Настроение сейчас - посткоитуальное

Вот живешь себе бобылем, никого не трогаешь и вдруг, ни с того ни с сего, является она – дева волоока, черноброва, во всех отношениях блондинка с розовой или брюнетка с фиолетовой пиздой. И потянулись руки вниз – нет, они не опустились, просто так уж устроен человек, что писька у него внизу. Так войдя в нее без приглашения, без стука, в охотку и глядя ей прямо в глаза размалеванные, съедая губы ее разнеженные и лежа между ног ее размежанных, то ли как пес, то ли как сам… так вот тогда нет и дела до добра и зла, грехопадения и доброподнятия, и яблоки сыплются все надкусанные и испробованные до последнего с частотой ее оргазмов.

Куда везет меня поезд? Может в дом, может из дома. Но все это, как ни крути, - на круговом маршруте, на гончарном круге, на бездомном бездонном гончарном круге, где из глины создается горшок. А где горшок – там и дом – не бывает дома без горшка… перебирая целый день ногами лепишь свой домик из глины и ростишь себе горбик, а потом, как улитка, а кто то, как рак, в своих ракушках прятаться и с каждым днем все нежнеть своим телом до состояния слизня.

Когда я прихожу домой, там меня встречает жена – она стилизованна под улитку, ее кальцинированный панцирь, в котором она прячет тело, мягкое и скользкое, нежное, с комплексами и  страхами, с ужимками и всем этим грузом отечной субстанции сердца несчастного от неразделенной любви к себе и другим. Наружу выставляется только ножка, гладкая увлажненная ножка, которой она перемещает свой твердостенный дом, ножка оставляет влажный след след своей жизни в моей, ножкой, которая на поверку оказывается ПИЗДОЙ.

И когда я шел к ней в тот дождь. Который даже погнул мне зонтик. Который от ужаса уже наверное не закрывается; в тот день мои туфли хлюпали, как две влажные от соков письки, и чем быстее я шёл, тем громче…

« Захлюпало…» - детским голосом сказала она, улыбнувшись, как в горячке, сжала зубы и скоропостижно кончила, сорвавшись на фальцет. Мы трогательно заснули в двоем.