Я тут почитал + – гранки романа своего «Я» с подзаголовком «клаустрофобическая поэма» и опять позавидовал сам себе. Это произошло потому, что даже игра в печатный текст производит большее впечатление, чем самый что ни на есть текст рукописный, ежель даже и писан он сразу в компьютер.
И причина того, что ни A ни даже E не приемлют (о Марковском уж и не говорю) идеи не то, чтоб уж и исключельно (не опечатка! (прим.гур)) моей, в плане всеобщего «Я», состоит only в том, в чём состояла также причина органического неприятия насильно вводимых на русской кухне Первым Петром салатов. Не могли нормальные русско-татары (а не монголы вовсе, в чём здесь согласен я со Львом Гумилёвым) представить себе, как это возможно: жрать горох, не щедро наваленный в ржавую миску один к одному (в смысле, к зёрнышку) и неразмельченный картофель (за глаза называемый в оное время «чёртовым яблоком») в, соответственно, отдельной ж посуде, а за раз и то и другое сразу, да и к тому же не в виде попеременного зачёрпывания из двух разных куч, а скрупулезно, как это свойственно «немцам», смешЕнный друг с другом. Вот и всё. И не хуй тут ничего уж боле изобретать! В этом-то вся и проблема.
И, понятное дело, что, в конце концов, уже, впрочем, потомками их, но никак не ими самими, уже охуительно жрался оный салат – лишь бы жрать. Потому что к тому времени, как полюбили салаты, уж и полюбили до кучи нажираться в усмЕрть. Ну, сами понимаете, мода такая нашла, и чтобы не слишком под большую угрозу ставить своё положенье общественное, моду оную немедленно натурально многие взяли, не успела она, что называется, уж простите, найти.
Отсюда, не прискорбно сколь, вывод один, как из многого из другого: разберись сначала с собой: Пётр ль ты, и если Пётр, то первый ль, или и вовсе ты Александр Пушкин, – поэт божьей ли милостию, или всё-таки годный только к тому, чтоб лишь итожить и обречённо жене изменять. Таковой ёжкин кот...