Добро пожаловать на ли.ру! ПрЯздрЯвляю с новым дневом! :-)

пасибки !!!!!

ну...с дневом тебя..

JaNNe, и те пасибки!!!!

Существуют переживания, о которых большинство из нас не решаются говорить,
поскольку они не вписываются в повседневную реальность и бросают вызов
рациональным объяснениям. Это не явления, происходящие вовне, а скорее события
нашей внутренней жизни, которые обычно отбрасываются как игра воображения и
стираются из памяти. Внезапно, привычный вид окружающего мира преобразуется
странным, то ли восхитительным, то ли тревожащим образом: он является нам в
новом свете, приобретая особое значение. Такое переживание может быть легким и
быстротечным, как дуновение ветерка, или оно может оставить глубокий отпечаток в
нашей памяти.
Одно из подобных откровений, которое я испытал в детстве, навсегда осталось
удивительно живым в моей памяти. Это случилось майским утром - я забыл в каком
году - но я всегда смогу точно указать то место, где это произошло, на лесной
тропинке, на горе Мартинсберг, рядом со швейцарским городом Баден. Когда я
прогуливался по свежему зеленому лесу, залитому утренним солнцем, неожиданно все
вокруг предстало в необычном свете. Может, это было что-то, чего я не замечал
раньше? Может, я внезапно открыл для себя весенний лес таким, каким он выглядел
на самом деле? Он сиял необычайно красивым великолепием, честно говоря, как
будто стараясь окружить меня своим величием. Я был переполнен неописуемым
чувством радости, единства, и счастливой уверенности.
Не имею понятия, сколько я простоял там, очарованный. Но я помню тревожное
беспокойство, которое почувствовал, когда сияние постепенно исчезло, и я побрел
дальше: как могло видение, которое было столь реальным и убедительным, столь
непосредственным и глубоким - как могло оно закончиться так быстро? И как я мог
сказать другим об этом, как того требовала переполнявшая меня радость, поскольку
я знал, что нет слов, чтобы описать то, что я видел? Казалось странным, что я,
ребенок, видел нечто удивительное, такое, чего взрослые, очевидно, не
воспринимали, поскольку я никогда не слышал, чтобы они упоминали об этом.
Все еще, будучи ребенком, я испытал еще несколько подобных моментов эйфории
во время моих прогулок по лесам и лугам. Именно эти переживания сформировали
основные контуры моего видения мира и убедили меня в существовании чудесной,
могучей и непостижимой реальности, скрытой от обыденного зрения.
Я был часто озадачен в те дни, мне хотелось знать, смогу ли я, став
взрослым, испытывать эти переживания, смогу ли я изобразить их в поэзии или
живописи. Но, зная, что я не был рожден поэтом или художником, я решил, что буду
хранить эти переживания в себе, такими значимыми, какими они были для меня.
Неожиданно, хотя едва ли случайно, гораздо позднее, в зрелом возрасте,
установилась связь между моей профессией и теми визионерскими переживаниями
детства.
Поскольку я хотел проникнуть в структуру и суть материи, я стал ученым
химиком. С раннего детства, питая интерес к растительному миру, я решил
специализироваться на исследованиях лекарственных растений. Двигаясь в русле
этого рода деятельности, я познакомился с психоактивными веществами, вызывающими
галлюцинации, которые в определенных условиях могут порождать провидческие
состояния, подобные тем спонтанным переживаниям, только что описанным мною.
Самым важным из этих галлюциногенных веществ стал ЛСД. Галлюциногены, как
активные соединения со значительным научным интересом к ним, заняли место в
медицинских исследованиях, биологии и психиатрии, а позже они, особенно ЛСД,
получили также широкое распространение в субкультуре, связанной с наркотиками.
Изучая литературу, связанную с моей работой, я стал осознавать всеобщее
огромное значение визионерского опыта. Он играет главную роль, не только в
мистицизме и истории религий, но также в творческом процессе в искусстве,
литературе и науке. Более недавние исследования показали, что многим людям
визионерский опыт доступен в повседневной жизни, хотя большинству из нас не
удается распознать его значение и ценность. Мистические переживания, вроде тех,
что оставили след в моем детстве, по-видимому, не так уж и редки.
Сегодня широко распространено стремление к мистическим переживаниям, к
визионерскому прорыву к более глубокой, более всесторонней реальности, чем та,
что воспринимается нашим рациональным повседневным сознанием. Попытки преодолеть
наше материалистическое видение мира совершаются в различных направлениях, не
только приверженцами восточных религиозных течений, но и профессиональными
психиатрами, которые перенимают подобный глубокий духовный опыт в качестве
основного терапевтического принципа.
Я разделяю мнение многих моих современников о том, что духовный кризис,
охвативший все сферы западного индустриализованного общества, может быть излечен
только изменением нашего видения мира. Нам следует перейти от
материалистического, дуалистического убеждения, что человек и окружающая среда
раздельны, к новому осознанию всеобъемлющей реальности, которая включает в себя
воспринимающее "Я", реальности, в которой люди чувствуют свое единство с живой
природой и мирозданием.
Все, что может способствовать такому фундаментальному изменению в нашем
восприятии реальности, должно привлекать к себе пристальное внимание. На первом
месте среди подобных подходов стоят различные методы медитации, и в религиозном
и в светском контексте, которые ставят своей целью углубление осознания
реальности при помощи мистического опыта. Другим важным, но все еще
противоречивым, путем к той же самой цели является использование свойства
галюциногенных препаратов изменять сознание. ЛСД находит подобное применение в
медицине, помогая пациентам в психоанализе и психотерапии воспринимать свои
проблемы в их истинном смысле.
Намеренный вызов мистических переживаний, в частности, при помощи ЛСД и
подобных галлюциногенов, по сравнению со спонтанным визионерским опытом, влечет
за собой опасности, которые нельзя недооценивать. Практикующие должны принимать
во внимание некоторые эффекты этих веществ, а именно их способность влиять на
наше сознание, на самую глубинную суть нас самих. История ЛСД на сегодняшний
день достаточно демонстрирует катастрофические последствия, которые могут
наступить, когда глубина его эффектов недооценивается и это вещество
воспринимается как наркотик, который можно принимать ради удовольствия.
Неправильное и неуместное использование сделало ЛСД моим трудным ребенком.
Я хочу дать в этой книге полноценную картину ЛСД, его происхождения, его
эффектов и его опасностей, чтобы предотвратить злоупотребление этим необычным
средством. Я надеюсь в связи с этим подчеркнуть возможности использования ЛСД,
которые соответствуют его характерному действию. Я считаю, что если бы люди
научились использовать способность ЛСД вызывать видения более разумно, в
подходящих условиях, в медицинской практике и в сочетании с медитацией, то в
будущем этот трудный ребенок мог бы стать вундеркиндом.

В области научных наблюдений удача дается лишь тем, кто подготовлен.
Луи Пастер.
Раз за разом я слышал или читал, что ЛСД был открыт случайно. Это верно
лишь отчасти. ЛСД явился на свет в рамках систематической программы
исследований, а "случайность" произошла значительно позже: когда ЛСД было уже
пять лет, мне довелось испытать его непредвиденное действие на себе самом,
вернее на своем собственном разуме.
Глядя в прошлое на свою профессиональную карьеру и, пытаясь отследить
важнейшие события и решения, которые в конечном итоге привели меня к синтезу

ЛСД, я понимаю, что наиболее решительным шагом был мой выбор работы после
окончания изучения химии. Если бы это решение было другим, это вещество, которое
стало известно всему миру, могло бы никогда не появиться. Поэтому, чтобы
рассказать историю происхождения ЛСД, я должен вкратце коснуться своей карьеры
как химика, поскольку эти две линии событий неразрывно связаны.
Весной 1929-го, по окончании Цюрихского Университета, я стал сотрудником
исследовательской химико-фармацевтической лаборатории компании Сандоз в Базеле,
под руководством профессора Артура Штолля, основателя и директора
фармацевтического отдела. Я выбрал эту должность, потому что она давала мне
возможность работать с натуральными продуктами, тогда как два других предложения
от химических фирм в Базеле означали работу в области синтетической химии.
Первые химические исследования Моя докторская диссертация в Цюрихе под
руководством профессора Пауля Каррера давала мне шанс реализовать свой интерес в
химии растений и животных. Используя желудочно-кишечный сок виноградной улитки,
я осуществил ферментное разложение хитина, строительного материала, из которого
строятся панцирь, крылья и когти насекомых, ракообразных и других низших
животных. Мне удалось установить химическое строение хитина по одному из
продуктов распада, содержащему азот сахару, полученному в результате этого
разложения. Хитин оказался аналогом целлюлозы, строительного материала растений.
Этот важный результат, достигнутый лишь после трех месяцев исследований, вылился
в докторскую диссертацию, защищенную мной "с отличием".
Когда я поступил на работу в Сандоз, штат сотрудников
химико-фармацевтического отдела был весьма скромным. Четыре химика с докторской
степенью работали над исследованиями, три над производством.
В лаборатории Штолля я нашел то занятие, которое полностью гармонировало со
мной, как с химиком и исследователем. Профессор Штолль поставил перед своими
химико-фармацевтическими исследовательскими лабораториями цель выделить основные
действующие вещества известных лекарственных растений и получить чистые образцы
этих соединений. Это особенно важно для лекарственных растений, чье действие
сильно варьируется, что делает сложной точную дозировку. Однако, если активное
вещество доступно в свободной форме, становится возможным производить стабильный
фармацевтический препарат, точно дозируемый по весу. Имея это в виду, профессор
Штолль выбрал для изучения вещества известных растений, таких как наперстянка
(Digitalis), морской лук (Scilla maritima), и спорынья (Claviceps purpurea или
Secale cornutum), которые, несмотря на свою нестабильность и неопределенность
дозировок ограниченно применялись в медицине.
Мои первые годы в лаборатории Сандоз были практически полностью посвящены
исследованию активных компонентов морского лука. Доктор Вальтер Крайс, один из
самых ранних соратников профессора Штолля, подтолкнул меня к этим исследованиям.
Наиболее важные компоненты морского лука уже существовали в чистом виде. Его
действующие начала, как и вещества наперстянки шерстистой (Digitalis lanata),
были с необычайным мастерством изолированы и очищены доктором Крайсом.
Действующее вещество морского лука принадлежит к группе сердечных
гликозидов (гликозид = содержащее сахара вещество) и служит, как и гликозиды
наперстянки, для лечения сердечной недостаточности. Сердечные гликозиды - весьма
сильнодействующие вещества. Поскольку их терапевтические и токсические дозы
столь мало отличаются, для них особенно важна точная дозировка, основанная на
чистых веществах.
В начале моих исследований фирмой Сандоз был уже разработан и применялся в
терапевтической практике фармацевтический препарат, содержащий гликозиды
морского лука, однако химическое строение его активных компонентов, за
исключением их сахаросодержащей части, оставалось во многом неизвестным.
Моим вкладом в исследования морского лука, в которых я с энтузиазмом
участвовал, было выявление химической структуры общего ядра его гликозидов, что
показало с одной стороны их отличие от гликозидов наперстянки, а с другой
стороны их близкую структурную взаимосвязь с токсическими веществами,
выделенными из кожных желез жабы. В 1935 эти исследования были временно
прекращены.
В поисках новой сферы изысканий, я попросил у профессора Штолля разрешения,
продолжить исследования алкалоидов спорыньи, которые были начаты в 1917 и
привели к выделению эрготамина в 1918. Эрготамин, открытый Штоллем, был первым
алкалоидом спорыньи, полученным в химически чистой форме. Хотя эрготамин быстро
занял важное место в терапевтической практике (под торговой маркой Гинерген) в
качестве кровоостанавливающего средства в акушерстве и как лекарство от мигрени,
после изоляции эрготамина и определения его эмпирической формулы химические
исследования спорыньи в лабораториях Сандоз были приостановлены. В это время, в
начале тридцатых, английские и американские лаборатории были заняты определением
химического строения алкалоидов спорыньи. Они открыли новый, растворимый в воде
алкалоид, который также можно было выделить из раствора, используемого для
приготовления эрготамина. Я полагаю, что фирма Сандоз вовремя продолжила
химические исследования алкалоидов спорыньи, иначе бы мы рисковали потерять свою
ведущую роль в этой области медицинских разработок, которая уже тогда
становилась столь важной.
Профессор Штолль одобрил мою просьбу, но с некоторым опасением: "Я должен
предупредить вас о тех трудностях, с которыми вы встретитесь, работая над
алкалоидами спорыньи. Это чрезвычайно чувствительные, легко распадающиеся
вещества; они менее устойчивы, чем любые из тех, что вы встречали, исследуя
сердечные гликозиды. Но вы можете попробовать".
Итак, колебания были отброшены, и я обнаружил себя вовлеченным в поле
деятельности, которое стало главной темой в моей профессиональной карьере. Я
никогда не забуду ту творческую радость, то страстное ожидание, которое я
чувствовал, приступая к изучению алкалоидов спорыньи, которые были в то время
относительно неизведанным полем для исследований.
Спорынья Может статься полезным, дать некоторою информацию о самой
спорынье. (За подробной информацией о спорынье читателям следует обратиться к
книгам Г. Баргера "Спорынья и эрготизм" (Gurney and Jackson, London, 1931) и А.
Хофманна "Алкалоиды спорыньи" (F. Enke Verlag, Stuttgart, 1964). Первая из них -
классический рассказ об истории спорыньи, тогда как последняя акцентируется на
химических аспектах.) Она возникает из-за низшего грибка (Claviceps purpurea),
который паразитирует на ржи и, в меньшей степени, на других зерновых и диких
травах. Зерна, зараженные этим грибком, преобразуются в загнутые рожки
(склероции) от светло-коричневого до фиолетово-коричневого цвета, которые
вырастают вместо нормальных зерен. Ботанически спорынья описывается как
склероций, форма, которую грибок принимает зимой. Спорынья, паразитирующая на
ржи (Secale cornutum) - та разновидность, которая используется в медицине.
Спорынья имеет историю, более интересную, чем у любых других лекарств, в
течение которой ее роль и значение поменялись на противоположные: изначально ее
боялись как яда, но с течением времени она превратилась в кладовую ценных
лекарственных веществ. Спорынья впервые появилась на сцене истории в начале
Средневековья, как причина вспышек массовых отравлений, поражавших тысячи людей.
Болезнь, чья связь со спорыньей была долгое время неизвестна, проявлялась в двух
характерных формах: гангренозной (ergotismus gangraenosus) и судорожной
(ergotismus convulsivus). Народные названия эрготизма (от французского ergot -
спорынья) - такие как "mal des ardents", "ignis sacer", "священный огонь" или
"огонь Св. Антония", относятся к гангренозной форме заболевания.
Святым-покровителем жертв эрготизма считался Св. Антоний, поэтому лечением этих
пациентов занимался в основном Орден Св. Антония.
До недавнего времени, похожие на эпидемии вспышки отравлений спорыньей
регистрировались в большинстве европейских стран и некоторых районах России. С
развитием сельского хозяйства и с приходом в семнадцатом веке понимания, что
содержащий спорынью хлеб и являлся их причиной, частота и масштабы эпидемий
эрготизма значительно уменьшились. Последняя крупная эпидемия случилась в
некоторых районах юга России в 1926-27 годах. (Массовые отравления в городке
Понт-Сент-Эсприт на юге Франции в 1951 году, которое многие авторы приписывают
содержащему спорынью хлебу, в действительности не имели ничего общего с
эрготизмом. Это скорее произошло в результате отравления органическими
соединениями ртути, которые применялись для дезинфекции зерна.)
Первое упоминание о медицинском использовании спорыньи, а именно как
средства для ускорения родов, встречается у франкфуртского целителя Адама
Лонитцера (Lonicerus) в 1582 году. Хотя спорынья, как утверждает Лонитцер,
использовалась повивальными бабками с давних времен, лишь в 1808 году это
лекарство вошло в академическую медицину, благодаря труду американского врача
Джона Стирнса, озаглавленному "Отчет о Putvis Parturiens, средстве для ускорения
родов". Использование спорыньи в родовспоможении не выдержало, однако, испытание
временем. Практикующие довольно скоро осознали большую опасность для ребенка,
вызванную в основном неточностью дозировки, при превышении которой возникали
спазмы матки. С тех пор, использование спорыньи в родовспоможении было
ограничено остановкой послеродового кровотечения.
Лишь после внесения спорыньи в различные фармакопеи в первой половине
девятнадцатого века были предприняты первые попытки, выделить ее активные
вещества. Однако на протяжении последующих ста лет никому из тех исследователей,
что анализировали эту проблему, не удалось определить вещества, отвечающие за
терапевтическое действие спорыньи. В 1907 англичане Г. Баргер и Ф.Х. Карр стали
первыми, кто изолировал активный алкалоидосодержащий препарат, который они
назвали эрготоксином, так как он производил больше токсических, чем
терапевтических эффектов. (Этот препарат не был однородным, он был скорее смесью
алкалоидов, как мне удалось показать спустя тридцать пять лет). Тем не менее,
фармаколог Х.Х. Дэйл открыл, что эрготоксин, помимо маточного действия, обладает
также антагонизмом к адреналину в автономной нервной системе, что могло привести
к терапевтическому использованию алкалоидов спорыньи. Только с изоляцией
эрготамина А. Штоллем (как упоминалось ранее) алкалоиды спорыньи нашли
применение и стали широко использоваться в терапевтической практике.
Ранние 30-ые стали новой эрой в исследовании спорыньи, начиная с
определения химического строения алкалоидов спорыньи, как упоминалось,
английскими и американскими лабораториями. Путем химического расщепления
сотрудникам нью-йоркского института Рокфеллера В.А. Джакобсу и Л.С. Крэйгу
удалось изолировать и описать ядро, общее для всех алкалоидов спорыньи. Они
назвали его лизергиновой кислотой. Затем произошло важное открытие, как для
химии, так и для медицины: изоляция алкалоида спорыньи, действующего на
мускулатуру матки и как кровоостанавливающее средство. Об этом одновременно и
практически независимо сообщили четыре источника, включая лабораторию Сандоз.
Вещество, алкалоид относительно простого строения, был назван А. Штоллем и Е.
Буркхардтом эргобазином (син. эргометрин, эргоновин). Путем химического
разложения эргобазина В.А. Джакобс и Л.С. Крэйг получили в качестве продуктов
распада лизергиновую кислоту и пропаноламин.
Я поставил себе главной целью синтез этого алкалоида путем химического
связывания двух составляющих эргобазина, лизергиновой кислоты и пропаноламида
(см. структурные формулы в приложении).
Лизергиновуя кислоту, необходимую для этой работы нужно было получить путем
химического расщепления какого-либо другого алкалоида спорыньи. Поскольку только
эрготамин был доступен в чистом виде, и уже вырабатывался килограммами в
фармацевтическом производственном отделении, я выбрал этот алкалоид в качестве
начального материала для своей работы. Я дал запрос на получение 0.5 грамма
эрготамина людям, занимавшимся его производством. Когда я прислал бланк
внутренней заявки профессору Штоллю на подпись, он появился в моей лаборатории и
сделал мне выговор: "Если вы хотите работать с алкалоидами спорыньи, вам следует
ознакомиться с методами микрохимии. Я не могу позволить вам потреблять для своих
экспериментов такие большие количества моего дорогостоящего эрготамина".
Отдел, производящий спорынью, помимо того, что использовал швейцарскую
спорынью для получения эрготамина, также имел дело с португальской спорыньей, из
которой получали некристаллический алкалоидосодержащий препарат, соответствующий
упомянутому ранее эрготоксину, впервые изготовленному Баргером и Карром. Я решил
использовать этот менее дорогой материал для приготовления лизергиновой кислоты.
Алкалоид, полученный производственным отделом, приходилось очищать дальше,
прежде чем он становился пригоден для расщепления до лизергиновой кислоты.
Наблюдения, сделанные в процессе очистки, навели меня на мысль, что эрготоксин
мог оказаться скорее смесью нескольких алкалоидов, нежели однородным алкалоидом.
Я расскажу позже о далеко зашедших последствиях этих наблюдений.
Здесь я должен ненадолго отвлечься, чтобы описать условия работы и
технологии, существовавшие в те дни. Эти заметки могут быть интересны
современному поколению химиков-исследователей, которые знакомы со значительно
лучшими условиями.

19.04.43 16:20: Принято орально 0.5 куб.см. 1/2 промильного раствора
тартрата диэтиламида = 0.25 мг тартрата. Разбавлен приблизительно 10 куб.см.
воды. Без вкуса.
17:00: Отмечается головокружение, чувство тревоги, визуальные искажения,
симптомы паралича, желание смеяться.
Добавление от 21.04:
Отправился домой на велосипеде. 18:00 - прибл. 20:00 наиболее тяжелый
кризис. (См. специальный отчет).
Здесь заметки в моем лабораторном журнале прерываются. Я мог писать
последние слова лишь с большим усилием. Теперь мне стало ясно, что именно ЛСД
был причиной удивительного происшествия в предыдущую пятницу, поскольку
изменения в восприятии были теми же, что и раньше, только более сильными. Мне
приходилось напрягаться, чтобы говорить связанно. Я попросил моего лабораторного
ассистента, который был информирован об эксперименте, проводить меня домой. Мы
отправились на велосипеде, так как автомобиля не было из-за ограничений военного
времени. По дороге домой, мое состояние начало принимать угрожающие формы. Все в
моем поле зрения дрожало и искажалось, как будто в кривом зеркале. У меня также
было чувство, что мы не можем сдвинуться с места. Однако мой ассистент сказал
мне позже, что мы ехали очень быстро. Наконец, мы приехали домой целые и
невредимые, и я едва смог обратиться с просьбой к своему спутнику, чтобы он
позвал нашего семейного врача и попросил молока у соседей.
Несмотря на мое бредовое, невразумительное состояние, у меня возникали
короткие периоды ясного и эффективного мышления - я выбрал молоко в качестве
общего противоядия при отравлениях.
Головокружение и ощущение, что я теряю сознание, стали к этому времени
настолько сильными, что я не мог больше стоять, и мне пришлось лечь на диван.
Окружающий меня мир теперь еще более ужасающе преобразился. Все в комнате
вращалось, и знакомые вещи и предметы мебели приобрели гротескную угрожающую
форму. Все они были в непрерывном движении, как бы одержимые внутренним
беспокойством. Женщина возле двери, которую я с трудом узнал, принесла мне
молока - на протяжении вечера я выпил два литра. Это больше не была фрау Р., а
скорее злая, коварная ведьма в раскрашенной маске.
Еще хуже, чем эти демонические трансформации внешнего мира, была перемена
того, как я воспринимал себя самого, свою внутреннюю сущность. Любое усилие моей
воли, любая попытка положить конец дезинтеграции внешнего мира и растворению
моего "Я", казались тщетными. Кокой-то демон вселился в меня, завладел моим
телом, разумом и душой. Я вскочил и закричал, пытаясь освободиться от него, но
затем опустился и беспомощно лег на диван. Вещество, с которым я хотел
экспериментировать, покорило меня. Это был демон, который презрительно
торжествовал над моей волей. Я был охвачен ужасающим страхом, сойти с ума. Я
оказался в другом мире, в другом месте, в другом времени. Казалось, что мое тело
осталось без чувств, безжизненное и чуждое. Умирал ли я? Было ли это переходом?
Временами мне казалось, что я нахожусь вне тела, и тогда я ясно осознавал, как
сторонний наблюдатель, всю полноту трагедии моего положения. Я даже не
попрощался со своей семьей (моя жена, с тремя нашими детьми отправилась в тот
день навестить ее родителей в Люцерне). Могли бы они понять, что я не
экспериментировал безрассудно, безответственно, но с величайшей осторожностью, и
что подобный результат ни коим образом не мог быть предвиден? Мой страх и
отчаяние усилились, не только оттого, что молодая семья должна была потерять
своего отца, но потому что я боялся оставить свою работу, свои химические
исследования, которые столько для меня значили, неоконченными на половине
плодотворного, многообещающего пути. Возникла и другая мысль, идея, полная
горькой иронии: если я должен был преждевременно покинуть этот мир, то это
произойдет из-за диэтиламида лизергиновой кислоты, которому я же сам и дал
рождение в этом мире.
К тому времени, когда приехал врач, пик моего безнадежного состояния уже
миновал. Мой лабораторный ассистент рассказал ему о моем эксперименте, поскольку
я сам все еще не мог составить связного предложения. Он покачал головой в
недоумении, после моих попыток описать смертельную опасность, которая угрожала
моему телу. Он не обнаружил никаких ненормальных симптомов, за исключением
сильно расширенных зрачков. И пульс, и давление, и дыхание - все было
нормальным. Он не видел причин выписывать какие-либо лекарства. Вместо этого он
проводил меня к постели и остался присматривать за мной. Постепенно, я вернулся
из таинственного, незнакомого мира в успокаивающую повседневную реальность.
Страх ослаб и уступил место счастью и признательности, вернулось нормальные
восприятие и мысли, и я стал уверен в том, что опасность сумасшествия
окончательно прошла.
Теперь, понемногу, я начал наслаждаться беспрецедентными цветами и игрой
форм, которые продолжали существовать перед моими закрытыми глазами. Калейдоскоп
фантастических образов, нахлынул на меня; чередующиеся, пестрые, они расходились
и сходились кругами и спиралями, взрывались фонтанами цвета, перемешивались и
превращались друг в друга в непрерывном потоке. Я отчетливо замечал, как каждое
слуховое ощущение, такое как звук дверной ручки или проезжающего автомобиля,
трансформировалось в зрительное. Каждый звук порождал быстро меняющийся образ
уникальной формы и цвета.
Поздно вечером моя жена вернулась из Люцерны. Кто-то сообщил ей по
телефону, что я слег с таинственным заболеванием. Она сразу же вернулась домой,
оставив детей у своих родителей. К этому времени, я отошел достаточно, чтобы
рассказать ей, что случилось.
Обессилевший, я заснул и проснулся на следующее утро обновленный, с ясной
головой, хотя и несколько уставший физически. Во мне струилось ощущение
благополучия и новой жизни. Когда, позднее, я вышел прогуляться в сад, где после
весеннего дождя сияло солнце, все вокруг блестело и искрилось освежающим светом.
Мир как будто заново создали. Все мои органы чувств вибрировали в состоянии
наивысшей чувствительности, которое сохранялось весь день.
Этот эксперимент показал, что ЛСД-25 ведет себя как психоактивное вещество
с необычайными свойствами и силой. В моей памяти не существовало другого
известного вещества, которое вызывало бы столь глубокие психические эффекты в
таких сверхмалых дозах, которое порождало бы столь драматические изменения в
сознании человека, в нашем восприятии внутреннего и внешнего мира.
Еще более значительным было то, что я мог помнить события, происходившее
под воздействием ЛСД во всех подробностях. Это означало только то, что
запоминающая функция сознания не прерывалась даже на пике ЛСД экспириенса,
несмотря на полный распад обычного видения мира. На протяжении всего
эксперимента я всегда осознавал свое участие в нем, но, несмотря на понимание
своей ситуации, я не мог, при всех усилиях своей воли, стряхнуть с себя мир ЛСД.
Все воспринималось как совершенно реальное, как тревожащая реальность,
тревожащая потому, что картина другого мира, мира знакомой повседневной
реальности по-прежнему полностью сохранялась в памяти, доступная для сравнения
Другим неожиданным аспектом ЛСД была его возможность производить столь
глубокое, мощное состояние опьянения без дальнейшего похмелья. Даже, наоборот,
на следующий день после эксперимента с ЛСД я находился, как уже описывал, в
прекрасном физическом и ментальном состоянии.
Я осознавал, что ЛСД, новое активное вещество с такими свойствами, должен
найти применение в фармакологии, неврологии, и, особенно, в психиатрии, и что он
должен привлечь внимание соответствующих специалистов. Но в то время я даже не
подозревал, что новое вещество будет также использоваться вне медицины, как
наркотик. Поскольку мой эксперимент над собой показал ЛСД в его ужасающем,
дьявольском аспекте, я менее всего ожидал, что это вещество сможет когда-либо
найти применение как некий наркотик, используемый ради удовольствия. Кроме того,
мне не удалось распознать ярковыраженную связь между воздействием ЛСД и
самопроизвольными визионерскими переживаниями, вплоть до последующих
экспериментов, проводившихся с более низкими дозами и в другой обстановке.
На следующий день я написал профессору Штоллю вышеупомянутый отчет о моем
необычайном опыте с ЛСД-25 и послал копию директору фармакологического отдела
профессору Ротлину.
Как я и ожидал, первой реакцией было скептическое удивление. Тотчас же
раздался звонок из управления; профессор Штолль спросил: "Вы уверены, что не
ошиблись при взвешивании? Упомянутая доза действительно правильная?" Профессор
Ротлин позвонил и задал тот же вопрос. Я был уверен насчет этого, поскольку
выполнил взвешивание и дозировку своими собственными руками. Однако, их сомнения
были несколько оправданы, так как до этого момента не было известно вещества,
которое оказывало бы даже малейший психический эффект в меньших миллиграмма
дозах. Существование вещества с подобной силой действия казалось почти
невероятным.
Сам профессор Ротлин и двое его коллег были первыми, кто повторил мой
эксперимент всего лишь с одной третьей той дозы, которую использовал я. Но даже
на этом уровне, эффекты по-прежнему были весьма впечатляющими и совершенно
нереальными. Все сомнения об утверждениях в моем отчете были исключены.

После открытия его необычных психических эффектов, ЛСД-25, который пять лет
назад был закрыт для дальнейших исследований после первых испытаний на животных,
снова включили в серию опытных препаратов. Большинство основополагающих
исследований на животных были проведены доктором Аурелио Черлетти из
фармакологического отдела Сандоз, возглавляемого профессором Ротлином.
Прежде чем новое вещество допускается к исследованиям в систематизированных
клинических экспериментах с участием людей, следует собрать обширные данные о
его действии и побочных эффектах в фармакологических опытах на животных. Эти
испытания должны проанализировать усвоение и распад данного вещества в
организме, и, в первую очередь, его переносимость и относительную токсичность.
Здесь будут рассмотрены только важнейшие отчеты об опытах над животными с ЛСД,
понятные неспециалисту. Я бы вышел за рамки этой книги, если попытался бы
упомянуть все результаты нескольких сотен фармакологических исследований,
которые проводились во всем мире в связи с фундаментальной работой над ЛСД в
лабораториях Сандоз.
Опыты над животными мало что рассказывают о психических изменениях,
вызываемых ЛСД, потому что психические эффекты едва ли можно установить у низших
животных; и даже у более высокоразвитых, о них можно судить лишь в определенной
мере. Эффекты ЛСД воздействуют в первую очередь на сферу высшей психической и
умственной деятельности. Отсюда становиться ясно, что специфических реакций на
ЛСД следует ожидать только от высших животных. Тонкие психические реакции нельзя
обнаружить у животного, поскольку, даже если они и происходят, животное не в
состоянии их выразить. Следовательно, становятся заметными только относительно
сильные нарушения, которые выражаются в измененном поведении подопытных
животных. Поэтому, даже для высших животных, таких как кошки, собаки и обезьяны,
необходимы количества препарата, существенно большие, чем эффективная доза ЛСД
для человека.
В то время как мыши под воздействием ЛСД показывают только двигательное
беспокойство и изменения в манере облизываться, у кошек мы видим, помимо
вегететивных симптомов, таких как стоящая дыбом шерсть (пилоэрекция) и
повышенное слюнотечение, симптомы, указывающие на наличие галлюцинаций. Животные
беспокойно всматриваются в воздух, и, вместо того, чтобы ловить мышь, кошка
оставляет ее в покое, или даже останавливается перед ней в страхе. Можно также
прийти к выводу, что поведение собак под воздействием ЛСД включает галлюцинации.
Группа шимпанзе, находящихся в клетке, очень чувствительно реагирует на то, что
один из стаи получает ЛСД. Даже если в отдельном животном не заметно никаких
перемен, все в клетке начинают шуметь, поскольку шимпанзе под влиянием ЛСД
больше не подчиняется четко согласованному иерархическому порядку стаи.
Из оставшихся видов животных, на которых тестировался ЛСД, стоит упомянуть
только аквариумных рыб и пауков. У рыб наблюдалась необычное положение тела на
плаву, а у пауков ЛСД производил явные изменения в плетении паутины. При очень
низких оптимальных дозах паутина была даже более пропорциональной и аккуратной,
чем обычная: однако, при больших дозах паутина становилась неправильной и
рудиментарной.
Насколько токсичен ЛСД? Токсичность ЛСД определялась на нескольких видах
животных. Нормой для измерения токсичности вещества является индекс ЛД50, то
есть средняя летальная доза, от которой погибает 50% испытуемых животных. Как
для ЛСД, так и в целом, он широко варьируется в зависимости от вида животного.
ЛД50 для мышей составляет 50-60 мг/кг в/в (то есть, от 50 до 60 тысячных грамма
ЛСД на килограмм веса животного при внутривенной инъекции раствора ЛСД). Для
крыс ЛД50 снижается до 16.5 мг/кг, для кроликов до 0.3 мг/кг. Один слон,
которому ввели 0.297 грамма ЛСД, умер через несколько минут. Вес этого животного
определили как 5000 кг, что соответствует летальной дозе 0.06 мг/кг (0.06
тысячных грамма на килограмм веса тела). Поскольку это единичный случай, это
значение не следует обобщать, но мы можем заключить, что самое большое земное
животное показывает пропорциональную чувствительность к ЛСД, так как летальная
доза для слона должна быть приблизительно в 1000 раз меньше, чем для мыши.
Большинство животных погибает от летальной дозы ЛСД из-за остановки дыхания.
Малые дозы, вызывающие смерть у подопытных животных, могут создать
впечатление, что ЛСД очень токсичное вещество. Однако, если сравнить летальную
дозу для животных с эффективной дозой для человека, которая составляет
0.0003-0.001 мг/кг (от 0.0003 до 0.001 тысячной грамма на килограмм веса тела),
выясняется необычайно низкая токсичность ЛСД. Только 300-600-кратная
передозировка ЛСД, если сравнивать с летальной дозой кроликов, или даже
50000-100000-кратная передозировка, в сравнении с токсичностью у мышей, могла бы
вызвать смертельный исход у человека. Эти сравнения относительной токсичности,
конечно же, понимаются только как приблизительные оценки порядков величин, так
как определение терапевтического индекса (то есть отношение между эффективной и
летальной дозой) имеет смысл только для данных видов животных. В случае человека
подобная процедура невозможна, потому что летальная доза для человека не
установлена. Насколько мне известно, до сих пор не зафиксировано ни одной
смерти, которая была бы прямым последствием отравления ЛСД. Многочисленные
случаи смертельных последствий, приписываемые употреблению ЛСД, действительно
имели место, но все это были несчастные случаи, даже самоубийства, которые можно
отнести на счет дезориентирующего состояния, возникающего при интоксикации ЛСД.
Опасность ЛСД лежит не в его токсичности, а, скорее, в непредсказуемости его
психических эффектов.
Несколько лет назад в научной литературе, а также в массовых изданиях,
появились сообщения, утверждающие, что ЛСД повреждает хромосомы и генетические
данные. Эти эффекты, однако, наблюдались лишь в нескольких индивидуальных
случаях. Тем не менее, последовавшие за этим всесторонние исследования большого,
статистически значимого числа случаев, показали, что нет никакой связи между
хромосомными аномалиями и употреблением ЛСД. То же самое относится к сообщениям
о деформации плода у беременных, которые по некоторым утверждениям, возникали
из-за ЛСД. В экспериментах над животными возможно, в принципе, спровоцировать
деформацию плода крайне высокими дозами ЛСД, достаточно сильно превышающими
дозы, используемыми для человека. Но в этих условиях даже безобидные вещества
вызывают подобные повреждения. Исследование указанных индивидуальных случаев
деформации плода у человека, опять-таки, не обнаруживает связи между ЛСД и
подобными травмами. Если бы такая связь существовала, это уже давно привлекло бы
к себе внимание, поскольку на сегодня несколько миллионов человек когда-либо
принимали ЛСД.
Фармакологические свойства ЛСД ЛСД легко и полностью поглощается
желудочно-кишечным трактом. Поэтому необязательно делать инъекции ЛСД, за
исключением особых случаев. Опыты на мышах с радиоактивно помеченным ЛСД
установили, что введенный внутривенно ЛСД очень быстро исчезает, оставляя
небольшие следы, из кровеносной системы и распространяется по организму. Как ни
странно, меньше всего он концентрируется в мозге. Здесь он сконцентрирован в
определенных центрах среднего мозга, которые играют роль регуляторов эмоций. Эти
открытия дают указания о локализации определенных физических функций в мозге.
Концентрация ЛСД в различных органах достигает максимальных значений через
10-15 минут после инъекции, затем плавно спадает. Тонкая кишка, где концентрация
достигает максимума через два часа, составляет исключение. Выводится ЛСД большей
частью (примерно до 80-ти процентов) через кишечник посредством печени и желчи.
Только от 1 до 10 процентов продуктов переработки составляет неизмененный ЛСД;
остаток состоит из различных продуктов распада.
Поскольку психические эффекты ЛСД продолжаются даже после того момента,
когда его уже нельзя обнаружить в организме, мы должны заключить, что он не
активен как таковой, а скорее он запускает определенный биохимический,
нейрофизиологический и психический механизм, который вызывает состояние
опьянения и продолжается уже в отсутствие действующего вещества.
ЛСД стимулирует центры симпатической нервной системы среднего мозга, что
приводит к расширению зрачков, повышению температуры тела, и росту уровня сахара
в крови. Как уже упоминалось, ЛСД вызывает сокращения матки.
Особенно интересным фармакологическим свойством ЛСД, открытым в Англии
Дж.Х. Гэддамом, является его эффект блокады серотонина. Серотонин - это
гормоноподобное вещество, присутствующее в различных органах теплокровных
животных. Концентрируясь в среднем мозге, он играет важную роль в
распространении импульсов определенных нервов и, следовательно, в биохимии
психических функций. Психические эффекты ЛСД некоторое время объясняли
нарушениями нормального функционирования серотонина, которые вызывает ЛСД. Тем
не менее, вскоре было показано, что даже некоторые производные ЛСД (соединения,
в которых слегка изменено химическое строение ЛСД), не проявляющие
галлюциногенных свойств, тормозят эффекты серотонина так же сильно, или даже
сильнее, чем неизмененный ЛСД. Поэтому, тот факт, что ЛСД блокирует серотонин,
не достаточен для объяснения его галлюциногенных свойств.
ЛСД также влияет на нейрофизиологические функции, связанные с допамином,
который, как и серотонин, является гормоноподобным веществом, естественно
встречающимся в организме. Большинство мозговых центров, восприимчивых к
допамину, активизируются ЛСД, в то время как другие им подавляются.
Мы все еще не знаем биохимического механизма, посредством которого ЛСД
воздействует на психику. Однако, исследования взаимодействия ЛСД с мозговыми
регуляторами, такими как серотонин и допамин, являются примерами того, как ЛСД
может служить в качестве инструмента для исследований мозга, для изучения
биохимических процессов, которые лежат в основе психических функций.