Грузовик вез медь. На медленном огне жарилось небо, в подворотни пробивался сумрак, разряжалась батарейка дня, и все положительные ионы, отрываясь от земли, улетали прочь, протаранивая озон… Грузовик вез медь, смятой разношерстной националистической кучей, бликуя ярко-сиреневым , раскрепощено и лениво лежала она, подпирая нарощенные досками бока. А он себе вез. И слышался звон по нотам дорожных колдобин. И среди петушьих споров мотка кабеля с чайником под вечный скрежет сбившихся в толпу крышек тихо посвистывала старая труба. Как-то так. Своенравно и легко, совсем не задумываясь над мелодией, каталась по верху кучи, а встречный маслянистый ветер продувал насквозь… И даже если эти звуки были слышны, то лишь грузовику, которому было вовсе не до таких мелочей – он вез медь и усердно старался не уснуть у ближайшей обочины.

            Рядом прогремел трамвай под счастливым номером «2222». Он вез людей. Не по своей воле, конечно, что за глупость их двигать, если сами могут, они ж не медь… Но так уже вышло. И как раз в этот момент на поручне справа повис старый человек. Вещи вращались вокруг головы, вальс заполненных кресел, летящих без траекторий авто, серпантинных падений скомканных талонов, иллюминация, так ярко, страстно и по-новому красиииво… ффф…Вдох. Он мигом покраснел, шатнулся и обмяк, вырвав на пол густой оранжевой жижей. «Фу, пьянь!» - гаркнул кто-то спереди. «Угу» - подхватили там же. Трамвай вез людей.

            Труба резвилась и никак не могла надышаться, за пыльным вихрем в подарок угасающему дню летела уже отчетливая мелодия, в неё даже уже дважды пыталась пробиться мятая туба с самого дна, но всё как-то не складывалось, потому она в обиде и рефлексии уткнулась в борт и едким басом выдохнула, согласившись: грузовик вез медь, значит, именно это было нужно, и нечего страдать херней.

            Ускорившись, мимо продымел самосвал. Он вёз горячий черный асфальт. Людям вез, которые так ждали, хоть и не будут рады его запаху. Вот как эта грузная женщина, что идет по уже посеревшей дороге и, скорчив мину, затыкает себе нос, рассеянно поглядывая на плетущегося сзади ребенка. «Блядь!» - говорит она ему; мальчик автоматически повторяет: «Блядь» и валится с ног пощечиной. «Что ты сказал, тварь?» - и еще одна летит и сбивает с ног, как только встал. «Я убью тебя» - цедит он сквозь пальцы едва шипящим шепотом… Через 10 лет так и случится, и пока её тело будет выливаться сквозь разлом в голове на этом же самом месте, он убежит, сияя глазами, сжав в кулаке такие вожделенные бумажки.  Только асфальт об этом и вспомнит. Жаль, что его всё равно не спросят. Но так уж заведено.

            Грузовик вез медь. Воздух вокруг окончательно скатился в чернь. Три тонких полоски попеременно низко гудели под натиском напористого ветра, и под их аккомпанемент труба солировала, разливаясь особенно настойчиво. Она ревела на правом повороте, и пара тазов аплодировала, не раз вызывая на бис, она свистела при торможении – и все крышки разом звенели, подбадривая, даже туба попыталась взвыть, но как-то неуверенно и негармонично, потому на кочке, осмеянная кабелем, смолкла. Грузовик вез медь, приближался горизонт, заставляя кузовной оркестр особенно надрываться. Развлечение да и только!.. Нет ничего более безыдейного, чем джаз. Ну, разве что джаз по металлолому.

            Грузовик вез медь, на обочине стояла легковушка, еще недавно она везла парочку, но теперь там свершалось изнасилование, и совсем через чуть-чуть эта девочка выпадет на колени из двери пассажира, с сумочкой в окровавленных руках…

            Грузовик вез медь, а справа высотка двадцать два года носила человека. Носила да и выплюнула через окно.

            Грузовик вез медь, а на змеящемся от дороги кладбище двое отрывали и носили сталь, и у них очень хорошо получалось. По кромке асфальта шел человек, увидел – и перешел на другую сторону, съежившись.

            Грузовик вез медь.

            За любым из окон, над каждым из люков, перед всякой дверью разливалась музыка, оставленная выброшенными, украденными, обменянными, сданными за бесценок предметами, и она вилась воронками, зациклившись на себе, чтобы смыться ночным дождем в канализацию. Чтобы завтра, отравленная хлором, очищенная углем, наполненная ржавчиной труб и вновь очищенная сеткой на кране, вскипяченная медью, эта вода попала в наш утренний кофе и заставила прожить еще хоть один день. Внутри бортиков такого же кузова, где просто некому петь. А горизонт приближается.