Я устал. «Псевдо» мне надоел. Живучая падла! «Псевдо», сыночек мой, не пора ли тебе умирать?
Я не могу ни о чём говорить. Я не понимаю, давно не понимаю, что у меня в голове. Мне непонятны мысли мои, неясен механизм их возникновения, не укладывается в голове ничего. Все полки забиты и одновременно пусты.
Ещё в десятом классе я открыл у себя в голове колодец. Бездонный, узкий, мягкий, сладостный и метафизический, словно пизда. Сначала колодец был невелик в диаметре, а внутри головы простиралась бескрайняя вольная степь, посреди коей колодец, собственно, и находился. А потом поехало, понеслось, берег скрылся из виду... У башки моей своего рода половая жизнь началась.
Колодец-пизда стремительно стал расширяться, расти, растягиваться, наконец. Окончательное воздействие на эту япону дыру оказали сложные роды моей Симфонии № 1. Не обошлось без разрывов и уже не срослось...
Исчезла вольная степь в моей голове несчастной. Исчезла со всеми своими дикими ордами, шатрами, войнами, народами, городами. Всё поглотила дыра. Совсем охуел мой колодец. Опизденел. Не стало ничего в моей голове, кроме колодезной чёрной дыры. Всё развивается, однако, по своим законам, и ныне дыра уже начинает сжиматься.
Мне иногда кажется, что под рыжими волосами уж и нет ни черта. Положишь ладонь на макушку и провалишься в пустоту, упадет туда, упал уже туда весь мой мир и канул в темную воду...
Тут-то как раз алёнкины рыцари и подбежали к злополучному люку, куда спрыгнул минуту назад Теодоров. Они спустились вовнутрь, и через время, как сквозь микрофон, прозвучало: «Там никого нет», – сказали в один голос трое посланных на разведку. «Значит можно войти», – заключила Елена (Но не вошла. До сих пор не вошла. Что же ты, Ленушка?) и добавила: «Все могут быть свободны!..»

Ольга Владимировна, читали ли что-либо подобное Вы? Если скажете «да», попадёте в ловушку. Если скажете «нет»... Господи, что же делать-то мне? Попался я, рыженький дурачок.

«...Борис, а Борис! Обидели юродивого. Отняли копеичку...»
Богородица-дева пальцы Господа в рот, тянет, тянет пальцы его, охваченные антоновым огнём. Мересьев. Машенька и медведь.
А о "Весне
священной" дети мои написали так: «Плыл лебедь по воде. И вдруг медведь начал пугать лебедя. Лебедь испугался и взлетел на небо. А потом медведь побежал за ним, но не догнал. И тогда медведь начал бить себя по телу».

Во время путча 1993-го года я сидел как-то в аудитории № 9 Московского Педагогического Университета и чистосердечно гнал искреннюю свою хуйню:
«...Выебать женщину мне неинтересно по сути дела, то есть можно, конечно, но это уже бывало со мной, и теперь я не люблю, когда это является основным. Ничтожно малы стимулы к тому, чтобы трахнуть кого-то. Честно говоря, руки мои в хорошей форме.
А вот уснуть рядом со странно любимым доверчивым существом, охранять его, а на самом деле, находясь под защитой её сладкого сна, прижаться, прижаться, прижать к себе, спрятаться у неё на груди, а утром снова сделать её маленькой девочкой – это, пожалуй, то, чего хотелось бы, когда мне плохо.
А когда у меня руки мои (онанистические) такие штуки начинают выделывать с фортепьяно, что дух захватывает; да, да, руки мои, послушные воле Творца (здесь и далее под Творцом я подразумеваю, конечно, себя самого), тогда нет, женщины мне не нужны, а хочется делать, делать, делать, добиться чего-нибудь, но потом вдруг обуревает жгучее желание поделиться оной творческой радостью с Любимой, а её-то и нет. Но я так возбуждён, что говорю про себя: “Ну и хуй с тобой, неведомая мне Дева! Хуй с тобой, хуй с тем, что тебя нет!”
И так счастлив я тогда: хожу по квартире – не могу остановиться, снова поиграю так впечатлившую меня новую темку собственного сочинения, снова хожу, а рожа у меня уже вся красная почему-то, уши горят. Ужас – что делается!
А тут приходят музыканты из
Другого Оркестра. Я им играю, а они говорят: “Ничего. Нормально. Клёво. Классно. Сделаем”. или “Говно!” или “что это за «ёб-твою-мать» такая?!”
“Хуёво”, – думаю: “Ну ничего!” Опять бегаю, хожу, опять рожа красная, снова пытаюсь что-нибудь сделать себе, и тут вдруг снова ебаться хочется. Пиздец!.. Как жить?
<...> Незаметно наступила полночь. Я иду по болоту и собираю клюкву, как Пришвин.
Или вот джунгли. Моя бывшая жена (тогда, в 93-м году, у меня была ещё всего одна бывшая жена, то бишь Мила) абсолютно голая катается на лианах и плачет, потому что хочет домой, к новому мужу, не понимая, что это как раз он-то её и раскачивает, чтобы она наконец улетела куда-нибудь на хуй, на Солнце. Гремучей змеёй он хлещёт её по спине, чтобы женщина энергичней качалась. Моей бывшей жене на лицо упала паутинка и серая веточка...
Напоследок, недавний мой сон. Мы с мамой на подводной лодке поплыли в Голландию.
Лодка всё время, много дней, плыла по поверхности моря, не погружаясь на глубину.
Было солнечно, и поэтому на палубе установили шезлонги и брезентовые тенты для отдыха пассажиров.
Мужчины и женщины возлежали в купальных костюмах, пили кока-колу или занимались прочей курортной фигней.
В процессе чтения газеты (что, надо сказать, мне несвойственно) я задремал. А когда проснулся, увидел, что небо как-то всё посерело, вода взволновалась, а вокруг нет ни одного пассажира кроме меня. Шезлонги и тенты так же отсутствовали...
Почти сразу я к своему ужасу понял, что лодка... идёт на погружение. Я ринулся было к люку, но тот уже был благополучно задраен.
Со всех сторон меня окружал океан, и ноги были уже по щиколотку в солёной воде.
В последние мгновения я успеваю заметить, что щель между крышкой как бы задраенного люка и палубой достаточно широка, чтобы в неё постоянным потоком хлестала вода... Никто не спасётся!..»

Продолжение следует...