Все сходили с ума от жары... Все давно уже умерли... Сутра, интересно встретившись со своим трупом, пошли на с службу в учреждение... С этой странной, отчаянной игрушкой, которую ещё забавно помудрыкать..

 

На сегодня было запланировано мероприятие, юбилей... Т.е. никто не надеялся выжить... Абсурдность происходящего достигла высшей точки, когда даже старые некрасивые люди обретают какую-то сверхчеловеческую лёгкость и грацию.

 

Тупая боль и онемение всего тела, нет даже ударов хлыстом судьбы. Только унылая, серая блевотина, запутавшаяся в себе самой и сдавшаяся в поисках выхода из тупика...

 

Но наконец наступил обеденный перерыв. Не иначе, как никогда не унывающее и вечно юное бессознательное подняло этих монстров небытия с проперженных  кресел.

 

Постепенно надёжная, добрая сила архаики влила вино жизни в старые меха. В женском туалете мыли огурцы, помидоры и фрукты. Приспособившись с изобретательностью первобытного охотника, дерзко прокладывающего дорогу жизни в манящую неизвестность, нарезала помытое за маленьким заваленным бумагами столом Эмма Альбертовна.

 

Вот и солнце зашло за клочок тучи. В кабинете раздался негромкий стон облегчения, словно изданный всеми наполнявшими его старыми телами.

 

Наконец, и взбодрившая всех мазохистская мука приготовлений закончилась. Несчастные, беспомощные 60-70-летние дети в каком-то последнем прыжке отчаяния ухватились за бутылки... Боже, боже, скорее...

 

В мире расцветал май. Научные сотрудники сбросили лохмотья, в которые сковали их ангелы смерти, и чистые, прекрасные, нагие и порочные воспарили в эмпиреи.

Время остановилось, фавн, спрятавшись в тени, тихо наигрывал ту мелодию, которая и есть сама вечность. Галина Тихоновна была Аркадием Борисовичем, Аркадий Борисович — темпераментным Рубеном Тенгизовичем...

 

Жара постепенно убывала, разгорячённые тела овевал прохладный ветерок... Вдруг даже работа показалось чем-то лёгким, осмысленным и выполнимым. Все, словно демиурги, вдруг снова уселись за свои медленные компьютеры. Началась игра мысли...

 

— Одного я пою, всякую простую отдельную личность,

И все же демократическое слово твержу, слово «En Masse»... — взревел вдруг Алексей Юрьевич.

— Тих-тих-тих... — захлопотала вокруг него его подруга отдела Наталья Дмитриевна.

 

От осознания возможной суеты со скорой помощью, необходимости что-то делать все вдруг как-то подленько протрезвели. Словно растаяв в своём кресле, Алексей Юрьевич что-то пытался прокричать человечеству. Но, выпив стакан холодной воды и подышав воздухом в открытое нараспашку окно, постепенно вернулся в своё грешное тело.

Собственно, было уже целых 6 часов 36 минут вечера. Суета сборов ещё отвлекала от мыслей от снова подступающего небытия.

 

Каждый возвращался сегодня вечером к проклятой недосмерти своим путём. Кто-то наткнулся на конец поэзии в тёмном чреве метро, вдруг напомнившем прозаическое предстоящее, кто-то — в тесноте кухни, кто-то — встретив хозяйку-боль, вернувшуюся из временной отлучки.

И всё же смерть в беседе, называемой бессонницей, ещё заболтает иной раз до того, что потеряешь нить разговора и...