Как всё начиналось?

Наша жизнь, по большому счёту, прекрасна. Особенно вначале. Помните, с чего всё начиналось? Да, всё начинается с детства. Задумайтесь: почти у каждого из нас было просто замечательное детство. Совершенное и безоблачное. Этого вы, несомненно, не вспомните, но появления каждого из вас на свет ждали. Рождение ваше сопровождалось любовью, весельем и искренним обожанием. Буквально всех окружающих волновали важные именно для вас вопрос: «Боже мой, как же мы назовём ребёночка? Каким он или она будет? Не знаете, кстати: мальчик родился или девочка? А где будем рожать?» и так далее.

Вас любили тогда. И как вас любили! А вы, признаться, в то время, как никогда более, были достойны такой любви. Какими вы были нежными и тонкими! Какими замеча­тельными! Когда вы проклюнулись и вылезли на свет, вы громко кричали только по делу когда надо было срочно что-то менять или срочно вас покормить. С вами еще никто не был знаком. Вы были совершенны. Вы были твердо уверены, что вы-то и есть центр все­ленной.  В том не было никаких сомнений. Еще бы: любое ваше самое простое, естест­венное и физиологическое действие вызыва­ло абсолютно у всех такую дикую радость и наслаждение, которых в дальнейшем уже ни­когда не удастся достичь. Ну, подумайте, ко­гда еще пук или отрыжка вызывали у ваших родителей сокрушительный прилив радости и немедленное стремление поделиться впе­чатлениями о прослушанном со всеми членами семьи

Больше никогда

Вы постепенно росли и крепли, по-преж­нему оставаясь такими же маленькими и хо­рошенькими Вас все так же обожали и любили. Ведь вы будущий центр вселенной. Вы были уверенны, что все игрушки создаются

только для вас. Да что игрушки  - ВСЕ вокруг только для вас. Вся вселенная ваша. А если кто-то этого не понимает, надо громко за­плакать, надуться или проявить характер, и все моментально упадет в ручки. И вот в один не самый прекрасный день, когда с утра все шло как обычно и ничто не предвещало беды, вы заглядываете в вашу любимую песочницу. Замечу  - только ВАШУ песочницу. Но что-то не так. Что-то определенно не так! И дейст­вительно, ваши подозрения оказываются не­беспочвенными: рядом с вами в ВАШЕЙ пе­сочнице возится такая же очаровательно-сопливая вселенная. И этой другой вселен­ной тоже почему-то очень многого хочется. Мало того, эта непонятная «другая», которой тоже хочется, вдруг недовольно спрашивает: «Как это ты - - центр вселенной? Ты, родной, наверно ошибся. Это не ты, это я — центр вселенной. Постой, постой! — говорит она, желающая многого. — Что это значит «твоя» лопатка? Это МОЯ лопатка! Как это — «не­множко поиграть в лопатку» и что это зна­чит    - «отдать лопатку»»?!

Вот тогда-то и появляются эти могучие ОНИ. Родители

И они, те самые родители, которые всегда
с обожанием смотрели тебе в рот и даже в
разные другие места, вдруг начинают гово­рить: «Ну что же ты, надо ведь делиться...»

«Почему? - изумляешься ты. - Почему это вдруг надо делиться? Отчего до этого любое мое желание воспринималось, как лучшее и единственное в мире, а теперь вдруг «надо делиться»?» Какая-то глупость!!! А главное бессмысленно как-то.  Оттого,  что ТЫ де­лишься, именно ТЕБЕ ничего и не прибавля­ется. В лучшем случае, тебе дадут мерзкую гадкую и обтрепанную машинку, которой и так никто играть не хочет. А ты за это должен отдать прекрасную и замечательную пожар­ную машину, привезенную папой из-за гра­ницы?! Зачем? Почему?

А потому, говорят ОНИ. что тебе надо быть хорошим. В детстве такое поведение называ­ют «хорошесть», хотя в зрелом возрасте это назвали бы глупостью. Никто ведь не подой­дет к взрослому человеку и не скажет: «Так, давай ты сейчас будешь со мной делиться. Что значит «как»? Просто: я заберу твой «Мерседес», а ты пока возьми мои «Жигули» Ненадолго, потом вернешь!» Абсурд! Но по­чему-то считается, что детям только так и

правильно поступать. А как же иначе? Ты ведь должен любить этого мальчика или девочку. -Любить, - спрашиваешь ты. –Да я их даже не знаю! Почему это я им уже что-то должен любить? С каких таких пирогов я должен изначально хорошо к ним относиться? и что дорогие родители, мне будет, если я вдруг все же начну к ним относиться хорошо?»

Ну, как, что будет. Во-первых, когда ты пойдешь в школу, ты потеряешь свое имя. Если до этого ты все время жил по милейше­му алгоритму, вроде:  «Мальчик, а как тебя зовут?» «Ваня». «Ой, ты такой хоро­шенький, Ванечка. Расскажи нам стишок».

«Фе-фе-фе». «Замечательно!» Зрители аплодируют и умиляются. А когда ты нау­чишься делиться и относиться к непонятно кому хорошо, ты пойдешь в школу, где вдруг
выяснишь для себя, что рассказывание сти­хов в твоем гениальном исполнении возымеет успех, только если воспроизводить текст на скорость. Никого не будут волновать такие мелочи, как интонация или смысл рассказанного. Нет, всё будут озабочены только тем, чтобы ты помнил все слова. И всё! Поэтому нет ничего глупее и хуже, чем дети, рассказывающие стихи. Это же абсурд: выходит  эдакая дородная маманя, гордостью превос­ходящая свои антропометрические размеры, и ставит на стулик своего ребеночка. И не менее гордый малыш с выражением начинает декламировать:

Россия -- Сфинкс. Ликуя и скорбя,

И обливаясь черной кровью,

 Она глядит, глядит, глядит в тебя

 И с ненавистью, и с любовью!

Зачем? Зачем он произносит слова, смысл которых не понимает? Зачем он коверкает великую классическую русскую литературу в угоду своим родителям, которые тоже не имеют ни малейшего представления о назна­чении этой самой литературы? Этого же ни­кто и никогда не поймет. Может, для того, чтобы мамам казалось, что у них растет ин­теллигентный ребенок? Увы, они воспитали скороговорящее,  скоропортящееся, ничего не понимающее в литературе создание. Но зато в них всех навсегда будет жить крепкое, внутреннее,  передаваемое из поколения в поколение ощущение,  что мы, русские, интеллигенты.

Мы ведь помним наизусть очень многое, правда, ни черта в этом не понимая. Но суть то не в этом. Суть в удовольствии, которое мы доставляем окружающим нас. Мы же не для себя учим эти стихи, а для каких-то абстрактных людей. И только в зрелом возрасте, совсем неожиданно, эти отвлеченные, безад­ресные стихи действительно нам помогают, в частности, тогда, когда мы начинаем кокетничать с девушками и можем красиво так, отставив ножку и ручку, ввернуть что-нибудь из Блока. Дескать, сделаю вид. что знаю даже больше, чем одно четверостишие. И загадоч­но улыбаясь, прошепчу ей на ушко: «А пом­ните вот это? А помните…»  В этом особен­ность России. Все помнят! Но лишь одно чет­веростишие. И страшно боятся самим себе в этом признаться. Ну, еще бы, четверостишие ведь убедительное. Так легко-легко, по вер­хам, по верхам. По верхам. Если вспомнишь два четверостишия — молодец, ты уже невероятно развитой, интеллигентный и очень; же культурный человек. Честь тебе и хвала. У нас же самый убедительный способ по­бедить в споре - - это сказать: -А вот вы! Да, вы! Ведь вы этого не читали, да? А вот вы по­читайте, тогда и к разговору вернемся!»При этом такие победители глубоко уверены, что униженные побежденные никогда этого не и не прочтут. А если и прочтут, то все равно не осилят В свое время я немалое количество людей огорчил убийственной фра­зой: «А вы можете мне сказать, как выглядит ты самая книга, которую я должен прочесть?» Помнится, некоторое время назад было очень модно знать фамилию Макиавелли. Такой он был  модный!   Все  делали  так:   «Да-да-да Макиавелли. Конечно. Изумительно!» А как говорю,  выглядит книжечка? Она какая по размеру? А обложечка,  позвольте осведо­миться, какого у нее цвета? Возникали паузы И все это начинало напоминать не спор перепалку из Ильфа и Петрова: «Отстаньте вы от меня! Знаю я, какие шакалы: в это время года они неядовиты». Такие, в форме змеи.. Итак, детство. Как ни прискорбно, в детст­ве мы теряем себя. Из центра вселенной и смысла ее существования постепенно пре­вращаемся в какую-то маленькую даже не планетку, а астероид. Мы как-то вдруг отхо­дим: сначала мы отдали лопатку, потом у нас забрали имя, и вместо него, невзирая на то что мы очень долго его учили и с трудом про­износили, выдают фамилию. И теперь, в шко­ле, мы должны жить по фамилии. В школе к тебе обращаются только по фамилии, это нормально К тому же ты постепенно начинаешь осознавать, что здесь, в школе каждый, Не, по крайней мере, не хуже, чем ты. И противиться такому раскладу бессмысленно, все равно ничего не получится. Основной талант советской средней школы всегда заключался в том, с какой скоростью из умных и тонких детей производили совершенно скучных и никчемных пионеров с комсомольцами. Куда девались эти бесконечно талантливые семи-, восьми-, десятилетние дети, и откуда стали появляться все эти маленькие Зурабовы пят­надцати лет? Это понять невозможно. Это что-то совершенно алогичное, хотя и существую­щее повсеместно.

А через некоторое время после того, как были запущены необратимые процессы са­моутраты, из школы начинают выходить тол­пы маленьких негодяйчиков, которые вроде бы знают о жизни все, но на самом деле ни­чего. Они уверены в себе. Да. они уже не считают себя центром мироздания, но за звание соли земли готовы рвать глотки. Они приходят из школы в институт, поступая в не­го кто как может: преимущественно через репетиторство и деньги. Деньги, правда, за­рабатывают и тратят их родители. Или в ка-кой-то момент времени звонят кому надо, детки получили необходимое место.

А когда дети приходят в институт, они дог себе многое доказывать. Ведь к ним возвращается имя, к ним возвращается статность. Они начинают заглядываться на девушек ко­кетничать, они задумываются о любви. Они даже думают о семье, потому что семья - модно. Она молодежный символ независимости. Ведь если я женат, то мне должны. И можно будет той брачной ночью что? Совершено верно. Считать деньги, которые были ~ конвертиках. Это единственное, чем все занимаются той трагической ночью. Ее нетерпеливо ждут и думают:  «А оправдались ли наши расходы-?» И расходы всегда оправды­ваются по одной простой причине: деньги на свадьбу тратят ваши родители, а конвертики забираете себе вы. Хоть один человек отдал деньги из конвертиков родителям? Думаю, никто даже не задумался.

Постепенно проходит и время института Вы овладеваете специальностью. Хамством доказываете себе, что вы лучше других. Го­раздо лучше! Без хамства это сделать слож­но, особенно если вы гуманитарий по про­фессии. Это в точных науках есть измеримые

критерии, а в гуманитарных специальностях мы легко обходимся без этого. И тогда наступает очередной трагический момент осозна­ния: а что потом? Куда идти? Куда деваться? Прийти в большую жизнь?!  А кто нас там ждет? Там, в большой жизни, живут взрослые дяди, и каждый из них уже был в институте. И у себя в институте он тоже считался гени­ем, тоже слыл замечательным малым, он был мудрый, он был тонкий, он был эрудирован­ный. От него все сходили с ума, он был са­мый, самый, самый, и, как он сам позже вы­яснил, он тоже не был первым на земле. Ка­ждый год до него приходили точно такие же талантливые люди, и их тоже надо было ку­да-то девать

Забавная ситуация, верно: и дети, и взрос­лые люди невольно позиционируют себя как не самая малая часть мира, в который они пришли, но который их почему-то не хочет. Который не верит в их гениальность, который их отталкивает. Который говорит им: «А по­чему мы должны верить, что ты настолько хо­рош? Докажи нам!» А ты говоришь: «Как же, да я, нет, да я…» Подождите, отвечают ему Они, у нас здесь совсем другой уклад. Мы и другие. Подождите. И, подождав, вы невольно оказываетесь в мире негодяев, у которых зарплата выше вашей. Где нет друзей, ибо все друзья — предатели, где все на­чальники — ничтожества, а все хлебные по­зиции давно схвачены. Проще говоря, у Них -все, а у вас - извините. И при этом вы прекрасно понимаете, что все эти людишки ничегошеньки в жизни не понимают. Да если бы им не помогли когда-то, да они бы! Да мы бы! А они... А кто они?

Вы когда-нибудь обращали внимание на то, что все двенадцатилетние дети рассказы­вают одни и те же анекдоты'? Детям, которым двенадцать было в 1941 году, рассказывали те же анекдоты, что и те дети, которым две­надцать  исполнится  в  2007-м.  Анекдот — как круги по воде, люди входят в воду в этом возрасте. Они растут, становятся больше и больше, а анекдоты подчас остаются все т же, на уровне шестого класса средней школы. Иногда люди вырастают в тринадцатилетние анекдоты, а потом и в анекдоты . четырнадцатилетних и даже пятнадцатилетних. Но изначально детские анекдоты всегда находятся на этом уровне сознания. Почему? Да потому, что ментальность растет благодаря анекдоту. Анекдот объясняет, где я и где Они. Это ироничное восприятие себя. Ну, подумайте сами, разве это анекдот: все муж чины России, кроме безнадежно больных и родившихся красивыми, вынуждены худеть Вы спросите меня, почему'? А я вам отвечу. Посмотрите внимательно на плюшевого миш­ку. Если так сложилось, что первая игрушка в вашей жизни была плюшевым медведем, то этот стереотип сохранится у вас в голове на всю оставшуюся жизнь. Ведь все, что не про­щается мужской фигуре, у плюшевого мед­ведя приветствуется. Заметьте: этот гигант­ский живот, эти маленькие хилые ручки и ножки, тупорылое выражение лица. И все го­ворят. «Ой, какой милый медвежоночек!» И, когда ты, всю жизнь слыша, что он такой ми­лый, вырастаешь похожим на него, тебе поче­му-то говорят: «Подожди, подожди, подожди!» Все стереотипы заложены в детстве: де­вочки вообще в целлулоидных Барби игра­ют... А выливается такое детство во что? Вы знаете, как отличить нашего человека за гра­ницей? Наши всегда парами ходят. На всякий случай. Часто пары составляются из особей разного пола и антагонистической внешности. Это всегда очень страшный мужик, на­чинающий одетый в «Бриони» потный лимон, и красавица с накладными мозгами, в которой поселилось нечеловеческое Томление от того, что сегодня она с этим жлобом. Хотя, очевидно, она готова была бы быть и с другим. Но другой жлоб оказался жлобом настолько, что у него нет денег даже на то, чтобы вывезти её за  границу. Но ничего, он за это ещё поплатится!..  А мужики наши помимо всего прочего, на всякий случай хо­дят так            будто они прямо сейчас готовы ринуться в последний и решительный бой.
Они такие все: они ищут моментальной опасности, они сразу замечают вокруг себя вра­гов. Да я сам такой же был!  Помню: Америка, Нью-Йорк, центральный парк  И я, начитав­шись разных ярких вывесок, вдруг понимаю: «Мама дорогая! Ведь страна контрастов. Вот сейчас, прямо здесь, тяжелая журналистская судьба забросила в центральный парк. Неужели тут прямо и оприходует?». И впрямь идет на меня здоровенная и абсолютно та
чернокожая детина. Говоря простым языком,
огромный негр, а на плече у него бумбокс.
Афроамериканцем я бы его не назвал, может, он никогда в жизни в Африке-то но был. Почему я должен звать негра афроамериканец, он же не называет меня индоевропейцем?! Так вот идёт этот смуглый красавец, слушает свою музыку Вуду и конечно, сталкивается  со мной плечом. Я думаю: «Ну всё, Владимир Рудольфович, один интернациональный конфликт есть». А негр, значит, ставит эту свою гигантскую говорящую штуковину на пол, начинает учащённо кланяться и говорит: «Sorry, sir!» И я понимаю, что есть пацаны и пострашнее него – я то есть. И говорю с удалью: «Ну что, негр, испугался? Вот так вот, знай наших!»