[320x240]Героиня фильма Лулу (Луиза Брукс) наказана с рождения. И так, как редко кого наказывают. Самое страшное, что наказана она «за просто так». Родилась красивой…Сексуальной, нравящейся мужчинам, женщинам (да пофигу, на самом деле, гендерные различия пасуют перед совершенством), и нимфоманкой в довершение всего. Гремучая, я вам скажу, смесь. Этакую-то смесь, да в нужное русло….Но такие смеси не признают течений. Они самодостаточны в своем аморализме, бесстыдстве и пофигизме. Самодостаточны настолько, что даже понятия не имеют о таких странных понятиях, как «аморализм», «бесстыдство» или «пофигизм». Красота, она редко бывает дарована [NB: красота это дар или наказание?] в тандеме с умом. Лулу, прекрасная нимфетка, танцующая кошкой у вечернего окошка на верхнем этаже перед богатеньким, но грустным Буратино. Лулу, возлежащая на своем ложе в позе даже не изнеженной кокотки, а кокотки после бурной ночи. Лулу, девочка коротко стриженная, jazz-girl, дитя регтайма. Лулу, всегда веселая Лулу… Ну что же ты поник, дорогой? Ты женишься на дочери министра? Вот новости! И потому ты, дорогой, не хочешь целовать свою малышку? [320x240]Она вьется вокруг него юлой, улыбается, нежится на диване, откидывая голову, почти хохочет. Она его хочет. Он ходит по комнате кругами, несчастный, мрачный, закуривающий то и дело сигарету. Он смотрит в пол, он смотрит на нее. Он хочет что-то ей сказать, дважды открывая рот и замолкая. Она прекрасно его знает. Сейчас он подойдет поближе. Присядет рядом и…

Кино меняет настроение как перчатки. Сумбур, столпотворение, толпа народа, фарс, истерика. Маэстро, музыку: играют водевиль, хотя играй здесь Баха, он стал бы водевилем. Лулу готовится стать шоу-звездой в кабаре, в варьете. С ней будут делать номер на трапеции! Звезда ревю. Звезда ревет, и плачет, и смеется. И мечется ревнивой сукой. Она не хочет быть звездой, когда ее возлюбленный мешок с деньгами, старый Шон, прохаживается за кулисами с невестой. И пусть невеста смотрит на нее буквально онемев, почти влюбившись. Но ей-то что за дело? Она – капризничает. Не хочет отпускать любовника. Не хочет и не будет… Она потом весь фильм будет капризничать, эта Лулу. Лулу – ребенок с тяжкой ношей. Она слепит глаза, сводит с ума, искрит, кричит и громко заявляет о себе. Другие глохнут, слепнут, стреляются, срывают голос, продают себя и свое тело. Ради неё лишь, чтобы Лулу, малышка, чувствовала хорошо, ну просто замечательно!

[320x240]Другие перчатки, трость мне, долой эти декорации, свет сверху, стол, шкаф с книгами, сына старого Шона, графиню…И Луизу, Луизу сюда, Луизу! Камерная обстановочка. Спокойная. А теперь свадьбу, разнузданную, декадансовую свадьбу. Лепестки роз, много и по’шло, сотню, тысячу роз! Пусть лепестки раскидывает на брачной постели ее псевдо-отец, похотливый мерзавец, пьянчуга-сводник. Сцена за сценой, бурлеск и фальшь, дым сигаретный слой за слоем серебрит кинопленку. Вам мало было декаданса? На, жрите еще, вот вам [само]убийство, вот дама в черной вуали, вот казино на корабле (вспоминайте, черти, сыщика Филиппа Марлоу, вспоминайте, пока тень «Прощай, красотка» еще здесь!). Свадьба что мутный сон. Вина, вина мне, Горацио! Была ли подобная фраза у Гамлета, меня не очень волнует, тут сон, тут все позволено, поэтому: вина! А что наша Лулу? Ее полфильма делали плохой, безнравственной, играющий чужими жизнями. Полфильма заставляли, как Трюффо впоследствии будет проделывать это в «Жюль и Джим», сказать про нее: «су-ка!». Но я не повелся, не-а, не повелся. Потому что Лулу не сука, дети мои. Сука – это старик Шон. Сука – это старик Шигольх (псевдо-отец). Суки все, а она ребенок. Лапы прочь, дети мои, от этой девочки, я Лулу в обиду не дам. Лулу форева, Лулу навсегда…

[320x240]Лулу – Саломея души моей, Лулу я смотрел в сумерках, и так и уснул на пересмотре фильма за экраном. Лулу не пришла ко мне в снах, потому что оно типично киношное создание. Лулу хранится в разводах радужных старинной кинопленки, на улицах Германии начала прошлого столетия, она создана из ничего, из света и тени, из белой и черной перчатки на правую/левую руку. Какая она к черту женщина-вамп? Она дитё, ребенок, маленький ребенок, наделенный властью свыше красотой. Что вы, дети мои, делать будете с подобной красотой, еще неизвестно. А она даже не пользуется ею почти, она даже не пользуется. Единственное, что она замечает – свое влияние. «Надо же, - думает Лулу, - они с ног сбились в попытках угодить мне». Тогда, графиня, бросайся ему на шею, и выуди из старого хрыча пачку хрустящих денежных купюр. Убей его, старик, убей этого мерзкого акробата, он хочет сдать меня полиции. Играй, душа моя, играй на последние деньги графини в карты, в пьяном угаре казино, сжульничай, обмани их, соври, подтасуй, выиграй, мой мальчик, мне очень нужны деньги. А иначе злые-злые люди, хитро заманившие Лулу сотоварищи на этот страшный корабль, тайком продадут ее в рабство. И не в простое, а в сексуальное. Проще говоря, сдадут в бордель к чертям собачьим, в Каир, в Египет. Ты же. Не хочешь. Этого. Дорогой?

[320x203]Чего хочет женщина? Понятия не имею. Чего хочет мужчина от женщины – разбираюсь чуть лучше. Перчатка за перчаткой сменяются мужчины в ее жизни, кино перевалило за 60 минут и движется, и движется к финалу. Мало вам было упадничества, тлена, дымчато-посеребрянных кадров, крови, похоти и…чистоты? Только сегодня, и только у нас, дамы и господа, представление о бедной Лулу, которая проиграла свою жизнь. Она не виновата, красота на нее сама снизошла. Она вовсе не хотела быть джаз-девочкой, не хотела никого убивать и продавать чужую честь. Просто так вышло, дамы и господа, представление начинается, шоу маст гоу он, а еще оно маст гоу он в манере декаданса. Только так, дамы и господа, и никак иначе. Лулу, прекрасная Лулу, ребенок с ангельским личиком, с чистой душой, вечно желающий нового (лучше мужчину, но уж как повезет). Ребенок хочет, он топает ножкой (а у нее очень красивая ножка, у этого ребенка, очень красивая, такой и топать не надо – в плен сдадутся сразу же). [320x240]Он капризничает. Опять и снова, снова и опять. Лондон, туманы, ночные улицы, изломанные тени, таинственные незнакомцы в шляпах и Армия Спасения с рождественскою елкою наперевес. Армия Спасения спасает кого угодно, только не того, кто должен со всем покончить. Стереть с лица земли истинно ницшеанскую личность. Свободную от рацио, полную желаний, чистую в своем грехе. Дочь Заратустры, о котором в позапрошлом веке говорил безумец. Лулу – это дочь Заратустры, святая грешница, икона декаданса. Дамы и господа присяжные, она жила на самой глубине избранного кем-то другим (скажу я в ее защиту) рая – рая, небеса которого рдели как адское пламя (скажут ее обвинители, чья карающая длань уже повисла в лондонском тумане), - но все-таки рая (скажу я в ее защиту). Омелу наденьте на нее венком. Коронуйте Офелию, пока она не прыгнула за борт, или пока какой-нибудь Джек-Потрошитель, доброй души человек, не отправил ее к праматерям. Свеча горела на столе, свеча горела, на свечку дуло из угла, и жар соблазна вздымал, как ангел, два крыла крестообразно.

Коллекция ловца бабочек – всегда своеобразный некрополь красоты. Гумберт Гумберт, к примеру, просто-напросто ловец прелестных бабочек, только редкого вида. Они живут на необитаемом острове нимфеток где-то в тропиках. Где живут такие как Лулу, неизвестно. Но и на них, безусловно, находится, рано или поздно, свой коллекционер.

«Ящик Пандоры» / «Die Büchse der Pandora» (1929) Георга Вильгельма Пабста

[318x240]Убитый текст: [Пьеса о девочке, шокирующей поначалу бесстыдством и разнузданностью, а затем трогающей до глубины души отчаянием и обреченностью в глазах. Несмелая доброта и детскость практически идеального лица. Игрушечное самосознание фарфоровой куколки. Приносящей с красотой и смерть, и мерзость, и доброту. Нежность, мелькающая тут и там лишь по касательной сюжета – в конце концов пропитывает эту ленту как бисквит сиропом. Кино нанесло мне несколько проникающих ножевых ранений в самое сердце финальными 15 минутами. Причем сделало это изощренно, хитро, исподтишка. «Ящик Пандоры» - зияющая пропасть, внезапно разверзнувшаяся в 100 минут кинематографической похоти, разнузданной свистопляски и столпотворение эпизодических персонажей. Процесс превращения маленькой смертоносной бабочки во взрослую, зрелую особь. Ее имаго – смерть. Кончина бабочки, наколотой на сверкающую иглу в чьей-то коллекции. Красота, распятая не на всеобщее обозрение, а только для него одного – удачливого ловца. Ее сатори – достижение абсолютного нуля. Персональная нирвана имперсональной (не мужской, не женской) красоты.

[320x240]Фильм раскручивается по спирали: из «выгребной ямы духовной нищеты» в слишком реальную выгребную яму. От этого контраст прекрасного и мерзостного еще болезненней. Словно катапультой девочка, приносящая со страстью вместе смерть и беды, выбрасывается в сферы небес, которые лишь по какому-то недоразумению оформлены в обитель лондонских туманов, проституции и кабаков. Полное искупление вины, превращение из моли-мотылька сначала в бабочку, чуть позже в махаона, который почти продали в рабство, а затем крылья прелестного создания лишаются пыльцы и, хрупкие, ломаются. Даже по ощущению атмосфера финала полна музыки горних сфер. Иначе дышится, фарс выливается в трагедию, толпы народа словно отпрянули от отверженной особы, скучковавшись к Рождеству по пабам. И когда ее окончательно не стало – люди, наконец, хлынули на улицу, абсолютно равнодушные теперь к красоте и ее адептам, которые после смерти злой феи могут теперь смело лететь на все четыре стороны. Только вряд ли захотят.]