore."
Quoth the Raven "Nevermore."
"Be that word our sign of parting, bird or fiend!"
I shrieked, upstarting -
"Get thee back into the tempest and the Night's
Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul
hath spoken!
Leave my loneliness unbroken! - quit the bust above
my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form
from off my door!"
Quoth the Raven "Nevermore."
And the Raven, never flitting, still is sitting, still is
sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber
door;
And his eyes have all the seeming of a demon's that
is dreaming,
And the lamp-light o'er him streaming throws his
shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating
on the floor
Shall be lifted - nevermore!
(1844-1849)
Once upon a midnight dreary, while I pondered,
weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten
lore -
While I nodded, nearly napping, suddenly there came
a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my
chamber door -
'"Tis some visiter", I muttered, "tapping at my chamber
door -
Only this and nothing more."
Ah, distinctly I remember it was in the bleak December;
And each separate dying ember wrought its ghost
upon the floor.
Eagerly I wished the morrow; - vainly I had sought
to borrow
From my books surcease of sorrow - sorrow for
the lost Lenore -
For the rare and radiant maiden whom the angels
name Lenore -
Nameless _here_ for evermore.
And the silken, sad, uncertain rustling of each purple
curtain
Thrilled me - filled me with fantastic terrors never
felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood
repeating
"Tis some visiter entreating entrance at my chamber
door -
Some late visiter entreating entrance at my chamber
door; -
This it is and nothing more."
Presently my soul grew stronger; hesitating then no
longer,
"Sir", said I, "or Madam, truly your forgiveness
I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came
rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my
chamber door,
That I scarce was sure I heard you" - here I opened
wide the door; -
Darkness there and nothing more.
Deep into that darkness peering, long I stood there
wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared
to dream before;
But the silence was unbroken, and the stillness gave
no token,
And the only word there spoken was the whispered
word, "Lenore?"
This I whispered, and an echo murmured back the
word, "Lenore!"
Merely this and nothing more.
Back into the chamber turning, all my soul within me
burning,
Soon again I heard a tapping somewhat louder than
before.
"Surely", said I, "surely that is something at my
window lattice;
Let me see, then, what thereat is, and this mystery
explore -
Let my heart be still a moment and this mystery
explore; -
'Tis the wind and nothing more!"
Open here I flung the shutter, when, with many a flirt
and flutter,
In there stepped a stately Raven of the saintly days
of yore;
Not the least obeisance made he; not a minute stopped
or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my
chamber door -
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber
door -
Perched, and sat, and nothing more.
Then this ebony bird beguiling my sad fancy into
smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance
it wore,
"Though thy crest be shorn and shaven, thou", I said,
"art sure no craven,
Ghastly grim and ancient Raven wandering from
the Nightly shore -
Tell me what thy lordly name is on the Night's
Plutonian shore!"
Quoth the Raven "Nevermore."
Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse
so plainly,
Though its answer little meaning - little relevancy
bore;
For we cannot help agreeing that no living human
being
Ever yet was blessed with seeing bird above his
chamber door -
Bird or beast upon the sculptured bust above his
chamber door,
With such name as "Nevermore."
But the Raven, sitting lonely on the placid bust, spoke
only
That one word, as if his soul in that one word he did
outpour.
Nothing farther then he uttered - not a feather then
he fluttered -
Till I scarcely more than muttered "Other friends have
flown before -
On the morrow _he_ will leave me, as my Hopes have
flown before."
Then the bird said "Nevermore."
Startled at the stillness broken by reply so aptly
spoken,
"Doubtless", said I, "what it utters is its only stock
and store
Caught from some unhappy master whom unmerciful
Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one
burden bore -
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
Of 'Never - nevermore.'"
But the Raven still beguiling my sad fancy into
smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird,
and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself
to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird
of yore -
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt, and ominous
bird of yore
Meant in croaking "Nevermore."
Thus I sat engaged in guessing, but no syllable
expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my
bosom's core;
This and more I sat divining, with my head at ease
reclining
On the cushion's velvet lining that the lamp-light
gloated o'er,
But whose velvet-violet lining with the lamp-light
gloating o'er,
_She_ shall press, ah, nevermore!
Then, methought, the air grew denser, perfumed from
an unseen censer
Swung by seraphim whose foot-falls tinkled on the
tufted floor.
"Wretch", I cried, "thy God hath lent thee - by these
angels he hath sent thee
Respite - respite and nepenthe from thy memories
of Lenore;
Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost
Lenore!"
Quoth the Raven "Nevermore."
"Prophet!" said I, "thing of evil! - prophet still,
if bird or devil! -
Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee
here ashore
Desolate yet all undaunted, on this desert land
enchanted -
On this home by Horror haunted - tell me truly, I
implore -
Is there - is there balm in Gilead? - tell me -
tell me, I implore!"
Quoth the Raven "Nevermore."
"Prophet!" said I, "thing of evil! - prophet still, if bird
or devil!
By that Heaven that bends above us - by that
God we both adore -
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant
Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels
name Lenore -
Clasp a rare and radiant maiden whom the angels
name Lenore."
Quoth the Raven "Nevermore."
"Be that word our sign of parting, bird or fiend!"
I shrieked, upstarting -
"Get thee back into the tempest and the Night's
Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul
hath spoken!
Leave my loneliness unbroken! - quit the bust above
my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form
from off my door!"
Quoth the Raven "Nevermore."
And the Raven, never flitting, still is sitting, still is
sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber
door;
And his eyes have all the seeming of a demon's that
is dreaming,
And the lamp-light o'er him streaming throws his
shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating
on the floor
Shall be lifted - nevermore!
(1844-1849)
-_Lesenok_-
17-11-2007-21:47
удалить
ВОРОН
Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,
Над старинными томами я склонялся в полусне,
Грезам странным отдавался, - вдруг неясный звук раздался,
Будто кто-то постучался - постучался в дверь ко мне.
"Это, верно, - прошептал я, - гость в полночной тишине,
Гость стучится в дверь ко мне".
Ясно помню... Ожиданье... Поздней осени рыданья...
И в камине очертанья тускло тлеющих углей...
О, как жаждал я рассвета, как я тщетно ждал ответа
На страданье без привета, на вопрос о ней, о ней -
О Леноре, что блистала ярче всех земных огней, -
О светиле прежних дней.
И завес пурпурных трепет издавал как будто лепет,
Трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне.
Непонятный страх смиряя, встал я с места, повторяя:
"Это только гость, блуждая, постучался в дверь ко мне,
Поздний гость приюта просит в полуночной тишине -
Гость стучится в дверь ко мне".
"Подавив свои сомненья, победивши спасенья,
Я сказал: "Не осудите замедленья моего!
Этой полночью ненастной я вздремнул, - и стук неясный
Слишком тих был, стук неясный, - и не слышал я его,
Я не слышал..." Тут раскрыл я дверь жилища моего:
Тьма - и больше ничего.
Взор застыл, во тьме стесненный, и стоял я изумленный,
Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого;
Но как прежде ночь молчала, тьма душе не отвечала,
Лишь - "Ленора!" - прозвучало имя солнца моего, -
Это я шепнул, и эхо повторило вновь его, -
Эхо - больше ничего.
Вновь я в комнату вернулся - обернулся - содрогнулся, -
Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того.
"Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось,
Там, за ставнями, забилось у окошка моего,
Это - ветер, - усмирю я трепет сердца моего, -
Ветер - больше ничего".
Я толкнул окно с решеткой, - тотчас важною походкой
Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней,
Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво
И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей
Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей,
Он взлетел - и сел над ней.
От печали я очнулся и невольно усмехнулся,
Видя важность этой птицы, жившей долгие года.
"Твой хохол ощипан славно, и глядишь ты презабавно, -
Я промолвил, - но скажи мне: в царстве тьмы, где ночь всегда,
Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда?"
Молвил Ворон: "Никогда".
Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало.
Подивился я всем сердцем на ответ ее тогда.
Да и кто не подивится, кто с такой мечтой сроднится,
Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь, когда -
Сел над дверью говорящий без запинки, без труда
Ворон с кличкой: "Никогда".
И взирая так сурово, лишь одно твердил он слово,
Точно всю он душу вылил в этом слове "Никогда",
И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он, -
Я шепнул: "Друзья сокрылись вот уж многие года,
Завтра он меня покинет, как надежды, навсегда".
Ворон молвил: "Никогда".
Услыхав ответ удачный, вздрогнул я в тревоге мрачной.
"Верно, был он, - я подумал, - у того, чья жизнь - Беда,
У страдальца, чьи мученья возрастали, как теченье
Рек весной, чье отреченье от Надежды навсегда
В песне вылилось о счастьи, что, погибнув навсегда,
Вновь не вспыхнет никогда".
Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая,
Кресло я свое придвинул против Ворона тогда,
И, склонясь на бархат нежный, я фантазии безбрежной
Отдался душой мятежной: "Это - Ворон, Ворон, да.
Но о чем твердит зловещий этим черным "Никогда",
Страшным криком: "Никогда".
Я сидел, догадок полный и задумчиво-безмолвный,
Взоры птицы жгли мне сердце, как огнистая звезда,
И с печалью запоздалой головой своей усталой
Я прильнул к подушке алой, и подумал я тогда:
Я - один, на бархат алый - та, кого любил всегда,
Не прильнет уж никогда.
Но постой: вокруг темнеет, и как будто кто-то веет, -
То с кадильницей небесной серафим пришел сюда?
В миг неясный упоенья я вскричал: "Прости, мученье,
Это бог послал забвенье о Леноре навсегда, -
Пей, о, пей скорей забвенье о Леноре навсегда!"
Каркнул Ворон: "Никогда".
И вскричал я в скорби страстной: "Птица ты - иль дух ужасный,
Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда, -
Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый,
В край, Тоскою одержимый, ты пришел ко мне сюда!
О, скажи, найду ль забвенье, - я молю, скажи, когда?"
Каркнул Ворон: "Никогда".
"Ты пророк, - вскричал я, - вещий! "Птица ты - иль дух зловещий,
Этим небом, что над нами, - богом, скрытым навсегда, -
Заклинаю, умоляя, мне сказать - в пределах Рая
Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда,
Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?"
Каркнул Ворон: "Никогда".
И воскликнул я, вставая: "Прочь отсюда, птица злая!
Ты из царства тьмы и бури, - уходи опять туда,
Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, черной,
Удались же, дух упорный! Быть хочу - один всегда!
Вынь свой жесткий клюв из сердца моего, где скорбь - всегда!"
Каркнул Ворон: "Никогда".
И сидит, сидит зловещий Ворон черный, Ворон вещий,
С бюста бледного Паллады не умчится никуда.
Он глядит, уединенный, точно Демон полусонный,
Свет струится, тень ложится, - на полу дрожит всегда.
И душа моя из тени, что волнуется всегда.
Не восстанет - никогда!
(1894)
Перевод К. Бальмонта
Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,
Над старинными томами я склонялся в полусне,
Грезам странным отдавался, - вдруг неясный звук раздался,
Будто кто-то постучался - постучался в дверь ко мне.
"Это, верно, - прошептал я, - гость в полночной тишине,
Гость стучится в дверь ко мне".
Ясно помню... Ожиданье... Поздней осени рыданья...
И в камине очертанья тускло тлеющих углей...
О, как жаждал я рассвета, как я тщетно ждал ответа
На страданье без привета, на вопрос о ней, о ней -
О Леноре, что блистала ярче всех земных огней, -
О светиле прежних дней.
И завес пурпурных трепет издавал как будто лепет,
Трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне.
Непонятный страх смиряя, встал я с места, повторяя:
"Это только гость, блуждая, постучался в дверь ко мне,
Поздний гость приюта просит в полуночной тишине -
Гость стучится в дверь ко мне".
"Подавив свои сомненья, победивши спасенья,
Я сказал: "Не осудите замедленья моего!
Этой полночью ненастной я вздремнул, - и стук неясный
Слишком тих был, стук неясный, - и не слышал я его,
Я не слышал..." Тут раскрыл я дверь жилища моего:
Тьма - и больше ничего.
Взор застыл, во тьме стесненный, и стоял я изумленный,
Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого;
Но как прежде ночь молчала, тьма душе не отвечала,
Лишь - "Ленора!" - прозвучало имя солнца моего, -
Это я шепнул, и эхо повторило вновь его, -
Эхо - больше ничего.
Вновь я в комнату вернулся - обернулся - содрогнулся, -
Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того.
"Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось,
Там, за ставнями, забилось у окошка моего,
Это - ветер, - усмирю я трепет сердца моего, -
Ветер - больше ничего".
Я толкнул окно с решеткой, - тотчас важною походкой
Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней,
Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво
И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей
Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей,
Он взлетел - и сел над ней.
От печали я очнулся и невольно усмехнулся,
Видя важность этой птицы, жившей долгие года.
"Твой хохол ощипан славно, и глядишь ты презабавно, -
Я промолвил, - но скажи мне: в царстве тьмы, где ночь всегда,
Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда?"
Молвил Ворон: "Никогда".
Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало.
Подивился я всем сердцем на ответ ее тогда.
Да и кто не подивится, кто с такой мечтой сроднится,
Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь, когда -
Сел над дверью говорящий без запинки, без труда
Ворон с кличкой: "Никогда".
И взирая так сурово, лишь одно твердил он слово,
Точно всю он душу вылил в этом слове "Никогда",
И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он, -
Я шепнул: "Друзья сокрылись вот уж многие года,
Завтра он меня покинет, как надежды, навсегда".
Ворон молвил: "Никогда".
Услыхав ответ удачный, вздрогнул я в тревоге мрачной.
"Верно, был он, - я подумал, - у того, чья жизнь - Беда,
У страдальца, чьи мученья возрастали, как теченье
Рек весной, чье отреченье от Надежды навсегда
В песне вылилось о счастьи, что, погибнув навсегда,
Вновь не вспыхнет никогда".
Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая,
Кресло я свое придвинул против Ворона тогда,
И, склонясь на бархат нежный, я фантазии безбрежной
Отдался душой мятежной: "Это - Ворон, Ворон, да.
Но о чем твердит зловещий этим черным "Никогда",
Страшным криком: "Никогда".
Я сидел, догадок полный и задумчиво-безмолвный,
Взоры птицы жгли мне сердце, как огнистая звезда,
И с печалью запоздалой головой своей усталой
Я прильнул к подушке алой, и подумал я тогда:
Я - один, на бархат алый - та, кого любил всегда,
Не прильнет уж никогда.
Но постой: вокруг темнеет, и как будто кто-то веет, -
То с кадильницей небесной серафим пришел сюда?
В миг неясный упоенья я вскричал: "Прости, мученье,
Это бог послал забвенье о Леноре навсегда, -
Пей, о, пей скорей забвенье о Леноре навсегда!"
Каркнул Ворон: "Никогда".
И вскричал я в скорби страстной: "Птица ты - иль дух ужасный,
Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда, -
Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый,
В край, Тоскою одержимый, ты пришел ко мне сюда!
О, скажи, найду ль забвенье, - я молю, скажи, когда?"
Каркнул Ворон: "Никогда".
"Ты пророк, - вскричал я, - вещий! "Птица ты - иль дух зловещий,
Этим небом, что над нами, - богом, скрытым навсегда, -
Заклинаю, умоляя, мне сказать - в пределах Рая
Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда,
Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?"
Каркнул Ворон: "Никогда".
И воскликнул я, вставая: "Прочь отсюда, птица злая!
Ты из царства тьмы и бури, - уходи опять туда,
Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, черной,
Удались же, дух упорный! Быть хочу - один всегда!
Вынь свой жесткий клюв из сердца моего, где скорбь - всегда!"
Каркнул Ворон: "Никогда".
И сидит, сидит зловещий Ворон черный, Ворон вещий,
С бюста бледного Паллады не умчится никуда.
Он глядит, уединенный, точно Демон полусонный,
Свет струится, тень ложится, - на полу дрожит всегда.
И душа моя из тени, что волнуется всегда.
Не восстанет - никогда!
(1894)
Перевод К. Бальмонта
Комментарии (2):
вверх^
Вы сейчас не можете прокомментировать это сообщение.
Дневник Edgar Allan Poe | -_Lesenok_- - Кладовка |
Лента друзей -_Lesenok_-
/ Полная версия
Добавить в друзья
Страницы:
раньше»