Настроение сейчас - утренне-странное

Театр, как всегда, начинался с виселиц. Она торопливо сунула свою черную шляпу в петлю. Сначала хотела сунуть туда голову, но потом передумала: до третьего звонка времени было совсем мало, а ей еще надо было получить роль. В гардеробе взамен шляпы ей выдали терновый венок. Он больно кололся, как зимний свитер, но терпеть можно было. Стерпеть вообще можно было все. Даже то, что времена теперь совсем другие. Даже то, что они, черт побери, меняют. И в конце концов на операционном столе вскроют в общем-то спасенную, но совсем другую душу. Не лучше, не хуже прежней - просто другую. А она бы все еще хотела обладать своей.
За кулисами ей налили сто грамм коньяку. Коньяк она решительно не любила, но выпила. Все как в прошлых вечностях. Они, правда, закончились. Не вечные же. А ей всучили в руки табличку: "Маленький, всеми проклятый гений" - и ей мигом стало очень тяжело. Гениальность - вообще штука тяжеловесная, особенно для тех, кто ростом не вышел. Закусила поданным куском черного хлеба с солью - и выбежала стремительно за осень. Где-то уже читали приговор о казни золотоглазого Коперника, и кто-то все так же искал, находил, улыбался, терял, снова искал и улыбался. Рыжие кошки вылизывали котят под чуть заметное бормотание Шевчука из распахнутых дверей маршрутного такси. В выдуманный Амстердам пачками писались письма, и ей тоже хотелось писать, или просто уснуть, свернувшись калачиком у кого-то на коленях. И чтобы ей сказали, что спектакль уже кончился, и можно больше не искать лихорадочно в программке неожиданный исход, и намек на удачу в бою. Боя больше не будет, бега больше не будет. Пусть кто-нибудь назовет "мастером",хоть и далеко еще до этого. Но если в начале есть ружье, то в конце оно непременно должно выстрелить. В этом вся соль. И дай бог, чтобы это понимали лучшие из нас.