[283x177]Волна Вселенская - это самый тонкий маятник, самое тонкое пространство, это, собственно, то, на чём существует и явление волны, и само пространство. Вписывается же человек в пространство через туман, туман сам как трансформирует кристалл пространства. Туман имеет свойство Души. Как бы через Души, через стихию воды обнаруживается общность всего – любовь. Дыхание - туман плотный, душа - тонкий, дух – уже тончайший. Человек испустил дух - и его сложное тело уже не может дальше жить в пространстве кристалла земли, кристалла земного пространства - распадается. Больше всего в человеке жидкости, из всех органов чувств большую площадь занимает кожа. Во время практики Волны как привет от любви, явленной Вселенской Волной в стихию Воды, приходит сладкий выпот.

Ошо сказал. "Я - древний. Я - очень древний. Как океан." Ошо - это ведь не только океан, ocean, оушен по-английски. И дзен-мастер, настоятель буддийского монастыря. И монах в переводе с японского. Примерно так же звучит в японском то слово, что переводится как углубление, впадина, вогнутость. То, что легко само собой и заполняется, и наполняется, и заливается водой. Жизнь начинается, зачинается в воде. Невозможна жизнь там, где нет воды. Мы живём в теле, которое на 85-90% состоим из воды. Солёной. Как океан.



Нет! Это ж когда человек рождается, в нём 85% воды, к 50-60 годам 70-60, к старости до 40 может дойти. То есть количество воды в организме связана с количеством воды??? Нет, не совсем – жизнь зависит от количества ДВИЖУЩЕЙСЯ ВОДЫ!! Чем быстрее, активнее в организме движется вода в человеке – тем он моложе, живее. «Текут наши тела как воды в ручьях» (Экклезиаст). Управление водой в организме учёные сейчас как всегда пытаются сделать с помощью искусственных методов. Через подбор микроэлементов, еды, диеты…. А ведь практика Глубинной Волны напрямую и естественно прокачивает нашу воду в нас.

А вот абсолютный шедевр Бродского!!!!!! Настолько глубоко и верно и собранно тут написано о нас, о воде и о волне. В нём, похоже, почти всё о практике Глубинной Волне

МОЛЛЮСК (или ТРИТОН)

Земная поверхность есть
признак того, что жить
в космосе разрешено,
поскольку здесь можно сесть,
встать, пройтись, потушить
лампу, взглянуть в окно.

Восемь других планет
считают, что эти как раз
выводы неверны,
и мы слышим их "нет!",
когда убивают нас
и когда мы больны.

Тем не менее я
существую, и мне,
искренне говоря,
в результате вполне
единственного бытия
дороже всего моря.

Хотя я не враг равнин,
друг ледниковых гряд,
ценитель пустынь и гор -
особенно Апеннин -
всего этого, говорят,
в космосе перебор.

Статус небесных тел
приобретаем за счет
рельефа. Но их рельеф
не плещет и не течет,
взгляду кладя предел,
его же преодолев.

Всякая жизнь под стать
ландшафту. Когда он сер,
сух, ограничен, тверд,
какой он может подать
умам и сердцам пример,
тем более - для аорт?

Когда вы стоите на
Сириусе - вокруг
бурое фантази
из щебня и валуна.
Это портит каблук
и не блестит вблизи.

У тел и у их небес
нету, как ни криви
пространство, иной среды.
"Многие жили без, -
заметил поэт, - любви,
но никто без воды".

Отсюда - мой сентимент.
И скорей, чем турист,
готовый нажать на спуск
камеры в тот момент,
когда ландшафт волнист,
во мне говорит моллюск.

Ему подпевает хор
хордовых, вторят пять
литров неголубой
крови: у мышц и пор
суши меня, как пядь,
отвоевал прибой.

Стоя на берегу
моря, морща чело,
присматриваясь к воде,
я радуюсь, что могу
разглядывать то, чего
в галактике нет нигде.

Моря состоят из волн -
странных вещей, чей вид
множественного числа,
брошенного на произвол,
был им раньше привит
всякого ремесла.

По существу, вода -
сумма своих частей,
которую каждый миг
меняет их чехарда;
и бредни ведомостей
усугубляет блик.

Определенье волны
заключено в самом
слове "волна". Оно,
отмеченное клеймом
взгляда со стороны,
им не закабалено.

В облике буквы "в"
явно дает гастроль
восьмерка - родная дочь
бесконечности, столь
свойственной синеве,
склянке чернил и проч.

Как форме, волне чужды
ромб, треугольник, куб,
всяческие углы.
В этом - прелесть воды.
В ней есть нечто от губ
с пеною вдоль скулы.

Склонностью пренебречь
смыслом, чья глубина
буквальна, морская даль
напоминает речь,
рваные письмена,
некоторым - скрижаль.

Именно потому,
узнавая в ней свой
почерк, певцы поют
рыхлую бахрому -
связки голосовой
или зрачка приют.

Заговори сама,
волна могла бы свести
слушателя своего
в одночасье с ума,
сказав ему: "я, прости,
не от мира сего".

Это, сдается мне,
было бы правдой. Сей -
удерживаем рукой;
в нем можно зайти к родне,
посмотреть Колизей,
произнести "на кой?".

Иначе с волной, чей шум,
смахивающий на "ура", -
шум, сумевший вобрать
"завтра", "сейчас", "вчера",
идущий из царства сумм, -
не занести в тетрадь.

Там, где прошлое плюс
будущее вдвоем
бьют баклуши, творя
настоящее, вкус
диктует массам объем.
И отсюда - моря.

Скорость по кличке "свет",
белый карлик, квазар
напоминают нерях;
то есть пожар, базар.
Материя же - эстет,
и ей лучше в морях.

Любое из них - скорей
слепок времени, чем
смесь катастрофы и
радости для ноздрей,
или - пир диадем,
где за столом - свои.

Собой превращая две
трети планеты в дно,
море - не лицедей.
Вещью на букву "в"
оно говорит: оно -
место не для людей.

Тем более если три
четверти. Для волны
суша - лишь эпизод,
а для рыбы внутри -
хуже глухой стены:
тот свет, кислород, азот.

При расшифровке "вода",
обнажив свою суть,
даст в профиль или в анфас
"бесконечность-о-да";
то есть, что мир отнюдь
создан не ради нас.

Не есть ли вообще тоска
по вечности и т. д.,
по ангельскому крылу -
инерция косяка,
в родной для него среде
уткнувшегося в скалу?

И не есть ли Земля
только посуда? Род
пиалы? И не есть ли мы,
пашущие поля,
танцующие фокстрот,
разновидность каймы?

Звезды кивнут: ага,
бордюр, оторочка, вязь
жизней, которых счет
зрения отродясь
от громокипящих га
моря не отвлечет.

Им виднее, как знать.
В сущности, их накал
в космосе объясним
недостатком зеркал;
это легче понять,
чем примириться с ним.

Но и моря, в свой черед,
обращены лицом
вовсе не к нам, но вверх,
ценя их, наоборот,
как выдуманной слепцом
азбуки фейерверк.

Оказываясь в западне
или же когда мы
никому не нужны,
мы видим моря вовне,
больше беря взаймы,
чем наяву должны.

В облике многих вод,
бегущих на нас, рябя,
встающих там на дыбы,
мнится свобода от
всего, от самих себя,
не говоря - судьбы.

Если вообще она
существует - и спор
об этом сильней в глуши -
она не одушевлена,
так как морской простор
шире, чем ширь души.

Сворачивая шапито,
грустно думать о том,
что бывшее, скажем, мной,
воздух хватая ртом,
превратившись в ничто,
не сделается волной.

Но ежели вы чуть-чуть
мизантроп, лиходей,
то вам, подтянув кушак,
приятно, подставив ей,
этой свободе, грудь,
сделать к ней лишний шаг.