"- Он правду говорил; я пишу. Только это все равно. С минуту помолчали; он вдруг улыбнулся давешнею детскою улыбкой.

- Он это про головы сам выдумал из книги и сам сначала мне говорил, и понимает худо, а я только ищу причины, почему люди не смеют убить себя; вот и всё. И это всё равно.

- Как не смеют? Разве мало самоубийств?

- Очень мало.

- Неужели вы так находите?

Он не ответил, встал и в задумчивости начал ходить взад и вперед.

- Что же удерживает людей, по-вашему, от самоубийства? - спросил я.

Он рассеянно посмотрел, как бы припоминая, об чем мы говорили.

- Я... я еще мало знаю... два предрассудка удерживают, две вещи; только две; одна очень маленькая, другая очень большая. Но и маленькая тоже очень большая.

- Какая же маленькая-то?

- Боль.

- Боль? Неужто это так важно... в этом случае?

- Самое первое. Есть два рода: те которые убивают себя или с большой грусти, или со злости, или сумасшедшие, или там всё равно... те вдруг. Те мало о боли думают, а вдруг. А которые с рассудка - те много думают.

- Да разве есть такие, что с рассудка?

- Очень много. Если б предрассудка не было, было бы больше; очень много; все.

- Ну уж и все?

Он промолчал.

- Да разве нет способов умирать без боли?

- Представьте, - остановился он предо мною, - представьте камень такой величины, как с большой дом; он висит, а вы под ним; если он упадет на вас, на голову - будет вам больно?

- Камень с дом? Конечно, страшно.

- Я не про страх; будет больно?

- Камень с гору, миллион пудов? Разумеется, ничего не больно.

- А станьте вправду, и пока висит, вы будете очень бояться, что больно. Всякий первый ученый, первый доктор, все, все будут очень бояться. Всякий будет знать, что не больно, и всякий будет очень бояться, что больно.

- Ну, а вторая причина, большая-то?

- Тот свет.

- То-есть наказание?

- Это всё равно. Тот свет; один тот свет.

- Разве нет таких атеистов, что совсем не верят в тот свет?

Опять он промолчал.

- Вы, может быть, по себе судите?

- Всякий не может судить как по себе, - проговорил он покраснев. - Вся свобода будет тогда, когда будет всё равно жить или не жить. Вот всему цель.

- Цель? Да тогда никто, может, и не захочет жить?

- Никто, - произнес он решительно.

- Человек смерти боится, потому что жизнь любит, вот как я понимаю, - заметил я, - и так природа велела.

- Это подло и тут весь обман! - глаза его засверкали. - Жизнь есть боль, жизнь есть страх, и человек несчастен. Теперь всё боль и страх. Теперь человек жизнь любит, потому что боль и страх любит. И так сделали. Жизнь дается теперь за боль и страх, и тут весь обман. Теперь человек еще не тот человек. Будет новый человек, счастливый и гордый. Кому будет всё равно жить или не жить, тот будет новый человек. Кто победит боль и страх, тот сам бог будет. А тот бог не будет.

- Стало быть, тот бог есть же, по-вашему?

- Его нет, но он есть. В камне боли нет, но в страхе от камня есть боль. Бог есть боль страха смерти. Кто победит боль и страх, тот сам станет бог. Тогда новая жизнь, тогда новый человек, всё новое... Тогда историю будут делить на две части: от Гориллы до уничтожения бога, и от уничтожения бога до...

- До Гориллы?

- ...До перемены земли и человека физически. Будет богом человек и переменится физически. И мир переменится, и дела переменятся, и мысли, и все чувства. Как вы думаете, переменится тогда человек физически?

- Если будет всё равно жить или не жить, то все убьют себя, и вот в чем, может быть, перемена будет.

- Это все равно. Обман убьют. Всякий, кто хочет главной свободы, тот должен сметь убить себя. Кто смеет убить себя, тот тайну обмана узнал. Дальше нет свободы; тут всё, а дальше нет ничего. Кто смеет убить себя, тот бог. Теперь всякий может сделать, что бога не будет и ничего не будет. Но никто еще ни разу не сделал.

- Самоубийц миллионы были.

- Но всё не затем, всё со страхом и не для того. Не для того, чтобы страх убить. Кто убьет себя только для того, чтобы страх убить, тот тотчас бог станет.

- Не успеет, может быть, - заметил я.

- Это всё равно, - ответил он тихо, с покойною гордостью, чуть не с презрением. - Мне жаль, что вы как будто смеетесь, - прибавил он через полминуты. "


Ф.М. Достоевский