Длинная аллея, присыпанная мусором (фантики, брошенные когда-то непослушными детьми, окурки, ошмётки театрального провианта.) среди которого приглядевшись, можно было углядеть даже тускло блестевшую подкову, потерянную в суматохе, вела к потёртым шалью времени дверям. Под ноги ложилась ковровая дорожка зияющая дырами и щеголявшая пятнами на когда-то шикарном бархатном покрытии. Аллегория тщеты и упущенных возможностей, нищеты и безвыходности. Шафранные листья, пунцовевшие прожилками, плащом облепили тело человека, который, не моргая, смотрел в темноту аллеи. Зябкий дождик забирался под одежду, заставляя желать о бокале горячего вина. Но, несмотря на мерзопакостную погоду человек не двигался, ни один мускул не дрогнул на его лице, хранившем отпечаток былой красоты. Кисть, затянутая в белоснежный (яркое пятно в антрацитово-кумачовых сумерках) лежала на яблоке столбца, поддерживающем ограждение. Ветер лениво трепал длинную, седую прядь выбившуюся из конского хвоста. Карминные блики тусклых, потрескавшихся чаш фонарей, расчертили его лицо и костюм цвета индиго причудливыми рисунками. Словно статуя, он мог стоять так несколько часов на пролёт, смотря покрасневшими на ветру глаза в затянутую сумерками аллею. Мужчина не обращал внимания ни на лай бездомных собак, ни на шелест крыльев чаек да ворон, которые не брезговали садиться на затянутое в тёмные одежды, плечо.
Его задачей было пропускать приглашённых, проверяя билеты с золотистой каймой и провожая особенных гостей, тех, которых пригласила хозяйка, в ложи. Путь служащего, который за множество лет работы, мужчина сумел запомнить настолько, что пройти закрытыми глазами и ни разу не споткнуться было для него не сложнее, чем тяжеловесу поднять ребёнка на руки, пролегал по холлу, а затем терялся среди парчовых занавесей, бурых от насевшей пыли.
Холл был длинным, и в его обстановке, так же как и в лице мужчины, до сих пор были заметны следы былой изящности, которую так люблю буржуа. Картины, словно строй солдат, вытянулись на стенах. Они изображали знаменитых когда-то актёров, чья слава угасла и чьи имена канули давным-давно в лету. Дворян, частенько захаживавших на ночные представления и прочих именитостей. Позолота на рамах сохранилась хорошо, а невидимая прислуга тщательно вычищала картины от набивающейся в уголки пыли.
Под картинами, под взглядами масляных лиц, ютились кресла с потёртой любовными касаниями человеческих тел кожаной обивкой. Впрочем, холл выглядел куда лучше, нежели фасад здания и аллея к нему ведущая.
Заканчивалась эта своеобразная галерея у входа, прикрытого вычищенной тканью канареечного цвета, расписанной малахитовыми красками, которые образовывали растительный орнамент. Оттуда же. На балкон, вели две лестницы – там обычно устраивались именитые зрители или гости, пришедшие по приглашению. Тускнел в пламени люстры (огромного хрустального паука, свившего свою паутину над головами людей) старинный звонок.
Партер был грамотно и красиво заставлен креслами, обтянутыми всё той же кожей. Чуть жестковатые, они были предназначены для просмотра, а не для отсыпания. Вновь хрустальная паутина над головами. Аккуратные ряды, вели к сцене. Широкой и просторной, с дощатым полом, где каждую ночь играли свои роли наёмные актёры. Но, обычно сцена была закрыта разукрашенным всё тем же растительным орнаментом занавесом.
Сверху расположились балкончики, словно лепные украшения, они были рассчитаны на двух-трёх человек. Кресла там были много удобнее, с филигранными подлокотниками и вольготно изогнутыми спинками. Здесь обычно седовласый мужчина покидал приглашённых, под тихую музыку и гасшее немедля сияние свечей…