Тема революции и ее воплощение в поэме Блока «Двенадцать»

Поэма написана в январе 1918г. на высшем взлете, на пределе творческих сил, передает «грозную музыку» первых недель революции 1917г. Блока роднило с революцией то, что ее гул, ее музыка - «всегда о великом», о мировом: ведь и в самой лирике Блока решались вопросы мирового масштаба. На пути «от личного к общему», который был определен Блоком как рождение «гражданина своей родины», поэт искал новые возможности воплощения мечты о подвиге.


Не в защиту, не в прославление «партии переворота» — но в защиту «народной души», оболганной и униженной (с точки зрения Блока), взметнувшейся мятежом на краю гибели,— написана поэма. Блок видит и знает происходящее, обстрел Кремля, погромы, ужас самосудов, поджоги усадеб, разгон Учредительного собрания, убийство в больнице министров Временного правительства А. И. Шингарева и Ф. Ф.Кокошкина, но считает высшим долгом русского художника, «кающегося дворянина», народолюбца отдать народу, принести в жертву воле «народной души» даже последнее свое достояние - свою систему этических ценностей… и принять правду народа – недавно бесправного, отверженного, обездоленного, а ныне одержимого идеей освобождения и мести, «чёрной злобой, святой злобой». Поэт, современник Блока Максимилиан Волошин назовет поэму «Двенадцать» «милосердной представительницей за душу русской разиновщины».


Поэт иной раз и сам не знает, что удалось сказать ему в том или ином стихе, хотя чувствует его несомненную глубину. Яркий пример этого представляет поэма «Двенадцать» Александра Блока. Рожденная в страшные годы революции, она, безусловно, нуждается в истолковании, ибо и сам поэт буквально не ведал, что творил, создавая этот шедевр. По свидетельству Корнея Чуковского: «Часто он и сам не понимал, что такое у него написалось: анафема или осанна...» Он внимательно вслушивался в чужие истолкования этой поэмы, словно ожидая, что найдется кто-нибудь, кто объяснит ему, что она значит. Роковая весть о гибели постоянно сопровождала и стимулировала творчество поэта: «Неужели моя песенка спета... Может быть, погибну», – пишет он в своем дневнике. Но у Блока это ощущение было не столько предчувствием своей скорой смерти, сколько ожиданием грядущей апокалиптической катастрофы, которое было в той или иной степени присуще всей эпохи. «Чувство катастрофичности, – пишет Георгий Чулков, – овладело поэтами с поистине изумительною, ничем непреоборимую силою. Александр Блок воистину был тогда персонификацией катастрофы. Он был сейсмографом, свидетельствующим, что близко землетрясение». («Ал. Блок и его время») Из предчувствий неумолимо надвигающейся катастрофы, из роковых примет собственной скорой гибели и родилась поэма «Двенадцать», произведение целиком и полностью посвященное судьбе России. Блок работал над поэмой три недели, но написал в два дня, как бы в наитии каких-то высших сил.

Блок амбивалентно относился к народной стихии, в глубине которой разгоралось пламя древней ереси. В июне 1917-го года Блок пишет в дневнике: «Никто не понимает, что никогда не было такого образцового порядка, и что этот порядок величаво и спокойно оберегается ВСЕМ революционным народом..., – и чуть далее, – Нервы расстроены. Нет, я не удивлюсь еще раз, если нас перережут во имя ПОРЯДКА». Восхищение народом и отвращение к нему - вот что характеризует настроение Блока. В Дневнике за апрель месяц 1918-го года он пишет: «...в воздухе – ужасное: тупое, ни с чем не сравнимое равнодушие... Народ кажет отовсюду азиатское рыло..., но Кровавый флаг для него может быть святое знамя, а черная злоба двенадцати может быть святой злобой». Из этой амбивалентности, из любви и отвращения к Родине и произошла поэма «Двенадцать».


С первых строк, несколькими штрихами Блок создает ужасающую картину, которая соединяет в себе черты эпоса и самой пошлой приземленности. Поэт вводит нас в напряженную атмосферу эсхатологии революционной России:

Черный вечер,
Белый снег,
На ногах не стоит человек,
Ветер, ветер
На всем божьем свете!

Это парафраз на знаменитую революционную песню «Вихри враждебные веют над нами», разность в том, что Блок и русская интеллигенция не принадлежали к тому избранному кругу, который исполняет ее, они были посторонними в этой бушующей круговерти русской революции, ради которой пожертвовали собой и вместе с которой расшатывали старую государственность.


Тут же возникают, словно призраки старого мира, старушка, буржуй на перекрестке, писатель-вития, бессильный в своей злобе, невеселый поп и барышня в каракуле – жалкие щепки в революционной мясорубке России. Мир, потерявший опору, почти призрачен, хотя еще чувствует голод, страдания и постоянную опасность. Народная стихия, ленивая, скучающая, гулящая и опасная передана Блоком с поразительным мастерством:

Ох ты горе-горькое!
Скука скучная
Смертная!

Уж я времечко
Проведу, проведу

Уж я темечко
Почешу, почешу

Уж я семечки
Полущу, полущу

Уж я ножичком
Полосну, полосну!

Ты лети, буржуй, воробышком!
Выпью кровушку
За зазнобушку,
Чернобровушку

Упокой, господи, душу рабы твоея
Скучно!

Обесценилось все, распалась связь времен, почесать темечко и полоснуть ножом – равнозначно. Нигилизм, которым Ницше пугал западноевропейскую цивилизацию, на русской почве слился с цинизмом и совершенным равнодушием к человеческой жизни. Поперек улицы дурацкий плакат: «Вся власть Учредительному Собранию!», – который позже был сорван, измят и унесен ветром русского бунта, бессмысленного и беспощадного. Блок, ненавидевший всякую идею народного представительства, безжалостно высмеивает учредилку:

И у нас было собрание
Вот в этом здании
Обсудили –
Постановили:
На время десять, на ночь двадцать
пять
- и меньше ни с кого не брать
Пойдем спать

И неясно где происходит это собрание, в публичном ли доме девки обсуждают размеры гонораров, или это представители революционного народа, ужасные, жестокие, хищные, сами себе назначают жалование. «Почему учредилка? – пишет Блок в своем дневнике, – Втемную выбираем, не понимаем... Ложь выборная». Блок понимал всю ложь и невозможность в России представительной демократии по западному образцу: «Надо, чтобы маленькое было село, свой сход, своя церковь (одна, маленькая, белая), свое кладбище, тогда возможна подлинная Демократия, а ее революцьенная видимость рождает страшный хаос снежной и ветреной бури, из глубины которой, как призраки, возникают двенадцать апостолов революции. Кто они, бесы из мутной ночи, или ангелы, низверженные (сошедшие?) с небес, красногвардейцы или шайка лихих людей? Нет ответа. Что несут они миру, царство Божие или царство Другого? Не знает никто. Но двенадцать идут державным шагом без креста и святого имени, готовые на любое преступление, насилие, убийство, грабеж. Среди заживо разлагающегося самодержавия и его социальных институтов, среди глубокого декаданса культуры и веры только эта странная публика - люмпены, связанные с обществом лишь ненавистью и презрением, грозящие ему мировым пожаром в крови, представляют собой единственную реальную силу, которой никто не может противостоять.

Революцьонный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!

Товарищ, винтовку держи, не трус!
Пальнем-ка пулей в Святую Русь

В кондовую,
В избяную,
В толстозадую!

Эх, эх, без креста!

Святая Русь… вот кого хотят убить в первую очередь эти страшные двенадцать. Убивают же Катьку. В критике современной Блоку не раз выстраивали цепочку «преемственности» «лирических» героинь Блока: Прекрасная Дама — Незнакомка — Россия. (Иногда к этим построениям добавлялась и Катька— «современная Россия».) Блок к этим параллелям всегда относился иронически.
Тем не менее жертвой революции в поэме становится именно Катька. Образ ее в «Двенадцати» — самый целостный, самый теплый, самый человечный: она выделена из темных теней «народной стихии». Андрей Белый вскоре после смерти Блока писал: «...И вот при таком реализме поэт как бы говорит: — И в тебе, Катька, сидит Прекрасная Дама... И если Катька не спасется — никакой «Прекрасной Дамы» нет и не должно быть». Несчастная проститутка, павшая жертвой своего возлюбленного, - это необыкновенно глубокий образ, в котором выразились самые потаенные мысли Александра Блока. В каждой женщине, от Прекрасной Незнакомки до последней проститутки, Блок пытался прозреть идеал Вечной Женственности, Мировую Женскую Душу, символ Красоты и Любви. Как писал Максимилиан Волошин: «Прекрасная Дама сквозит у Блока в чертах блудниц и незнакомок». Начиная с первой книги («Стихи о Прекрасной даме») и дальше во всей поэзии Блока живет некий образ-идеал». Он видоизменяется, трансформируется, порой снижается, пародируется самим поэтом – но неизменно возрождается, никогда не исчезает совсем и, наконец, сливается с образом России. Образ-идеал объединяет мать, сестру и жену в едином лице родины-России. Миф одухотворяющей женской красоты переходит в миф благодатной, сходящей на нас красавицы – России. Святая и избранная, оболганная и изолгавшаяся, бесконечно любимая и ненавистная, - таково было его отношение к Родине.

Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои
Твои мне слезы ветровые
Как слезы первые любви!

Да и такой моя Россия,
Ты всех краев дороже мне!

Россию убили, но не сразу. Сначала закружили бесы революции, завели и сбили с пути в мутную заснеженную ночь, потом птицей-тройкой распрыгались по Святой Руси, плодя лишних людей и призывая мужика к бунту и топору, из любимой жены превратили в Прекрасную Незнакомку, а затем в блудницу, смеялись, зубоскалили, издевались, и вот, наконец, убили. Она, как падаль, лежит на снегу, истекая кровью, а товарищи несчастного Петрухи (Петра-отступника), любившего ее, заставляют его отречься от веры, раз его «не упас золотой иконостас», не раскаиваться перед Богом, жить не по Его, а по новым законам:

Бессознательный ты, право,
Рассуди, подумай здраво
Али руки не в крови
Из-за Катькиной любви?

– Шаг держи революцьонный!
Близок враг неугомонный!

Товарищи – апостолы новой веры – напоминают Петрухе, что он ПРЕСТУПИЛ заповеди старого мира и шагнул в неизвестность вместе с ними. Страшные строки: все наши потрясатели устоев, у которых руки в крови в самом буквальном смысле слова, постоянно клялись в любви к России, пока не доконали ее.
До сих пор не нашло (и вряд ли когда-либо найдет) однозначное истолкование «совпадение» числа красногвардейцев в составе патруля с числом апостолов и последние строки поэмы.

М. А. Волошин предполагал, что не Христос «возглавляет» красногвардейцев, а они Его «конвоируют». С. Н. Булгаков предполагал, что в «стихии», во вьюге «русского бунта — бессмысленного и беспощадного» (А. С. Пушкин) Блоку под видом Христа явился антихрист. Писали о прямом кощунстве. Продолжали и развивали тему (в апреле 1918 г. Андрей Белый пишет поэму «Христос воскрес», в которой сделана попытка истолковать русскую революцию как мистерию Воскресения). Указывали: с красногвардейцами идет не евангельский Иисус Христос, а «Исус» русских староверов - сектантов, сжигающих себя и других, не щадя детей, таким образом отрекаясь от грешной земли... «Разве я «восхвалял»?.. Я только констатировал факт: если вглядеться в столбы метели на этом пути, то увидишь «Исуса Христа», — в марте 1918 г. записывал Блок.

Примечательным кажется мнение: образ Христа возникает в лирике Блока, как правило, в тесной связи с образом гибнущего и воскресшего зерна из евангельской притчи (см.Евангелие от Иоанна. Гл. XII. Ст. 24: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода»). Эти же слова – эпиграф к роману Достоевского «Братья Карамазовы», который определяет основное направление, путь движения героев - через «падение в землю», «разложение» и «смерть» к нравственному воскрешению. Это три состояния жизни человека и общества.

Быть может, Блоку, воспринявшему зимою 1918 г. революцию как событие космическое - истинное преображение мира, земли, неба, человека, Россия кажется именно «зерном» евангельской притчи?