Это цитата сообщения Долли_Дурманова Оригинальное сообщение

«Я гений Николай Глазков ... »



[200x300]
В послевоенной Москве не было ни одного мало-мальски образованного человека, который не знал бы глазковского:

Я на мир взираю из-под столика.
Век двадцатый - век необычайный.
Чем столетье интересней для историка,
тем для современника печальней



Николай Глазков родился 30 января 1919 в г. Лысково Нижегородской губернии в семье адвоката и учительницы немецкого языка. Отец был репрессирован в 1938 году.

С чудным именем Глазкова
Я родился в пьянваре,
Нету месяца такого
Ни в каком календаре.


Два года (1938-1940) Глазков учился на литературном факультете Московского государственного педагогического института.
В 1939 году вместе с сокурсником Юлианом Долгиным и небольшой группой друзей организовал поэтическое движение «небывализм» .

Вне времени и притяжения
Легла души моей Сахара
От беззастенчивости гения
До гениальности нахала.

Мне нужен век. Он не настал еще,
В который я войду героем;
Но перед временем состаришься,
Как и Тифлис перед Курою.

Я мир люблю. Но я плюю на мир
Со всеми буднями и снами.
Мой юный образ вечно юными
Пускай возносится, как знамя.

Знамена, впрочем, тоже старятся -
И остаются небылицы.
Но человек, как я,- останется:
Он молодец - и не боится.

Иногда Глазков называл небывализм «неофутуризмом», не скрывая преемственность направления, заданного, прежде всего Хлебниковым и Крученых. В 1940 году небывалисты «выпустили» (распространили несколько не то рукописных, не то машинописных изданий) альманах, в котором декларировались основные принципы движения (“примитив”, “экспрессия”, “алогизм”, “дисгармония”), а также приводились подборки собственных стихов. Последствия выхода альманаха не заставили себя долго ждать – были и осуждающие деятельность группы собрания и разгромная статья в газете и исключения участников и слушателей из комсомола и, конечно, исключение самого Глазкова из института. Тем не менее, для сорокового года, меры эти были очень мягкими.
Чувствуя в Глазкове истинного поэта, за него в разное время хлопотали Асеев, Сельвинский, позднее – Старшинов. В том же 1940-м Глазков поступает в Лит. институт имени Горького, где сразу же становится главной достопримечательностью.

А потом началась война. Это, пожалуй, самый «больной» эпизод в биографии Глазкова, который, чуть ли не единственный из своих друзей-однокурсников не воевал. Сейчас сложно выяснить все обстоятельства и причины. Официально Глазков был освобожден от службы по медицинским показаниям. Некоторые говорят, что Глазков просто «откосил», т.к. смертельно боялся армии в любых ее проявлениях. Некоторые утверждают, что в те годы Глазков состоял на учете в качестве душевнобольного, чтобы избежать ареста и это ему помешало пойти воевать (вроде бы «мудрые люди посоветовали ему: «Коли ты, Коля, и так с приветом, то прибавь себе привета ещё побольше»). Сам поэт, никогда не пытаясь прикрываться этими обстоятельствами открыто говорил «отсиделся». Было ли это самоуничижением, правдой или полуправдой, однозначно определить уже сложно. Во-всяком случае, показательно, что вернувшиеся с войны друзья Глазкова , никогда не пеняли ему этим и говорили о нем с неизменной теплотой.

Господи! Вступися за Советы,
Сохрани страну от высших рас,
Потому что все твои заветы
Нарушает Гитлер чаще нас.

Во время войны Глазков зарабатывал себе на жизнь тем, что колол дрова в московских дворах. От голода его спасала, в частности, Лиля Брик, обладавшая превосходным чутьем на самобытные таланты и писавшая Глазкову «Вы не Хлебников, не Маяковский. Вы уже – Глазков».

Живу в своей квартире тем, что пилю дрова.
Арбат, 44, квартира 22.


После войны Глазков подрабатывает в массовках на «Мосфильме»; позже снимается в эпизодических, но запоминающихся ролях у Андрона Кончаловского («Романс о влюбленных») и Андрея Тарковского («Андрей Рублев»). Тарковский написал специально «под него» роль «летающего мужика» (роль получилась меньше, чем предполагалось, так как Глазков, приземляясь с башни, сломал ногу).
Глазкова не печатают, однако после войны его стихи получают огромную известность среди пишущих и читающих людей. Именно Глазкову принадлежит первенство в создании термина «самиздат». Уже с конца 40-х гг. он печатал на машинке свои стихи, переплетал их и, пародируя названия Госполитиздат, Профиздат и т.д., печатал на обложке Самсебяиздат. В таком виде он дарил и давал читать свои книги друзьям и знакомым.
Официально Глазков начал печататься с 1957 года. За это время вышло чуть более десятка сборников стихов поэта. Стихи Глазкова коверкались, как цензурой, так и им самим. Евтушенко пишет:
«Репутация "блаженного" спасла его от ареста, но и отгородила от печатаемой литературы. Тогда Глазков начал мстить официальной поэзии за то, что она его в себя не впустила, издевательски плохими стихами, которые он печатал в огромном количестве, ернически рифмуя "коммунизм" и "социализм", и так же наплевательски переводил с любых языков».

Еще одна тема, которую невозможно обойти, говоря о Глазкове, - это алкоголь, к которому он пристрастился еще в детстве.

Над Москвою небо сине-сине,
Час такой: не поздно и не рано;
И не купишь водки в магазине,
И уже закрыты рестораны.

На душе невыносимо плохо,
Разве это не на сердце рана?..
Справедливо сказано у Блока:
В час рассвета холодно и странно,

В час четвертый ни утра, ни ночи
Видишь мир особыми глазами
Ну а если выпить хочешь очень –
Водка есть на Киевском вокзале.

Глазковские стихи многовариантны - во многом из-за цензуры. Иногда он с показным цинизмом калечил собственные стихи, но часто это зависело и от его настроений.

Умер Николай Глазков в Москве 1 октября 1979 года. Похоронен на Востряковском кладбище.

Стихи Николая Глазкова