Когда Рим называет римско-католическую церковь истинной видимой Церковью на земле, он имеет в виду, что за исключением той церкви, что находится в общении с папой, никакой другой не существует. Эта церковь почти исключительно видима — хотя даже в ней есть нечто духовное и не столь видимое человеческому глазу. Когда мы — лютеране и другие христиане — слышим подобные заявления, нас охватывает негодование в адрес непомерной гордыни Рима, почитающего себя одной-единственной церковью, а нас, отделенных от Рима братьев, — в лучшем случае, находящимися в заблуждении и отсеченными от этой истинной видимой церкви, пока мы не воссоединимся с нею. К сожалению, неприятие идеи подобной истинной и видимой общины привело многих протестантов к вере в церковь, которая прежде всего духовна и потому практически невидима невооруженным глазом. Время от времени глаз может уловить ее образ, но в целом она представляет собой, скорее, духовное сообщество душ, нежели конкретное исповедание веры или собрание людей в конкретном месте.

Единство такой церкви протестантов беспокоит не слишком сильно. Да, они согласны с тем, что видимая реальность существования множества деноминаций — это позор, и что было бы лучше, если бы мы все были едины, и у нашего руководства был бы только один адрес. Однако… Церковь в понимании современных протестантов — это не единое и неделимое целое, а осколки раздробленной единой Церкви, сохранившиеся в разных деноминациях, так что ни одна из них не может претендовать на полноту и в лучшем случае может считать себя небольшой частью единого целого. Христианство превратилось в нечто наподобие множества переводов Библии — объективная реальность, существующая лишь в духовном виде или в теории, и субъективная реальность в виде разночтений и толкований, ни одно из которых не может претендовать на абсолютную истинность. Это и есть так называемое «единство в многообразии».

К сожалению, лютеране тоже попались на крючок подобного мышления и заговорили так, словно высшей целью экуменического общения является достижение видимого единства в глазах мира, для которого доктринальные разногласия представляют неустранимое препятствие, а потому лучше попросту закрыть на них глаза и внушить себе, что реальное единодушие либо недостижимо, либо попросту ненужно — в конце концов, ведь все мы знаем истину только отчасти. И потому некоторые лютеране соглашаются на общение кафедры и алтаря с инославными, которые понимают Писание, спасение, Таинства и т. п совершенное иначе, но тоже считают, что ради богословских разногласий не стоит жертвовать церковным единством. С другой стороны, многие из этих лютеран и тех, с кем они вступили в официальное общение кафедры и алтаря, приняли новое непреложное условие единства, гораздо более жесткое и важное в их глазах, нежели общее исповедание веры, — а именно, социальную справедливость во всем ее многообразии.

Некоторые представители Синода Миссури тоже взяли на вооружение мысль, что лютеране — лишь одна из многих деноминаций, со своей частичкой истинных представлений о Христе и своей собственной версией истины. Пока Христос не вернется, мы не вправе судить о том, кто прав, а кто неправ, — за исключением, разве что, самых отвратительных и крайних грехов и заблуждений.

Среди этой вечеринки многообразия резким, режущим слух диссонансом звучат голоса из нашего прошлого, которые настаивают, что лютеранство — это не просто одна из многих версий истины и не один из обломков вселенской церкви, но единая святая вселенская Церковь на земле. Эта Церковь не только духовна и неделима, но имеет видимое и конкретное присутствие в тех собраниях людей по всему миру, где Слово проповедуется правильно, и Таинства совершаются согласно установлению Христову.

Единая Церковь невидима с точки зрения вопроса: «Кто?» — и видима с точки зрения вопроса: «Где?» (Kurt Marquart, The Church, p. 23). 

И еще более прямо и откровенно. Наши предшественники-лютеране утверждали, что лютеранство существовало еще до Лютера (прежде, нежели был Лютер, лютеранство есть). Мы настаиваем на том, что вероисповедные книги нашей Церкви излагают не только часть христианского вероучения или одну из его многочисленных версий, но ту самую евангельскую вселенскую веру, которая была воспринята как священное сокровище от апостолов и пророков и сохранилась без пятна и порока доныне. Организационные структуры лютеранства могут появляться и исчезать, и даже само имя «лютеранство» может полностью сгинуть, но истинная вера сохраняется, пребудет и никогда не будет утрачена.

С самого начала Реформаторы стремились не к новизне и не к нововведениям, но к верности прошлому. Они стремились показать, что все, во что лютеране верят, что они исповедуют и проповедуют, есть не что иное, как то, во что христиане верили, что они исповедовали и проповедовали с самого начала. В Аугсбургском исповедании они смело писали: «Наши церкви ни в одном артикуле веры не расходятся с Католической Церковью» (АИ Артикулы об исправленных злоупотреблениях, 1), — а в Формуле Согласия утверждали, что исповедуют «простую, непреложную, неизменную истину» (ФС-ДИ О всеобъемлющей сути, основании, норме и стандарте, 20). Богословы позднейших времен развили это утверждение. Иоганн Герхардт написал свой четырехтомный труд Confessio Catholica с тем, чтобы обосновать претензии лютеранского учения на католичность и на основании фактов показать, что оно всегда присутствовало в Церкви. Если не забывать об этом стремлении, то само слово «лютеранство» является утверждением, что ортодоксальное, католическое, христианское вероучение, изложенное в этом исповедании веры, есть то самое вероучение, которого Церковь держалась на протяжении всей своей истории. Конкретные церковные объединения могут ошибаться, но это исповедание веры остается верным Писанию. Это не гордыня, а верность. Речь не о том, что некая конкретная церковная структура или организация застрахована от ошибок, или что она одна является истинной видимой церковью на земле. Однако речь о том, что лютеране — не секта, они обладают не просто какой-то частью истины и не являются лишь одной из многих версий христианства (наравне с любой другой).

Похоже, сегодня лютеран больше, чем когда-либо, смущает смелость и прямота их предшественников, и они все чаще сторонятся недвусмысленных утверждений собственных вероисповедных книг.

Профессор Маркуардт совершенно прав: Единая Церковь невидима с точки зрения вопроса: «Кто?» — и видима с точки зрения вопроса: «Где?» Ответ на вопрос: «Где?» — определяется не претензиями, а исповеданием, не преемственностью рукоположений, а верностью в учении, не размером, а признаками. Слово «лютеранство» появилось недавно, но исповедание существовало издревле. Я не понимаю, почему кому-то может захотеться отождествить себя с названием, за которым стоит что-то меньшее. Разве что этот человек действительно верит, что евангельская и католическая вера прекратила существование, и от нее остались лишь ошметки, раскиданные то здесь, то там по всем просторам христианского мира, и что христианскую Церковь и христианскую вера уже никогда и нигде не удастся найти во всей ее полноте. Так Церковь и становится виртуальной…

Сколько на земле существовала ортодоксальная Церковь, столько существовала и церковь лютеранская. Как ни странно это звучит, но так и есть — лютеранская церковь стара, как мир; ибо учение, которым она обладает, — то самое, которое приняли от Бога и провозглашали патриархи, пророки и апостолы. Действительно, название «лютеранство» возникло лишь триста лет назад, но не суть, которая за этим названием стоит. Соответственно, ответить на вопрос, где была лютеранская церковь до Лютера, легко: лютеранская церковь была везде, где еще оставались христиане, которые всем своим сердцем веровали во Христа и Его святое Слово, которые не желали разменивать эту единственно спасительную веру на человеческие установления, и которые сделали эту церковь своим последним прибежищем в час смертный (W. H. T. Dau. Four Hundred Years: Commemorative Essay On the Reformation, p.313).

— Пастор Ларри Питерс