Как интересно оказаться на своем дневнике ровно год спустя...забавно..
Смешно...На ЖЖ у меня получалось нести только среднестатистическую чушь нормального человека. Хотя нет, быть нормальным-это совсем другое.Ну что ж чисто ради интереса- возвращаюсь!А насчет людей,ловите цитату из Макс Фрая:
"— И что в этом неправильного? — искренне удивился
Карл. — Счастье — это всегда правильно, не зря
момент, когда оно перестало быть естественным состоянием
человека, описан таинственным свидетелем
происшествия как изгнание из рая. А способ достижения
счастья — дело десятое. Хорошо, если хоть
как-то получается.
— Не такое уж оно десятое. По крайней мере,
для меня. Я и так все время чувствую себя новым
принцем Сиддхартхой, который в один прекрасный
день вышел из дворца и обнаружил за оградой не
только прокаженного, старика и похоронную процессию,
но и кое-что похуже.
— Что ты имеешь в виду?
— Людей. Очень много так называемых обычных
людей, которым кажется, что все вышеперечисленное
— нормально и даже правильно. Что так и должно
быть, потому что положено, и никто не отвертится,
шаг в сторону — расстрел. Я-то, дурак, в детстве
думал, все люди примерно такие, как вы с Ренатой.
Ну, по большому счету.
— А они не такие? — наивно удивился Карл.
— Мой опыт показывает, что нет. К сожалению.
Я тоже поначалу думал, таких, как вы, большинство,
иначе быть не может, просто мне фатально не везет —
сперва со школьными учителями и одноклассниками,
потом с профессорами, сокурсниками, девушками,
соседями, начальством и коллегами по работе...
Долго верил, что с человечеством в целом все в порядке,
просто я вечно нарываюсь на самые неудачные
экземпляры, и если расстаться с очередной подружкой,
сменить институт, уволиться с работы, ну
или, не знаю, уехать в Тарту, ангелы наконец снова
обступят меня плотным кольцом, я вспомню, каково
быть одним из них, и жизнь наладится. А ни фига. То,
что мне казалось трагическим отклонением от нормы,
как показывает практика, и есть норма. Они все такие,
простые и унылые, зато сильные и стойкие. И за
священное право испоганить жизнь себе и ближним,
как следует настрадаться, пожалеть себя всласть, состариться
и сдохнуть будут сражаться до последнего,
их с толку не собьешь. И что самое страшное, я не
могу это изменить. При том, что вроде бы знаю, как
надо, — не теоретически, а на собственном опыте. Какое
там изменить, просто не превратиться в одного из
них — и то оказалось непосильной задачей. Сам не заметил,
как это случилось.
— Хочешь сказать, принцу не следует возвращаться
во дворец в таком состоянии?
— Вот-вот. Не комильфо. И вполне бессмысленно
— прежним-то я уже не стану. А для нынешнего
меня быть счастливым — значит врать самому себе.
— По-моему, ты совсем запутался в этой своей
печальной чепухе, — сочувственно сказал Карл.
— По-моему, тоже. Поэтому пообещал Ренате
остаться на все лето. Вранье так вранье, подумаешь.
Я уже устал от собственной честности. Тем более
принц из меня совсем пропащий. В том смысле, что
просветление мне явно не грозит. Вся инкарнация
насмарку.
— Вообще-то, когда люди, выросшие в европейской
традиции, начинают рассуждать о восточной
философии, мы выглядим, мягко говоря, довольно
забавно. Но — ладно, будем оставаться в рамках твоей
терминологии. Так вот, пока для тебя самое страшное,
что ты ничего не можешь изменить, ты не пропащий,
а очень даже качественный принц. Причем
сказочный. Нормальный человеческий принц в подоб-
ных случаях говорит: «Меня это не касается» —
и интересуется у сопровождающего визиря, который
час, чтобы не опоздать к дворцовому обеду. Жаль,
что мне не удалось воспитать тебя избалованным,
недальновидным болваном, — ты был бы гораздо
счастливее. Но уж что выросло, то выросло.
— Чего я не понимаю, это как ты сам умудрился
остаться таким, каков есть, — вздохнул я. — Ты ведь
тоже рос в заколдованном дворце, Фрида и бабушка
Анна, как я понимаю, создали все условия. Вырос,
вышел на улицу и остался прежним или даже лучше
прежнего, не знаю, мы с тобой не настолько долго
знакомы.
— Судя по всему, я, в отличие от тебя, так и не вышел
из дворца, — мягко сказал Карл. — Ну, может,
из окна иногда выглядывал, но это не то. Я же вундеркинд
был, этакий маленький Моцарт, и жизнь
у меня была соответствующая, кроме музыки ничего
толком не слышал и до сих пор не слышу и, надо думать,
не услышу уже никогда. Ты вот говоришь: вышел
из дворца, а там страшное — люди! А я до сих
пор не знаю, что это такое — «люди». Несколько сотен
человек знаю лично, и все очень разные, так что
даже близкое знакомство с отдельными экземплярами
не дает мне представления о том, что такое «люди
» как множество.
— А когда ты просто выходишь на людную улицу,
да вот хоть сюда, — я развел руки в стороны, привлекая
внимание к проспекту Гедиминаса, на которой
мы как раз свернули. — Или, ладно, здесь еще более-
менее, а вот, скажем, на Садовое кольцо, мы же
столько лет жили в Москве...
— Ну, выхожу, — флегматично согласился Карл. —
И что?
— Тебя не накрывает? — я поморщился, порой отсутствие
точной формулировки причиняет почти физическую
боль. — Не понимаешь? Когда их так много
— очень похожих, себя не помнящих, безрадостных,
почти слепых, почти безъязыких, но твердо
уверенных в собственной правоте, — их слаженный
хор, их картина мира накрывает с головой и вдруг
оказывается твоей единственной реальностью, разве
нет? Такая тоска, такая тяжесть, и все многообразие
возможностей вдруг становится пустым обещанием...
— Пожалуй, я действительно не понимаю. Ничего
меня не «накрывает». Возможно, потому, что я никогда
не выхожу на людную улицу целиком. Большая
часть меня в это время остается, как ты выражаешься,
«во дворце» и занимается делом. И не только в
это время. Вообще всегда. Целиком я, кажется, только
играю.
Ну да, да. А что я, собственно, хотел услышать?
И сам всегда догадывался, что единственный путь
к спасению — быть при деле. Легко сказать, но непросто
осуществить. Не всем так везет, как Карлу, который
при деле практически с рождения, всюду таскает
за собой свой невидимый, зато и неприступный
волшебный дворец, как улитка — раковину. А тем,
кто живет рядом с ним, время от времени удается посидеть
на пороге, и это не просто «лучше, чём ничего
», как говорят в таких случаях, а по-настоящему
круто. Неудивительно, что у Ренаты, как только она
к нам попала, прошло желание удавиться в чулане,
неудивительно, что я сам всякий раз оживаю, переступив
порог их теперь уже общего дома, каким бы
несчастным бесчувственным чурбаном с загубленной
жизнью не чувствовал себя по пути. "