Когда настоящее несёт мало радости, а грядущие месяцы не сулят ничего, кроме повторения пройденного, хочется обмануть монотонность бытия вторжениями в прошлое. Раздвигаешь ноги мертвецов и их чрёсла (древние чрёсла, истлевшие за два с лишним тысячелетия) вновь соприкасаются, сливаются воедино. Роешься в скрытых уголках своей жизни и выкапываешь нечто такое, о чём никому нельзя поведать, вплетаешь эти хрупкие былинки, эти хлипкие птичьи пёрышки в гнездо старой патрицианки или древних иудеев. Это занятие утешает...
Я написал 60 страниц этой книги, сидя на деревянной скамье, в окружении огромных могильных воронов, у крепостной стены императорского дворца в Токио...
...страна, где дверцы такси закрываются самостоятельно, где люди снимают обувь перед тем, как сесть за еду, погрузила меня в жизнь некоего воображаемого Рима - более реальную, более полнокровную, чем лики бонз секты дзен, на свидание с которыми я приехал...
Так под прохладной древесной сенью я и познал счастье. Я украсил свою жизнь днями, которые мне не довелось прожить самому.
Из предисловия к "Альбуцию", Гренобль, июль 1989