Да..) Вот и похолодало)
Красивые и грустные косые лучи солнца.
Появились кое-какие хозяйственные дела, занимаюсь ими в течение последних дней.
Мало с кем общаюсь.
Возможно, единственное, что я умею делать — это играть какие-то роли, хорошо вживаясь в них.
Кто из вас считает себя сильным и успешным человеком? Или, может, такие люди не думают об этом?
Иногда такое впечатление, что самая сильная сила и самый успешный успех есть, но где-то далеко.
«...Англичане...евреи...»

Кстати, про Галковского я хотел написать в качестве гипотезы только то, что он потерпел неудачу со своим постмодерном в виде этакой россиесофии, понятной только некоторым русским и отличной от западных образцов постмодерна, и вернулся из-за этого к более классическому — и именно конспирологическому — мышлению, к вечно нависающей тени злокозненного гения.

Очень интересное место из Г. Гюнтера: «...Я могу позволить себе очень субъективно выразить свою симпатию и антипатию
и должен признаться, что моя симпатия принадлежала и
будет принадлежать королю Карлу I (1600–1649), а моя
антипатия — лорду-протектору Кромвелю.
Король при полном отсутствии чувства реальности и
шатких решениях не был значительным государственным
деятелем и из-за своей податливости мнениям советчиков
был еще и не совсем надежным, зато он всегда был благоро-
ден, вежлив, любил искусство, был добросовестен и нрав-
ственен и желал добра своему народу.»

Верить в аристократию значит верить в то, что ты и все существа проживают свои жизни, только исходя из собственной природы, по сути, без реального воздействия одного на другое. Чей-то успех и чьё-то поражение коррелируют друг с другом, а не находятся в причинно-следственной связи. Когда кто-то бьёт кого-то по морде, дело не в том, что первый как бы держит судьбу другого в своих руках, а в том, что так каждый из них по отдельности проживает только свою судьбу — один в качестве бьющего, другой — в качестве битого (что, разумеется, не исключает моральной оценки).

При этом аристократ — это тот, кто правит только в том смысле, что подаёт пример другим. В сущности, аристократ — это тот, кому удалось «взять» слово, знак, и притом хорошее слово, хороший знак. «Он (царь. — йа) один имел право обращаться к гражданам с публичною речью...» (Т. Моммзен, «История Рима»).

Вера в представительскую демократию означает веру в то, что какие-то люди «управляют» другими в экономической и т. д. плоскости. Другими словами, это вера в реальное воздействие одного человека на другого. В то, что избиваемость избиваемого зависит от бьющего, а не в то, что оба в равной степени подчинены некоторому принципу, в соответствии с которым один бьёт, а другой — получает удар.

Если сама идея реального воздействия — в противоположность корреляции — ошибочна, это значит только то, что демократически избранное руководство гораздо более закрыто от общества, чем аристократия. И что эта взаимная закрытость под предлогом «управления» служит только для обделывания делишек — обделывания как «илитой», так и «гражданами».

Появление такой модели было ознаменовано Великой Французской революцией, и тем она и велика. Видимо, галльскому народцу так жить понятнее и нагляднее, что ли. Тревожным симптомом был уже т. н. французский механистический материализм, который, разумеется, не имеет к научной механике ни малейшего отношения, а претендует быть её «миссией и ценностями». И который как раз держится за идею реального воздействия.

Ну, и, конечно, широкая душа Ж.-Ж. Руссо.
«...Я даже думаю, мы потому так низко пали и в моральном и политическом отношениях, что вместо того, чтобы следовать по большой дороге, указанной Вольтером, то есть по пути Справедливости и Права, свернули на тропинку Руссо, которая через чувство привела нас к католицизму. Если бы мы заботились о Справедливости, а не о Братстве, то были бы сейчас на высоте!» (Г. Флобер, 1867 (уже через 3 года будет очередная коллизия на тему)).

О коррупции во Франции, например, времён Июльской монархии легенды ходят до сих пор и находят отголосок даже в каком-то интервью Негри в какие-то 00-е.

Да, а потом пришли немцы.
Следующие два главных и похожих в указанном смысле демократических режима — Союзы Советский и Американский — явления особые и совсем уже нездешние. Это уже революции интернационалистские, ведущие войну на уничтожение с аристократией национальной и основательно выветривающие её дух.
 И не стоит потом удивляться, что персонажи Хемингуэйя и эта американская девочка, которая при Андропове приезжала убеждаться в миролюбивости советского народа, твердят про советских людей: они такие же, как мы.

 Так что нет ничего глупее, чем рассуждения про Россию — и Запад. Никакой даже СССР и РФ ни из какого Запада никуда не выходили. А учитывая вечно заимствованный характер русской культуры — они именно что сделаны по тамошним лекалам, тютелька в тютельку, с усердием и педантизмом.
Разделительная линия проходит не между Россией и Западом, а между разными Западами.
А уж что и где обществу удаётся удержать за собой, а что приходится отдавать власти — это вот уже как раз «особенности менталитета».

Называется, стоило Галковского вспомнить...