Помню, как во «Всей королевской рати» губернатор говорит: «Человек рождён во грехе и живёт в мерзости. И вся жизнь его – от грязных пелёнок до смердящего савана». Когда я читал это, мне было уже достаточно лет, чтобы понять, что в словах этих нет и доли пафоса или тени презрения. Ведь это то же самое, что и шекспировское: «Александр умер, Александра похоронили... ...Пред кем весь мир лежал в пыли, торчит затычкою в двери».

...

Соседи в квартире над нами были тихие люди, муж с женой. Они производили впечатление людей строгих правил и сдержанных чувств. Их общение с соседями следовало принципу разумной достаточности.

Позже я узнал, что жили они неладно, если не сказать больше. У обоих это был второй брак, у него была дочь от первого супружества.

Жена тихо умерла от рака где-то между моими наездами к родителям. Насколько помню, это был нечастый в неверующей России случай покорного, в общем-то, достойного, принятия смерти как неизбежного.

Муж после смерти жены сдал, и один из моих приездов постоянно сопровождался разговорами, что сосед плох и должен вот-вот умереть. Дочь, жившая в соседнем городе, приезжала к отцу на каждые выходные. В будни о соседе заботилась моя мать и ещё одна соседка. Это не был беспомощный старик, пластом лежавший в кровати. В целом, он обслуживал себя сам. Из него просто выпустили воздух. Он был слезлив, как грудной ребёнок, и был пропитан даже не страхом, а каким-то покорным и тревожным ожидением смерти. Точнее, как под взглядом удава (или под дудочку – кому какое сравнение больше нравится) он шёл навстречу неизбежному, как сын на неминуемую порку к отцу.

В один из выходных, как раз в день моего отъезда, в нашей квартире раздался звонок в дверь. Пришла дочь соседа с известием, что тот под утро умер. Нужно было начать организацию похорон, обмыть тело. Дочка попросила помочь. Естетственно, ей не отказали.

Маман, соседка, старушка лет 75-ти, сама недавно овдовевшая, и я положили тело соседа на пол на простыню. В основном всё проделал, конечно, я (для женщин он был достаточно тяжёл). Тело было совершенно теплым, как у живого. Когда я подхватил его за подмышки и приподнял, воздух, выходя из легких, вызвал совсем живой звук, похожий на постанывание. Это был, последний звук, изданный соседом в этом мире.

Женщины раздели соседа донага и обтёрли мокрыми губками, разговаривая с мёртвым телом, как с малым ребёночком: «А вот мы сейчас тебя обмоем, чтоб ты был чистым... А сейчас мы писюлёк твой протрём тоже...». Я первый раз (или это уже был второй? какая-то каша в голове из этих смертей) в жизни был свидетелем этого процесса. Я помог женщинам одеть тело и мы положили его опять на диван.

Чуть позже привезли гроб, и соседа положили в него. Дочери опять надо было бежать по похоронным делам, поэтому она попросила маман побыть в квартире, т.к или что-то должны были принести, или позвонить. Маман попросила меня посидеть там, но я отказался из вредности. Минут через 15 маман вернулась и сказала, что ей страшно быть там. Так что пришлось всё же пойти мне.

Я захватил с собой книжку. В комнате стоял уже полоностью оформленный гроб с телом. Было светло и тихо. Я сидел и читал. В какой-то момент я осознал некоторую необычность происходящего и, отложив книгу, подошёл к гробу. Лицо соседа было ровно таким, каким я знал его в лучшую пору его жизни. Совершенно непонятно было по этому лицу, отчего он умер. Наверное, так выглядят все, что умерли от нежелания жить: ушла страсть, ушла и жизнь

Я вернулся в кресло и продолжил чтение.

Вскоре возвратилась дочь. Она, конечно, переживала смерть отца, но т.к. событие было предсказуемым, истеричности в её поведении не было и в помине.

Несколькими часами позже я трясся в поезде и пил в купе водку с тремя военными, ехавшими в Москву, за новыми грузовиками, которые они должны были перегнать в Чечню.

...

ЧГ была спроектирована так, будто предполагалось, что люди в ней будут жить, а вот то, что они будут умирать, не предполагалось. Это было неудивительно, т.к. научный центр населился молодёжью 35-ти лет максимум. Смерть в эти годы – нонсенс.

Тем не менее, время неумолимо. Тогда, когда в ЧГ приехал я, я стал свидетелем начала первых уходов. Поскольку вначале это было что-то из ряда вон выходящее, о каждом таком печальном событии говорила вся ЧГ. Впрочем, когда я ЧГ покидал, смерть приелась, я устал носить гробы (молодёжь в науку шла неохотно, сильных плеч недоставало, носить гробы стало неформальной аспирантской обязанностью), я бы сказал, что именно это обстоятельство и сподвигло меня окончательно на уход.

За год или два до увольнения из Института у моей лаборантки умерла мать. Я знавал эту светлую старушку ещё до разбившего её инсульта, после которого она и угасла за полгода.

Неприспособленная к смерти ЧГ не имела своего морга. В больнице кое-как переделали одно из помещений под печальное назначение, установив в нём компрессор. Это было комната не более 10 квадратных метров. Я попал туда по просьбе лаборантки, которая с другой сослуживицей пошли в морг для того, чтоб обмыть тело, и попросили меня быть с ними на всякий случай.

Как оказалось, взяв меня с собой, они поступили очень мудро, т.к. небольшая комнатушка была бкувально завалена трупами. Там было темно и довольно холодно. У одной стены стоял металлический стол на колёсиках. На нём лежало тело. У другой стены стоял трёхуровневый стеллаж, рассчитанный явно не более, чем на одно тело на каждую полку. Но на каждой из трёх полок лежало по два тела.

Тело старушки было на одной из полок у самой стены. Чтоб его обмыть, нам пришлось освободить стол, переложив трупы. Тела были кое-как завёрнуты в простыни. Кого-то явно вскрывали, т.к. при перемещении тел в какой-то момент сильно запахло сырым мясом, и меня замутило. Я попросил женщин, помогавших мне в перекладывании тел, дать мне несколько секунд, чтобы прийти в себя.

Когда всё было сделано, я вышел, и женщины стали обмывать тело. Помещение было совершенно не приспособлено, поэтому, закончив процесс, они были вынуждены выплеснуть использованную воду из тазика непосредственно во дворе прямо у входа в больницу.

После всего я вернулся в общагу и засел за “Catalysis Today”, стараясь не думать о только что сделанном и всеми силами пытаясь забыть застрявший в ноздрях запах сырого мяса.

...

Когда мы забирали гроб с телом шефа из описанного выше морга, санитарка, подготовившая и тело, и гроб попросила снять крышку, чтоб ещё раз посмотреть, всё ли хорошо. Это было обычное желание мастера ещё раз посмотреть на плоды рук своих.

Мы все сделали вид, что не услышали её, и молча погрузили гроб в автобус.

Санитарка с недоуменным и в то же время понимающим выражением лица наблюдала за нашими действиями. Она провожала взглядом наш автобус покуда тот ни сткрылся за углом больницы.