Прослушал тут историю о парадоксах творческой мотивации. История простая, но дружелюбная. В чинной и аккуратной германии стоял себе провинциальный собор. В соборе, понятное дело, был орган, в германии любят такие штуки. А на органе юзал клавиши некий органист, который извлекал из механизма приличествующие моменту звуки. Все шло превесело, пока  в недрах органа не завелся паскудный мыш. Зверь полюбил гулять по клавишам, что и делал с упорством, достойным лучшего применения. Органист боролся с этим нашествием, как мог. Сначала он поминал тойфеля и ферфлюхтера, но быстро понял, что наглеца немецкими ругательствами не проймешь. Тогда он принялся лупить животное кулаком. Понятно, что при этом он часто промахивался и на его гнев орган окликался мелодиями,  мало подходящими для обряда служения господу. Назревал скандал и письма папе римскому.  Но тут случилось странное. Слухи о необычных мелодиях, извлекаемых скромным служителем  бога,  распространились по стране. Повалили туристы. Много говорили об абстракционизме в музыке и животноводстве, в итоге, автор необычных звуков сделался знаменит.

А мне почему-то вспомнилось, как я работал грузчиком в филармонии. Как-то раз к нам привез свой опус немецкий композитор, отсидевший в свое время в Майданеке. Там он пару лет готовился прогуляться в мир иной. Ожидание этого дела сильно повлияло на его мировоззрение и сделало из него творческую единицу. В результате отсидки узник  вообразил себе, что стал композитором, при этом он умудрился уцелеть,  а тем временем и война закончилась. С тех пор он ездит по миру и дает концерты своей легкой музыки.

 Нас - грузчиков, немец сильно удивил инвентарем. Там были ржавые листы железа, цепи, черт знает какие железяки и предметы вообще непонятного происхождения. Все эти атрибуты душевного здоровья автора мы покорно  расставили на сцене. Филармонические старухи трепетали и предвкушали катарсис. Немец вышел на сцену и грянул. Ну,  что тут можно сказать. По аналогии с вышеобозначенной мышью, он похоже охотился на какого-то штандартенфюрера, который сильно осложнял ему жизнь в лагере смерти. А теперь он отомстил. Композитор пилил фашиста стаей двуручных пил, наотмашь выколачивал пыль из гада стальными цепями и метал в черный мундир чугунные ядра. Закончил маэстро тем, что свалил на эсэсовца груду железных листов, заботливо, кстати,  привезенных из фатерлянда. Видимо в стране, победившей фашизм, такого материала он найти не рассчитывал. Ушел со сцены под жидкие аплодисменты недостойной публики. Видимо в зале не все сидели лагерях. Что вообще - то странно для культурной столицы.

А за кулисами сидели мы - культурные грузчики  лениградской филармонии, Мы были до того культурные, что могли выйти на сцену во время концерта и не сказав ни слова матом элегантно выкатить запасной стейнвей на смену изувеченному заезжим венцем, который так молотил  свои блядские вальсы, что порвал  на инструменте струны. Но тут мы были не на сцене и мы  матерились. Нам предстояло загружать весь этот металлолом обратно.  Видимо,  тогда я и ступил на  скользкий путь осознания разницы между внешней стороной творческого процесса и его корнями. Кратко сформулировать его можно так. У всякой творческой единицы бегает мышь по клавишам или штандартенфюрер по нотам. А то и надо выкатывать рояль.  Понятно, что от всех этих дел единица начинает материться, но этого  в прямом эфире делать нельзя.  В итоге мат вычеркивается, а то, что остается и есть художественное произведение.