"я живу в междудомье, где есть кукушки и квартиры, но нету подъездов и номеров.
тут тоже ходят и дышат, но как-то затаившись, осторожно, украдкой и с закуской в кармане.
когда я разрываю на части буханку хлеба, на стол выплёскивается море углов,
которые не надо бы кушать, но в то же время иногда пробивает на хавчик с измены и прёт от замеса на самообмане.

ты злой шкандыбаешь от времени к времени, что кривляется, рвётся и разное в разных домах.
тут борщ наливают, там сахар насасывают громко и нудно свирепо злословят
про страх и про старость, про скрытые звуки и жесты в отпетых годах,
срывают с тебя одеяло, в котором гуляешь, поют с хрипотцой акапельно и так же внезапно уходят.

меж жёлтых сугробов выискиваешь золото агры, вкрапляя в речь бранное и долгое ыых.
рисуешь меж строк занесённое чёрными вьюгами, изъеденное молью до боли знакомое и близкое имя.
под нос мурлыкаешь самосочинённую колыбельную и с размаху лупишь себя под дых,
и в лужу ложишься в надежде, что на сей раз никто не подымет."

литании складывает в стопку вечно сизый, седой и смурной постовой.
он проклят не раз - его прокляли и рак, и чума, и весна, и молва, и экзема.
он голову чешет, резьбу нарезает по новой, кренится назад и с хрустом трясёт головой.
свой сон нарушает, во сне засыпая и трижды на дню просыпаясь в холодное время.