Счастье нам достается, когда мы к нему охладеваем. Но именно вследствие
охлаждения мы становимся менее требовательными, и это оно внушает нам уже
много спустя мысль о том, как мы были бы рады счастью - рады в то время,
когда оно, быть может, показалось бы нам далеко не полным. Мы не особенно
придирчивы и справедливы к тому, что нас не волнует. Нашему равнодушию
ласковость человека, которого мы разлюбили, представляется необычайной,
тогда как наша любовь, пожалуй, ею бы нисколько не удовлетворилась. Мы
думаем о том, какую радость доставили бы нам нежные слова, предложение
встретиться, но не о словах и предложениях, которые мы хотели бы услышать
сейчас же вслед за теми и которые, может быть, только из-за нашей жадности
так и не были бы произнесены. Следовательно, нельзя быть уверенным в том,
что счастье, пришедшее слишком поздно, когда ты уже не можешь им
насладиться, когда ты уже не любишь, это и есть то самое счастье, из-за
которого ты прежде был так несчастен - несчастен потому, что оно тебе не
давалось. Единственно, кто мог бы тут судить, - это наше былое "я"; его уже
нет; и, конечно, стоило бы счастью вернуться, и оно, такое или не такое, тут
же бы исчезло.
[699x424]