Не реже чем раз в год каодаисты устраивали празднество у Священного

озера в Тайнине, в восьмидесяти километрах к северо-западу от Сайгона,

чтобы отметить очередную годовщину Освобождения или Завоевания, а То и

какой-нибудь буддийский, конфуцианский или христианский праздник. Каодаизм

- изобретение местного чиновника, синтез трех религий и излюбленная тема

моих рассказов новичкам. В Тайнине было Священное озеро, папа и

женщины-кардиналы, механический оракул и святой Виктор Гюго. Христос и

Будда глядели вниз с крыши собора на восточную фантасмагорию в стиле Уолта

Диснея, на пестрые изображения драконов и змей. Новички всегда приходили в

восторг от моих описаний. Но как показать им убогую изнанку всей этой

затеи: наемную армию в двадцать пять тысяч человек, вооруженную

минометами, сделанными из выхлопных труб негодных автомобилей, армию -

союзницу французов, которая при малейшей опасности заявляла о своем

нейтралитете. «»На празднества, которые устраивались, чтобы утихомирить

крестьян, папа приглашал членов правительства (они приезжали, если

каодаисты в то время стояли у власти), дипломатический корпус (он присылал

кое-кого из вторых секретарей с женами или любовницами) и французского

главнокомандующего, которого представлял генерал с двумя звездочками из

какой-нибудь канцелярии.

По дороге в Тайнинь несся стремительный поток штабных и дипломатических

машин, а на самых опасных участках пути Иностранный легион выставлял в

рисовых полях охрану. День этот всегда был тревожным для французского

командования и внушал некоторые надежды каодаистам: что могло лучше всего

подчеркнуть их лояльность, как не убийство нескольких именитых гостей за

пределами их территории?

Через каждый километр над плоскими полями стояла, как восклицательный

знак, глиняная сторожевая вышка, а через каждые десять километров - форт

покрупнее, который охранялся взводом легионеров, марокканцев или

сенегальцев. Как при въезде в Нью-Йорк, машины шли гуськом, не перегоняя

друг друга, и, как при въезде в Нью-Йорк, вы со сдержанным раздражением

посматривали на машину впереди, а в зеркало - на машину сзади. Каждому не

терпелось добраться до Тайниня, поглазеть на процессию и как можно скорее

вернуться домой: комендантский час наступал в семь вечера.

С рисовых полей, занятых французами, вы попадали на рисовые поля секты

хоа-хао, а оттуда - на рисовые поля каодаистов, которые постоянно воевали

с хоа-хао; но одни только флаги сменялись на сторожевых вышках. Голые

малыши сидели на буйволах, бродивших по брюхо в воде на залитых полях;

там, где созрел золотой урожай, крестьяне в шляпах, похожих на

перевернутые блюдца, веяли зерно у небольших шалашей из плетеного бамбука.







Машины проносились мимо, словно посланцы из другого мира.

В каждой деревушке внимание приезжих привлекали церкви каодаистов с

огромным божьим оком над входом; их оштукатуренные стены были выкрашены в

голубой или розовый цвет. Флагов становилось все больше; вдоль дороги

кучками шли крестьяне; мы приближались к Священному озеру. Издали

казалось, что на Тайнинь надет зеленый котелок: это возвышалась Святая

гора, где окопался генерал Тхе - мятежный начальник штаба, объявивший

недавно войну и французам, и Вьетмину. Каодаисты и не пытались его

захватить, хотя он похитил их кардинальшу; впрочем, по слухам, он это

сделал не без ведома папы.

В Тайнине всегда казалось жарче, чем во всей Южной дельте; может быть,

из-за отсутствия воды, а может, из-за нескончаемых церемоний, когда вы

потели до одури и за себя и за других: потели за солдат, стоявших на

карауле, пока произносились длинные речи на языке, которого они не

понимали, потели за папу, облаченного в тяжелые одежды с китайскими

украшениями. Только женщинам-кардиналам в белых шелковых штанах, болтавшим

со священниками в пробковых шлемах, казалось, было прохладно в этом пекле;

трудно было поверить, что когда-нибудь наступит семь часов - время

коктейлей на крыше "Мажестик" - и с реки Сайгон подует ветерок.

После парада я взял интервью у представителя папы. Я не надеялся

услышать от него что-нибудь интересное и не ошибся: обе стороны

действовали по молчаливому уговору. Я спросил его о генерале Тхе.

- Горячий человек, - сказал он и перевел разговор на другую тему.

Он начал заученную речь, позабыв, что я ее слышал два года назад; мне

это напоминало мои собственные тирады, которые я без конца повторял

новичкам: каодаизм как религиозный синтез... лучшая из всех религий...

миссионеры посланы в Лос-Анджелес... тайны Большой пирамиды... Он носил

длинную белую сутану и курил одну сигарету за другой. В нем было что-то

скользкое и продажное; в его речи часто слышалось слово "любовь". Он,

несомненно, знал, что все мы собрались сюда, чтобы посмеяться над их

движением; наш почтительный вид был так же лжив, как и его фальшивый сан,

но мы были не так коварны. Наше лицемерие не давало нам ничего, даже

надежного союзника, а их лицемерие добывало им оружие, снаряжение и даже

деньги.

- Спасибо, ваше преосвященство. - Я поднялся, чтобы уйти. Он проводил

меня до двери, роняя пепел от сигареты.

- Да благословит бог ваши труды, - произнес он елейно. - Запомните:

господь любит истину.

- Какую истину? - спросил я.

- Каодаистская вера учит, что есть только одна истина и что истина эта

- любовь.

У него был большой перстень на пальце, и когда он протянул мне руку,

он, право, кажется, ожидал, что я ее поцелую; но я - не дипломат.

Под томительными отвесными лучами солнца я увидел Пайла: он тщетно

пытался завести свой бьюик. Почему-то за последние две недели я повсюду -

и в баре "Континенталь", и в единственной порядочной книжной лавке, и на

улице Катина - наталкивался на Пайла. Он все больше подчеркивал свою

дружбу, которую навязал мне с самого начала. Его грустные глаза безмолвно

вопрошали меня о Фуонг, в то время как уста со все возрастающим пылом

выражали восхищение и привязанность к моей персоне.

Возле машины стоял каодаистский командир и что-то торопливо рассказывал

Пайлу. Когда я подошел, он умолк. Я его узнал: он был помощником Тхе,

прежде чем тот ушел в горы.

- Привет, начальник, - сказал я. - Как поживает генерал?

- Какой генерал? - спросил командир со смущенной улыбкой.

- А разве каодаистская вера не учит, что есть только один генерал?

- Не могу завести машину, Томас, - вмешался Пайл.

- Я схожу за механиком, - сказал командир и оставил нас.

- Я помешал вашей беседе, - извинился я.

- Пустяки, - отозвался Пайл. - Он спрашивал, сколько стоит бьюик. Очень

славные люди, если знать, как к ним подойти. Видно, французы просто не

умеют с ними ладить.

- Французы им не доверяют.

- Если доверять человеку, он постарается оправдать ваше доверие, -

торжественно изрек Пайл. Его слова прозвучали, как каодаистский символ

веры. Я почувствовал, что атмосфера Тайниня была слишком

высоконравственной, чтобы я мог в ней дышать.

- Выпьем, - предложил Пайл.

- Об этом я просто мечтаю.

- У меня с собой термос с лимонным соком.

Он наклонился к багажнику и вытащил оттуда корзину.

- А джина у вас не найдется?

- К сожалению, нет. Знаете, - добавил он, желая меня приободрить, -

лимонный сок очень полезен в таком климате. В нем есть витамины... не

помню только, какие.