Офь затаилась в кустах, стараясь дышать как можно тише и реже. Когда было необходимо, она умела сливаться с пейзажем и замирать. Становиться лёгкой и холодной, почти прозрачной - чтобы ни одно создание из окрестностей Вара не обнаружило её. Так было и сейчас, но что-то с самого начала пошло не так.
Он приближался. Убогий как оправдание висельника и молчаливый как глухая безлунная ночь. Ослик плёлся прямо к её убежищу - она чувствовала его кожей. Размеренным аритмичным шагом он становился всё ближе, всё больше и острее - пока наконец не навис над ней в немом молчании.
Офь затряслась в беззвучном плаче - от страха и близости, от жалости к себе. И тогда он негромко запел. Колыбельную, которую в далёком проклятом детстве пела ему столетняя Ризунда. Пока он рос, ей было сто лет и она всегда была рядом - берегла расплывающиеся границы сознания и охраняла его сон. Но однажды он вырос и она исчезла. Просто растворилась в пространстве.

Он пел:

твои порванные глаза я залижу и замажу землёй
так тоже болит, но зато зараза выходит
и они потихонечку заживают
боль уйдёт вместе с памятью давних вспышек
с мерным стуком падающих на сухую землю тел
с вечной жаждой боли и неумолкающими голосами ветра
ведь ты потянула и вытянула
только немножко сдулась и угасла
самую малость сдала позиции
самую малость сдулась и угасла
да ещё эти порванные глаза...
но ничего, ничего - завтра будет новый день
серый ворон разбудит тебя - новой и свободной.

Когда колыбельная стихла, Офь уже спала. Без сомнений и страхов; без дрожи и снов; так глубоко, что никакие ночные гости не смогли бы прорваться к ней в эту ночь.