Это цитата сообщения Кризолит Оригинальное сообщение

трогательно то как



Немного О Моей Жизни

HP/SS
Rating: PG-13; Slash; MPREG
Summary: Он никогда не улыбался.
by Чудик
Beta:Helga



Отец никогда не улыбался. Всегда был мрачен и замкнут. Он много работал, и, живя в одном доме, мы редко виделись и еще реже – разговаривали. Отец работал учителем биологии в загородной школе.

А про маму я ничего не знал. Эта тема не обсуждалась. Иногда я пытался заговорить о ней, но тогда отец раздражался и злился. На меня он никогда не кричал, просто хмурился и смотрел пристально. Словно пытался добраться до души. Я никогда не выдерживал этого его немигающего взгляда. Эти черные глаза словно видели тебя насквозь. В такие моменты мне становилось страшно. Хотелось плакать… Или убежать куда-нибудь и спрятаться.

Отец не любил, когда я плакал. Он никогда не жалел меня, лишь неодобрительно качал головой и уходил в свой кабинет. Иногда мне казалось, что я обуза для него. Что он меня совсем не любит. Но потом я вспоминал, как, будучи совсем маленьким, сильно простыл. Мне было лет пять, я бредил, жар не спадал несколько дней. Врачи поставили на мне крест, но он отказался смириться. И он выходил меня. Тогда он целыми днями сидел возле моей постели, читал, рассказывал сказки. Больше это не повторилось. Иногда мне даже специально хотелось заболеть, чтобы он вновь был рядом.

Мы жили в небольшом двухэтажном коттедже. На втором этаже были две спальни, ванна и кабинет отца. А на первом – маленький зал и совсем крохотная кухонька с гудящим холодильником и старой печкой. Из крана всегда капало, что бы отец ни делал, пытаясь его починить.

В деревне отец почти ни с кем не общался, взрослые соседи его недолюбливали, а дети боялись. Меня же все жалели.

«Бедняжка, он хоть кормит тебя? А не бьет?» - причитала толстая продавщица в булочной, куда я всегда бегал за хлебом. Я лишь улыбался и отрицательно мотал головой. Она всегда давала мне бесплатно к хлебу булочки с маком, щедро политые глазурью. А на Рождество одаривала большим пряником.

Я не любил Рождество. Все дети так радовались ему, говорили о подарках, конфетах, нарядной елке. У меня никогда этого не было. Отец ненавидел этот праздник. Утром он всегда задергивал шторы, чтобы в гостиной был полумрак, садился в кресло перед камином и смотрел, как огонь пожирает поленья. Так он мог просидеть весь день, не замечая ничего вокруг. Порой мне казалось, что даже если потолок обрушится ему на голову, он не заметит. У нас никогда не было елки и праздничного обеда. И подарков. Друзей у него не было, никто не приходил в гости, не поздравлял. Правда, из года в год рождественским утром я находил на пороге письмо в желтом конверте с какой-то удивительной печатью и пакет с лимонными конфетами. Отец кривился, сладости отдавал мне, а сам быстро пробегал глазами строки и бросал послание в огонь. Повзрослев, я начал замечать, что каждый раз, когда я давал ему конверт, его глаза оживали на несколько секунд, пока он не дочитывал письмо до конца. Потом огонек в них умирал, и они становился прежними – холодными и бесстрастными.

В такие дни он часто ссорился с соседкой, худой взбалмошной старушкой из казавшегося игрушечным домика у самой реки. Она была веселой и шумной, кричала на нас, когда мы, играя, закидывали мяч в её сад, а потом, успокоившись, звала к себе в гости. Угощала плюшками и брусничным морсом. На Рождество к ней приезжали внуки и в саду наряжали елку. Большое, невероятно красивое дерево. Как-то раз она увидела меня возле ограды, зачарованного красотой королевы зимнего праздника. Обычно я часами простаивал на морозе, просто любуясь ею. Старушка спросила, почему я не дома, не в тепле. Почему не сижу перед елкой в ожидании подарков? Я убежал. На следующий день она пришла к нам. Отец был раздражен и зол. Она долго возмущалась, кричала, что ребенку нужен праздник, что это Рождество. Он молчал, стоя у камина и даже не повернувшись к ней. Потеряв всякое терпение, она ушла. Он ничего мне не сказал, просто посмотрел. В том взгляде не было обычного неодобрения, в нем была боль. И я задохнулся от силы и горечи этого взгляда. Слезы сами навернулись на глаза, я бросился к нему. Он опустился на колени и обнял меня, и прижал к себе так сильно, будто я мог исчезнуть. Я плакал. А он просто держал меня и молчал. Тогда-то он подарил мне цепочку с медальоном. Это была простая тонкая золотая цепочка, а вот медальон был совершенно необычным, золотой мячик с крылышками. «Что это?» - спросил я, а он ответил: «Золотой Снитч». Я не имел представления о том, что это, но расспрашивать не решился. Потом в школе я всем хвастался этим подарком. Это было лучшее Рождество в моей жизни.

Он заболел в самом начале весны. Как раз начал таять снег, с крыш закапало, запели птицы, а мне исполнилось одиннадцать. Ветрянка. Заразился от одного из своих учеников. Врач приехал ближе к вечеру. Сказал, что в таком возрасте эта болезнь может оказаться смертельной. Спросил, есть ли у меня родственники. Когда я ответил, что нет, посмотрел с сочувствием, похлопал по плечу. И уехал. А я оказался в числе тех пяти процентов счастливчиков, которые, как он нам сообщил, не заражаются при контакте. Весь день у отца был страшный жар, он бредил не переставая. Таблетки не помогли. Когда я в очередной раз менял ему компресс, он открыл глаза. Дрожащей рукой потянулся ко мне, провел по щеке и тихо-тихо что-то прошептал. Мне показалось, что это было имя. Я наклонился к его губам и разобрал еле слышное «Гарри…»

К вечеру жар спал, но он все еще был в беспамятстве. Мне стало страшно. Мысль о том, что отец может умереть, приводила меня в отчаяние. Но все обошлось. Уже потом врач сказал, что у отца невероятная сила воли и желание жить. Несколько недель после болезни он был слаб, почти не вставал с постели. Я готовил, убирал, а по вечерам читал ему вслух. Как-то утром он попросил меня помочь ему передвинуть кровать к окну. Раньше он всегда держал занавески в спальне задернутыми. А теперь каждое утро я заставал его сидящим на кровати и смотрящим в окно. Я хотел спросить, чего он ждет? Или, быть может, кого? Может, того самого человека – Гарри? Я не осмеливался произнести эти вопросы вслух.

Болезнь изменила его. Он стал мягче. Это заметили все: учителя и ученики в школе, наши соседи. Теперь он очень часто смотрел в окно.

В конце лета перед дверью появился старик с длинной всклокоченной бородой и аккуратно причесанными седыми волосами. На нем была забавная цветастая рубашка и широкие кремовые штаны. Выглядел он причудливо и диковато. Он широко улыбнулся мне, протягивая пакет лимонных конфет. Таких же, что отец получал на каждое Рождество. Отец ничего не сказал ему, только кивнул; и они поднялись в кабинет. Я сидел на лестнице, сжимая в руках пакет с леденцами. Голоса из-за закрытой двери были еле слышны поначалу. Отец несколько раз отчетливо повторил: «Нет». Потом принялся кричать. Раньше я никогда не слышал, чтобы он повышал голос. Он обвинял старика в чем-то, до меня долетали обрывки фраз: «Это из-за тебя… Это твоя вина… Он был ребенком…» Дверь распахнулась, отец вышел из комнаты. Старик стоял возле стола, с грустью глядя вслед отцу, а потом прошептал: «Прости меня, Северус…» Но он не простил. Я зашел в комнату, отец сидел, опустив голову на руки, что-то бормоча; потом резко поднялся и ударил рукой по столу. «Будь ты проклят, Альбус!» - воскликнул он. Старый письменный стол жалобно скрипнул. Бумаги разлетелись по всей комнате. Вздохнув, он медленно начал все собирать. «Альбус…» - еще одно имя, словно возникшее из старых сказок. Еще одно имя. Я старательно спрятал его в своей памяти рядом с «Гарри».

Отец никогда не рассказывал о своем прошлом. Так, будто бы его никогда у него не было. Но теперь я знал два имени, чужих и далеких. Два имени, покрытые пылью времени. Всего два. Я не забывал их. Ночами, лежа без сна в своей постели, я прокручивал их в голове. Перед глазами представал старик – Альбус. Иногда я пытался представить себе Гарри. Я видел худенького мальчика, с взъерошенными волосами и зелеными глазами. В моем воображении он был похож на меня.

Зима в том году подкралась внезапно. Вечером еще повсюду была серая непролазная грязь и чахлая желто-зеленая трава, а утром все укрыл белый снег. Природа преобразилась за одну ночь. А к Рождеству ударил мороз. В деревне многие поговаривали, что подобного не было очень давно. Старики, кутаясь в теплые пальто, говорили, вздыхая, что на их веку такое впервые. В этот раз из-за сильного мороза и обильных снегопадов большую елку во дворе наряжать не стали. И она стояла укутанная снегом, все равно оставаясь для меня Рождественской королевой. Отец наломал еловых лап в лесу неподалеку и принес домой. Он поставил их в большую банку из-под вишневого компота и украсил блестящей мишурой. Я стоял в дверях и смотрел. Отец передвинул банку в центр стола и повернулся ко мне, вопросительно изогнув бровь. Я улыбнулся и бросился к нему. А потом мы сидели напротив друг друга и смотрели на зеленые хвойные ветви. В комнате пахло смолой. Это Рождество не было похоже на все прежние. И я подумал: может быть, я полюблю этот праздник.

Я долго не мог уснуть. Захотелось перекусить, и я отправился раздобыть горячего молока с печеньем. Выбрался из-под одеяла и босиком зашлепал вниз. Дверь в спальню была приоткрыта, и кто-то плакал чуть слышно. Отец сидел на кровати, закрыв лицо руками, его плечи вздрагивали. Я никогда не видел, чтоб он плакал. Я стоял в дверях, боялся зайти и уйти тоже не мог.

Прошло еще несколько дней. Мне никуда не надо было идти, продолжались каникулы. Я сидел и просто смотрел на еловые ветки, мечтая о чем-то, отец работал в своем кабинете. В дверь постучали. На пороге, опираясь на трость, стоял высокий мужчина в черном пальто. У него были совершенно седые волосы, а через всю правую щеку проходил огромный уродливый шрам. Незнакомец улыбнулся, убирая рукой волосы с глаз. На лбу был еще один шрам, причудливый, в виде молнии. Мужчина поздоровался и спросил про отца, у него оказался приятный мягкий голос. Мы прошли в комнату. Он сильно хромал.

- Как тебя зовут, парень? - тихо спросил он.

Я повернулся к нему:

- Джеймс.

Он улыбнулся, и что-то похожее на гордость мелькнуло в его взгляде.

- А меня – Гарри, - добавил он, когда я уже поднимался по лестнице.

Отец читал какую-то толстую книгу в кожаном переплете. На столе стоял недопитый и уже остывший чай. Отец поднял голову и хмуро поглядел на меня. Я сказал, что внизу его ждет человек, которого зовут Гарри. Он резко поднялся. Книга упала. Он побежал вниз.

Я стоял на лестнице. Отец обнимал нашего таинственного гостя, целовал его лицо, руки. Я видел слезы на его щеках и его широкую улыбку.

Раньше отец никогда не улыбался…

А седой мужчина – Гарри – тихо и счастливо смеялся. Повторяя, как мантру, имя отца: «Северус… Мой Северус… Северус… Северус…»

Вот тогда я впервые в жизни узнал, что у моего отца очень красивая улыбка.

30.12.03