Настроение сейчас - воспоминания.....

Он чувствовал её спиной. Ноги ощущали шероховатость покрытия дороги. Руки, легко и властно, едва уловимыми движениями координировали траекторию движения. Мир несся ему навстречу со скоростью 163 километра в час. И он чувствовал это движение всем своим существом. Сознание того, что управляемая им тонна металла, рассекая московскую ночь, приближает его к ней, приносило удовольствие. С каждой секундой. Он ближе, она ближе. Они будут вместе. Скоро... Постовой смотрел вдаль, куда уползал бесконечный желтый змей, опоясавший кольцом Москву. Четыре светящиеся точки вынырнули на подъем и неслись к нему. Хамовито и дерзко. Два красных огня рождали чувство опасности и тревогу. Серебристый 2112 несся на него, не собираясь высказывать фальшивого уважения и сбавлять скорость. Не замедляясь, машинО-промчалась мимо ДПС-ника. Мысль поднять жезл просто не успела появиться на свет. Рука рефлекторно дернулась вверх и безвольно повисла...Вместе с миром пролетел навстречу ему стационарный пост ДГТС, молодой мусор в светоотражающем жилете, глупо мотнув головой, провожал его взглядом. Нет. Не сейчас. Ему некогда. Его ждет она, и он очень не хочет опаздывать. Слишком быстро проносятся в голове мысли, чтоб останавливать их. Ночной МКАД видел парней много быстрее чем он. Пусть они расскажут блюстителям скоростного режима, куда их черт несёт. Его несёт любовь. Он едет к ней и единственное с чем он сейчас считается это законы физики. Всё. Впереди развязка. Пора вытормаживаться. Наката не будет. Время дорого. Торможение на грани и передача втаскивает машину в правую дугу. МКАД остался сзади. Ещё немножко и он у подъезда. Телефон. Пальцы молниеносно набирают номер. Он всегда набирает его сам. Это единственный номер, который он готов набирать сам...гудки...ещё гудки... «Привет! Я выхожу...Ага...» гудки, частые, как его пульс. Сейчас он увидит её. Тело ещё не успело понять, что он доехал, сердце бешено перекачивает кровь, бьёт по вискам. Адреналин делает свою работу. Можно выйти из машины. Вдохнуть ночной свежести. Как же он любит воздух Москвы. Он вообще любит Москву. Хлопнула дверь. Ночь вспыхнула светом её необыкновенных глаз. Ему уже не нужна Москва. Она стала лишь блестяще сделанной декорацией. Он подходит к ней, обнимает, целует в губы. Никогда он не любил целоваться на улице. Может даже не целовался, сейчас он уже не помнит. Её хочется целовать всегда. Смотрит ей в глаза. Она улыбается, просит его моргнуть. Он понимает, что опять забыл. Целует её и их ласково принимает тёплое нутро разгорячённого скоростью автомобиля.
Сейчас они поедут к нему. Это далеко, но он этому рад. Они будут рассказывать друг другу как прожили время в разлуке. Он будет вспоминать, что хотел рассказать, когда был далеко. Будет не понимать как быстро всё это забыл и важно ли это теперь. Скорее всего нет. Иначе бы он помнил. Теперь ничто кроме неё не важно. Он, она, дорога и машина с ровным гулом рассекающая ночь. Сейчас это его жизнь. Кажущаяся иллюзией там, она стала реальностью здесь.
Лучи света мчались вперед, опережая машину, и взрывались во тьме. Полотно дороги, выхваченное из темноты, летело навстречу. Каждый её изгиб и поворот были знакомы и желанны. Он знал её слабые места и сильные стороны. Это была их дорога. И всё, что оставалось за её пределами, что не попадало в свет фар, не интересовало его.
Впереди, светлым пятном, словно долгожданный оазис, показалась громада лукойловской заправки. Он всегда заезжал на неё. Так было и теперь. Весело замигал правый поворотник и машина динамично въехала под навес. Он вышел. Парень в красном комбезе с белой литерой «Л» на груди епросид'Какой льем бензин? Наивный. Естественно лучший. Когда не знаешь, сколько ещё осталось жить, почему -то хочется обязательно лучшего. Он подошел к магазину. Двери на мгновенье задумались, потом разъехались в стороны, как бы извиняясь, что не узнали его. Ничего. За месяц можно и забыть. Люди забывают, что там двери. В лицо приятно ударил теплый воздух. Охранник безразлично поднял глаза, оценил вошедшего, и, видимо, не обнаружив потенциальной угрозы, снова вернулся к журналу. Лишь пустая глазница укороченного ствола его автомата, тупо пялилась в его сторону. Это их работа. И он это понимал. Баночка энергетика, бутылка коньяка, тонкокожий лимон и Миллер отправились в фирменный пакет. Расплатившись, он вышел. Ночная прохлада, смешанная с запахом бензина, шум от трассы, на которой всегда идет жизнь, свет жёлтых натриевых фонарей, он всегда любил это. Дорожная романтика. На дороге лучше чувствуешь движение времени, реальными становятся будущее и прошлое. На дороге нет места абстрактному. Всё реально, всё живет. Он открыл дверь, мягко закурлыкал бортовик. Она ждала его. Они уели ждать. Жизнь многому учит. Мягко заработал мотор, и сиденье плотнее прижалось к спине. Мир снова летел им навстречу, обещая радости и слёзы, встречи и печали.
Он вёл машину, держал её руку и думал. Думал о многом. Был рядом с ней и далеко от всех. Оказалось, что о любви можно молчать! Нет. Он, конечно, ещё скажет ей^кто и что она в его жизни. Позже! Сейчас он просто держит её ладонь в своей и этого достаточно. Пока!
Он где-то читал, что когда человек устаёт, он становится спокойным и мудрым. Это правда. Теперь он знал, почему каждый раз, возвращаясь, смотрит на родные лица, слушает их и молчит. Всё не так важно. В такие минуты всё кажется неважным. Он любит их, и вот они рядом. Это наверное самое важное. Теперь он может чувствовать тепло её руки, запах волос, биение сердца...
Всё. Спуск и разворот. Час сорок семь минут. Ещё немного и маленький дворик. Окна в доме тёмные. Ну вот, приехали. Он поворачивает ключ в замке.
В комнате царил полумрак. Свет уличных фонарей робко пробирался через окно, заполняя пространство тайной, недосказанностью. В воздухе безраздельно властвовал запах пьянки, духов и флирта. Играла музыка, хорошо знакомая. Она всегда лучше новой, потому что её не надо слушать. Она подобно старой картине, висящей на стене и так хорошо вписывающейся в интерьер, просто она есть и от этого уютно и тепло. Музыка разливалась по комнате невидимыми кружевами, вплетаясь в полумрак, и заполняла всё пространство. За окном, беззвучно шелестя платьями, кралась ночь. Их ночь.
Она лежала на его плече. Её палец нежно скользил по контуру татуировки, сделанной на его груди. Она была такой близкой и доступной, что ему казалось, будто это один из снов, снов, которых он вдоволь насмотрелся за прошедший месяц. Но она в очередной раз обвела иероглиф и не собиралась исчезать в белой, звенящей пелене пробуждения. Она была с ним. И это было счастьем. Счастьем в секундах, маленьких острых. Он мог позволить себе перебирать её волосы, разметавшиеся по плечам, и просто любить её. Любовь это всегда посвящение. Носвящение себя любимому человеку. И в полутьме комнаты, сплетённой с такой знакомой музыкой, два человека дарили себя друг другу. Без остатка принимая тепло и нежность, дыхание и биение сердца друг друга. Даже время, глядя на них, старалось замедлить шаг и продлить эту ночь. Сделать её длиннее на час, может два. И звёзды, и луна, так-привыкшие к тому, что ими любуются тысячи людей, прекратив своё движение по ночному небу, смотрели миллиардами глаз на них, чей мир сузился, сжался до размеров комнаты, наполненной музыкой и полумраком. А они продолжали лежать. Она водила пальцем по тату! он играл с её волосами, вдыхал аромат её юного тела и был абсолютно счастлив. Так редко время разрешало им быть вместе. И эта ночь была подобна "сорванному банк".
Он знал, что скоро всё это уйдет. Ночь будет сопротивляться, сколько это возможно, на рассвет неизбежен, а значит и расставанье с той, которая спит на плече, обняв его, той, которая как-то вдруг стала для него самым дорогим и близким. Он это знал, но запретил думать об этом. Зачем отравлять последние минуты сладости, когда горечь разлуки придёт, придёт без опозданий. Даже если о ней не думать. И он не думал. Просто знал. Знал, что пока она рядом надо смотреть, дышать, жить только ей. Мысли, движение кровеносных систем, сокращенья сердца всё это сейчас ради неё. Как же он любил её в такие моменты. Полумрак, царивший в комнате, остался вдруг в одиночестве. Диск, игравший знакомую музыку, кончился. Хотелось включить её снова, но тревожить её сон он не позволил бы никому. Потому, растворялись они в полумраке, согретые теплом друг друга. Так было. Так будет. Без этого нельзя. Ведь он любит её.
Она забралась на диван, кутая замерзшие ноги в одеяло. Несмотря на работающий обогреватель и теплый воздух, наполнявший комнату, ноги её мёрзли. Он передал ей тарелочку с огромным, цвета садящегося в море солнца, грейпфрутом. Она принялась сосредоточенно щипать сочную мякоть, целиком посвятив себя процессу. Она была абсолютно голой, и это придавало её образу первозданное очарование. «Молодая женщина, поедающая спелый плод». С тех пор как эта комната была наполнена полумраком и музыкой прошла целая вечность, уместившаяся в 4,5 месяцах. Как же много изменилось с тех пор! Они стали близки. И не только как мужчина и женщина, но близки в абсолютном смысле. Они задыхались друг без друга. Отчаянно сопротивляясь разлукам, они воровали у мира дни, часы, минуты. Они любили друг друга. Любили быть в этой комнате, баловаться алкоголем, а потом баловать друг друга ласками, отдаваясь страсти. И вместе с тем как росли их чувства и необходимость друг в друге, росла и боль. Они не стыдились своих чувств, как и слёз. Настолько искренними они были. Сейчас они были вместе. Пока ещё вместе перед грядущей разлукой. Она доедала грейпфрут, он потягивал из фляги коньяк, они молчали. Но внизу живота уже закипало знакомое чувство желания. Они ещё раз будут вместе, прежде чем он отвезёт её домой. Он хочет её сейчас мягкую, тёплую, с губами, пахнущими свежестью фруктов. Он отставил коньяк, забрал протянутую тарелочку, поставил на стол. Подошёл к окну и щелкнул выключателем. В комнате остался полумрак, а в нём хорошо знакомая музыка.
На небе мерцали звезды. Ночь ещё не вступила в свои права, но вечер уже заканчивал приготовления к её приходу. Был март. Но зима продолжала безраздельно хозяйничать особенно после заката солнца. Воздух был чист и прозрачен. Влага вымерзла с асфальта, сделав магистраль пригодной для быстрой езды. Свет натриевых фонарей золотой аурой разливался над мостом, раскинувшимся от поста «ДПС» до противоположного берега Оки. Зона покрытия радиостанции «Love» закончилась. Он попросил её достать из «ковша» сумочку с дисками. Первый попавшийся, а им оказался «Acoustik Akademy», отправился в CD -рессивер. Живая и вкусная музыка заполнила салон 12 -ки. Он пустил машину в накат. Он не торопился. Сегодня торопиться было некуда. Она сидела рядом. Красивая, таинственная в полумраке салона маппшы она благоухала молодостью, сдобренной сладким парфюмом. Он был горд и счастлив. Она любит его. Почему он? Этот вопрос он оставил без ответа. Он ему просто не нужен. Он веЗёт её домой, в Москву. Отвезти её на вокзал у него не нашлось сил. Они не могли оторваться друг от друга, а потом решили, что делать этого не стоит. Не сегодня. Сейчас их ждали в Москве. За окном розовощёкие мусора, жестикулируя полосатыми палочками, с жаром что-то обсуждали. Им было не до серого потока автомобилей, который медленно проплывал мимо них, чтоб потом ускориться и с рёвом, подобно горной реке, унестись прочь. Каждый торопится туда, где его ждут. И лишь они просто мчатся, никуда не торопясь. Просто он любит скорость. И мир летит ему навстречу новыми развязками, заправками, магазинами -этими неотъемлемыми от трассы оазисами. Тысячи километров оставил он на этой дороге. Это была дорога к ней... А впереди тем временем показались гроздья сгрудившихся, светящихся теплом и уютом окон московских многоэтажек. Как всегда меньше двух часов. Москва встретила их зелёным светом светофоров, плотным потоком машин и только ей присущим воздухом мегаполиса. Пять минут гонки и машина свернула во двор 18-этажного дома. Он повернул ключ в замке и мотор услужливо замолчал. Их глаза встретились.
- Я тебя люблю.
- Я тебя тоже люблю.
Они подходили к подъезду, когда сзади трижды окликнула их, вставая на охрану, серебристая 12-ка.
Потом был вкусный ужин, белое вино. Много вопросов, мечтательные взгляды. Ему были приятны окружавшие его люди. Все они имели свои мысли в отношении его, но у него не было привычки оправдывать чьи -либо надежды. Он просто был собой. Просто смотрел на этих милых людей, кутаясь в уют и тепло их гостеприимного дома. Они переглядывались украдкой, словно дети, у которых есть от взрослых большой секрет. Да собственно у них и был самый настоящий секрет, но о нём хотелось кричать. Им хотелось делиться с опустевшими проспектами, с ночными огнями, со всем миром.
Ему постелили в отдельной комнате. Он понял, что устал, лишь когда лёг на прохладное свежее бельё и потянулся. А ведь он уже был в этой квартире. Когда-то очень давно. Тогда она была пустой. Он привёз её в первый раз. Зашёл помыть руки и тайно в душе пожелал... Он даже не мог надеяться, что его желание осуществится. Оно было невинно и дерзко одновременно. И вот спустя семь месяцев он нежится на чистых простынях в этой самой квартире и вспоминает свою наглость. - «Как же это так получается? Мы это делаем или нам только кажется, а на самом деле всё предрешено заранее. Откуда берутся силы и терпение когда они так нужны и куда исчезают, когда они просто необходимы? А жизнь воспринимается как факт только до часа X. И наступает этот час всегда неожиданно. Жизнь -это гонка, которую нельзя выиграть. Это тот редкий случай, когда участие уже само по себе является призом. У каждого из нас своя гонка. Начатая с первым вздохом, она закончится с последним. Надо только успеть. Успеть догнать своё счастье, свою любовь, свои небеса. И мы гонимся. Взрослея, седея, собирая опыт, а к нему болячки. И всё это так незаметно и быстро. Сколько всего хочется сделать, доказать, увидеть... Как же всё быстро!? Откуда такая скорость???» Он устал. Устал от этого дня, от дороги, от страха... Вдруг мкели замерли и, вспорхнув, точно стайка потревоженных птиц, понеслись прочь. Дверь в комнату приоткрылась и в проём, неслышно ступая на носочках, проскользнула она.
- К тебе можно?
- Только ко мне и можно.
Она улыбнулась. В этот миг он подумал, что самое страшное для него -потерять её. Откуда пришла эта мысль, он не знал. Она забралась с ногами на кровать и погладила его волосы.
- Расскажи что —нибудь.
- Что ты хочешь услышать?
- Не знаю. Что -нибудь.
Он стал рассказывать о любви. Любви, которая жила в книгах, которые он читал. Она была своего рода образцом несчастной любви и от этого делалась ещё более трогательной. Сильная, реальная, трагичная -он был влюблён в неё. Она взъерошивала его волосы, потом приглаживала их, слушала и молчала. Время давно сбилось с хода и утратило смысл. А они лежали в крохотной комнате маленькой 18 -этажки, в такой тесной Москве и у них была огромная, помещавшаяся лишь в их сердцах любовь. За окном хозяйничала ночь. Холодная московская ночь.

Он увидел берег. Была ночь, но очень светлая ночь. Под ногами холодный песок. Они стоят чуть выше линии прибоя. Ветер несёт с моря волны, закручивает их на отмелях, пытается дотянуться до них брызгами, но не может. И вновь гонит волны. Море. Он осмотрелся. Очень знакомое место. Он его знает. Абсолютно точно. Этот пляж. Он был на нём много раз. Шум моря не даёт памяти выхватить из сознания название этого места. Она стоит рядом. Держит его за руку. Ветер трепет её распущенные волосы. В свете луны они похожи на пенные гребни волн -притягательные и неукротимые. Раскинувшаяся за пляжем степь утопает в лунном свете. Он отражается в каждой калле, срываемой ветром с верхушек волн. Пляж. Бледный. Неживой. Спящий. Нет криков людей и смеха чаек. Только шум волн и ветра. Он обнял её за плеч»;
- Может пойдём? Ты вся замёрзла.
- Сейчас. Ещё минуточку.
Он обернулся. За ним в паре десятков метров стояла его машина. Он не помнил, чтоб они приезжали сюда на машине. Собственно, он вообще не помнит, как оказался с ней на этом пляже. Море притягивало взгляд. Оно пробиралось в душу, в самое сердце, похищая сознание и мысли, хороня их в своих глубинах. Взгляд скользил по чёрной глади, изрезанной кипящими гребнями, и оторвать его не было сил. Внезапно шум ветра, грохот волн, молчаливое великолепие степей, всё это вспорол басовитый рев. Точно повелитель моря трубил в свой рог. Звук заставил их вздрогнуть. Его властный тон на мшу^-О заглушил звуки природы. Он узнал его. Это входило в порт грузовое судно. И его гудок сорвал покровы и память ярким лучом высветила всё, что он так тщетно пытался вспомнить. Пляж. Песок. Волны. Порт. Луна. Степь. Конечно, они на «генеральском пляже». Он закрыл глаза. Мгновеньем позже его лицо обдало ярким сухим жаром. Он резко отстранился и открыл глаза.

Перед ним горел огонь. Аккуратно выложенный, он располагался в углублении большого камня. Была ночь. Они сидели на краю каменного плато, заканчивающегося обрывом. Где-то внизу, в непроглядной тьме ухали, ударяясь о камни, волны. Небо было усыпано звездами. В огне щелкали, разбрасывая маленькие снопы искр, дрова . Она сидела напротив, вытянув к живому теплу озябшие ножки. Абсолютно безветренная, теплая и такая темная ночь. На камне вино и фрукты. Где-то совсем близко вспыхнула и погасла звезда. А потом ещё и ещё. Он узнал это место. Это был маяк. Невидимый на фоне чёрного неба, он выдавал себя одинокими вспышками. Пели цикады. Падали звезды. Она держала бокал с вином и смотрела в огонь. Он залюбовался, глядя как вся эта ночь вместе с морем, степью, буйством запахов и звуков, как весь этот мир тонет в её глазах. Падает в голубую бесконечность, чтоб сохранить красоту этой ночи. Сохранить навсегда.
Он спросил, помнит ли она, что у него был камень, ставший ему другом. Она ответила, что помнит. Он рассказал, что отпустил его немного выше по берегу. Отпустил, как обещал. В ночь, очень похожую на эту, он подарил ему море. И вот они вдвоем на этом самом берегу. И ночь, и небо, и море всё такое же. И было?и будет. С ними или без. И только им решать, где и когда им быть. Пламя играло бликами на их лицах, озаряя светом лишь небольшое пространство вокруг. Чёрный бархат ночи, тёплый и мягкий, он пожирал свет огня всего в нескольких шагах за их спинами. Там, в густом воздухе крымской ночи, оживали их надежды^ мечты, страхи. Там, с лёгкой улыбкой на устах, ожидала их неизвестность. Они пили вино. Вдыхали дивный ночной бриз и пьянели. Пьянели от любви и счастья. И весь огромный мир сжался, уменьшился до пятнышка света на краю обрыва, дальше которого было только море и небо. А в нескольких метрах от них, на границе света и тьмы, играя бледными отблесками огня, стояла серебристая 12 -ка.

Большой город проснулся... Звонками миллионов будильников он безжалостно вытаскивал горожан из своих, а кого-то их чужих постелей. Щёлкал тысячами электрочайников и кофеварок, включал радио и TV. Разводил своих детей с заспанными глазками по ванным комнатам и душевым кабинам. При помощи бритвенных принадлежностей придавал человеческий вид мужчинам и косметики -женщинам. Лечил своих оболтусов аспирином, зарекаясь впредь дать дуракам вдоволь насладиться истинным похмельем. Рассаживал в автомобили, заталкивал в вагоны метро, распихивал по автобусам. Город хорошо зяал свои обязанности и надо сказать справлялся с ними довольно легко. Его дети знали свои и особо не сопротивлялись установленному порядку. Было утро. Начало нового дня. Самого обычного, ничем не примечательного дня. В 6.40 к многотысячному хору будильников присоединился ещё один голос. Она протянула к нему руку и в квартире вновь воцарилась тишина.
Он спал и видел сны. Красивые, тёплые. В них не было никого кроме неё. И всё было так, как он мечтал. Он показал ей то, что давно любил, разделив с ней восторг от совершенства Его творения.
Нежный голос, её голос, сорвал тишину забвенья, вернул его к ней в Москву, Он открыл глаза:
- Привет. Сколько уже?
- 6.44. Просыпайся. Пойду нажму чайник.
Она коснулась тёплыми губами его небритой щеки и вышла, оставив одного. Спокойный грязный свет стекая с серого мартовского неба, вливался в комнату через окно. Раннее пасмурное утро. Оно, как никакое другое, подходит для сна. Сна вдвоём. Тихого, нежного сна, наполненного чуткой заботой и лёгким желанием к той, которая ровным дыханием согревает плечо. Как же не хочется вставать.
У него мало времени и очень много дел. Уже вечером он должен быть здесь. Рядом с ней. Тогда всё будет хорошо. Можно будет жить. Жить с удовольствием. Мир уступает им ещё одни сутки. Целых 24 часа. Как это много! Как же мало! «Пора в дорогу. Все дороги к ней. Пора!»
Он встал.
Внизу под окнами, припорошенная снежком, дожидалась его серебристая: 12-ка.

Кидая быстрые взгляды на указатели, он пытался понять, как им выехать из Ялты в
направлении Алушты. Развязка тонула в золотом свете фонарей, под которыми кружили бодрствующие насекомые. Шел второй час ночи, и движение не могло похвастаться своей активностью. Голова соображала медленней, чем руки, крутившие руль, выводя машину на нужный съезд. Колеса ступили на длинную дорогу к дому. «Алушта - Симферополь -Джанкой - Чангар» - программа минимум, она же максимум на сегодня. Он выбрал себе ведущего, вроде им стал «MAXIM'ка», упал на его габаритные огни и синхронно входил за ним в незнакомые повороты, спуски и подъемы, которые как из сна выдергивал и бро¬сал перед машиной ближний свет. Она сидела рядом. Задумчивая, красивая, с усталыми глазами. Как же интересно, присутствие одного человека то, что не под силу целому миру. Делает тебя счастливым. И он был счастлив. Если бы ему пришлось снимать фильм, то это был бы обязательно конец. Хеппи-энд. Все. Дальше титры. Но ситуация мало походи¬ла на финал, пусть даже счастливый. Они только начали писать свою историю. И хотя че¬рез два дня их отношениям исполнится год, они стали самостоятельны в решениях и по¬ступках совсем недавно. Начало. Это было начало. Либо пути, либо конца.
«Женщина делает окончательный выбор», - так она любит говорить. Её очередь решать.
Это был большой день. Большой во всех отношениях. Они много проехали, много увидели. Она устала и теперь спала на откинутом сиденье. Тихая, красивая. Любимая. К нему стали приходить воспоминания. Он смаковал их не торопясь, каждое событие, каж-дый образ. Пережитые пять, семь, десять дней назад, они воскресали в памяти, обрастали новыми красками. Когда они прятались в тени пляжного зонта обложившись виноградом, персиками и пивом, он буквально осязал счастье. Утыкался носом в ее плечо и улавливал, как запах ее кожи смешался с морским бризом, созерцал бриллианты соли, рассыпанныепо ее спине. Он несет ее на руках на глубину, сам, почти не качаясь дна, выпрыгивает пе-ред волной. Море ласково принимает их. Вместе с их любовью.
Вдруг он увидел свои мысли, увидел их яркими, живыми, как видеоряд. Секунда, и
вновь летит под колеса осевая, она спит рядом, в окно доносится какофония цикад. «Так,мальчики и девочки, кажется, я отключаюсь».
Через минуту машина замерла на обочине в двадцати метрах с кофе. Он сварил его утром. Знал, что так будет, и поэтому сварил. Она открыла глаза. Ночь, его ночь стала светлее. Они опять вдвоем, да еще офигевшие цикады. Кофе был крепкий и горячий. Чашка приятно грела ладони. Беспорядочно раскиданные по небу осколки бриллиантов, очень по-дружески смотрели на них сверху. Он отпил кофе и подумал, что сейчас все правильно. Именно так, как должно быть. Весь день шел по плану. Точно они согласовали его с Господом. Пробираясь в плотном потоке машин на тесных улицах Севастополя, он точ-но знал, что доедет до самого сердца города, до Макдональдса, куда она очень хотела. А еще она очень хотела крабов. Этим утром крабы сами пришли к ней в постель. И первое, что она сделала после того, как выбралась из кровати, это съела их белое сладкое мясо. Крабы женский каприз оценили и возражать не стали. Потом была Ялта. Будучи впервые в этих городах на своих колесах, он безошибочно, ведомый каким-то чувством, пусть хоть интуицией, добирался до нужного места, находя при этом где припарковать машину. А потом они гуляли по улицам и набережным, держась за руки, точно боявшиеся потеряться дети. Стоя на обочине дороги в тридцати двух метрах от Джанкоя, держа в руках крепкий кофе и наслаждаясь дивным воздухом ночных степей, он думал о том, что все это пра-вильно, а потому не может длиться долго. Просто так не бывает.
- Когда ты будешь спать? Смотри у тебя глаза красные и сонные, ты устал, - она заботливо провела ладонью по его щеке и поцеловала в уголок губ.
- Оставь мне глоточек.
- Конечно. Сегодня вернемся с Крыма, поспим где-нибудь под Мелитополем и потомпомчимся до дома.
Он посмотрел на часы. Три часа двадцать две минуты, нормально. Мимо них про-мчалась европейка на широкой резине. Шум ее колес разогнал кровь, отпугнув остатки сна. Он сел за руль. Одел перчатки. За окном начали движение миндальные деревца, за-правка стала отдаляться, сначала понемногу, потом быстрее. И скоро посадки миндаля превратились в темно-зеленые разводы, а полотно дороги летело на них белым пункти-ром. Впереди их ждала тысяча километров, а позади масса впечатлений и время, пусть со-всем немного, но проведенное вместе, прожитое друг для друга.
Три часа назад они еще прогуливались по набережной Ялты, рассвеченной огнями, заполненной людьми и музыкой. Поднимались в горы на канатной дороге, оставляя город утопать в свете тысячи лампочек, возносились над морем, залитым серебром луны, оку-танные запахами кипарисов и можжевельника, вдвоем, над целым миром. А внутри него сжатой пружиной таился страх. Он знал, что сделает это сегодня, знал где и когда. Для себя он все решил еще месяц назад. И когда утром он открыл глаза и понял, что день этот наступил, появились напряжение и страх. Ничего схожего с сомнением. Он не сомневался в своих чувствах и принятом решении. Единственное чего он боялся ее ответа. Конечно, он надеялся, но элементарное знание жизни подсказывало, что самое непредсказуемое на свете после погоды это женщины. Поэтому он чувствовал в себе взведенный курок ожи-дания.
Километры асфальта летели под машину, словно планктон в кита. Дуэт колес и до-роги исполнял любимую им песню и ничто более не нарушало тишины и покоя южной ночи.
Возник ниоткуда, поприветствовал огнями заправок Джанкой - маленький городок на перепутье одиноких дорог степного Крыма, остался позади. Один, со своими редкими огнями в окнах пятиэтажек да круглосуточным магазином возле дороги. Подвеска съедала стыки и неровности остывшего асфальта и делала это вроде как с удовольствием. Здесь всегда были неплохие дороги. Призрачные и манящие долгой зимой. Затока «Сиваш» прощалась с гостями, наполняя воздух запахом тухлятины. Впереди мост и контрольный пункт «Чангар». Вот и конец сказки. Он остановился перед знаком STOP на ярко осве-щенной площадке, на которой точно в ряд выстроились стеклянные будочки для взимания рекреационного сбора. Никто из персонала даже не взглянул в их сторону. Он «ударил по коробке», и мир стал разгоняться им на встречу. С Крыма они выехали, а значит програм-ма максимум была выполнена. Она опять уснула. Ему захотелось взять ее на руки, отнести на широкую кровать, застеленную хрустящими простынными и уложить спать, дав плю-шевого мишку. Он очень устал. Появилось чувство, что он превратился в картофельный мешок до половины наполненный камнями. Веки тяжелели, восприятие дороги и скорости затупилось, точно карандаш.
Он увидел стоянку, когда почти поравнялся с ней. Она не освещалась и была сти-хийно устроена на месте брошенного поста ДА1. Он жестко оттормозился и заложил в правый поворот. Все. Двигатель облегченно выдохнул и замолк. Он вышел на улицу.
Ночь, черная как сердце Иуды, без малейших признаков близившегося рассвета легла ему на плечи. Он отправился до ближайшего куста. В голове гудело. Сон пришел к нему, едва он устроился на заднем сиденье. Шум колес редких машин, что несли своих пассажиров по местам назначения, зацепил его сознание и понес быстро-быстро, сначала над дорогой, потом над полями с опустившими головы подсолнухами, посадками минда-ля, одинокими огнями деревень, назад на ночную набережную Ялты. Он снова держит ее руки, они стоят совсем близко, и он говорит. Очень тихо и медленно, как будто боится вспугнуть слова:
- Я был бы счастлив видеть тебя своей женой... был бы горд стать твоим мужем... я про¬шу твоей руки.. .и сердца...
А потом стало темно.

Его разбудил телефонный звонок. Мобильник ползал по полу точно большой чер-ный жук и пел голосом Тиля «Мы живем в Америке», только почему-то по-русски. Плохо соображая, он дотянулся до раскладушки и ответил:

- Малыш, ты что ли?
- Я. Я. У меня огромные, нет, еще больше проблемы. Их тут много. Подъезжай и быстрее.
Позвони всем. Пусть все подъезжают. Да. И знаешь что, пусть все позвонят еще кому-
нибудь. Мужик, я в беде. Торопись!
За голосом малыша совершенно отчетливо слышалась песня «It's a first day».
- А ты где? Кто они? Малыш, чё за фигня?
- Клуб «Руины». Левое крыло. Нижний танцпол. Туалет. Женский. Жду.
Он отключил телефон. Из трубки полились короткие гудки, как вода из крана. Он лежал, ничего не понимая. Совсем ничего. Он не мог понять, где проснулся. Порылся в голове, но память изменила ему со зрением. Взял трубку. 2:47 ночи. «Да, что на самом де-ле здесь происходит? А тут это вообще где?»
Он встал, как оказалось с очень даже ничего дивана. «Вери гуд софа, вери». Вы-ключатель на стене призывно мерцал синим диодом. Щелчок. Мягкий свет наполнил ком¬нату. Даже не саму комнату, а ее углы. Середина по-прежнему оставалась в полумраке. Круто. На спинке стула висела футболка и свитер, рядом лежали джинсы. Тряпки эти он видел в первый раз, но претендентов на них, кроме него, не было. Странно. Подошло все просто исключительно. Утяжеленные кожаные туфли завершила гардероб. Он еще не по-нял, как все это, включая его самого, попало сюда. «А сюда - это куда? Значит «Руины». Носит Малыша по всяким развалинам. Первое - выйти на улицу и поймать такси, второе -...»
Он оказался на улице. Комната просто исчезла. Раз, и вместо милой обстановки не¬знакомой квартиры появилась улица, тоже, кстати незнакомая. Исправно горят фонари, идет мелкий дождь, вокруг никого.
«Ну, и где, блин, кавалерия с шашками?». Он услышал рев моторов. Славный рев. Рвали хорошие движки. А потом с обоих концов улицы вспыхнул ксенон, приближавший¬ся к нему на приличной скорости. Четыре машины с одной стороны и пять с другой не¬слись на встречу друг к другу. «Вот уроды! Сейчас и себя и меня и еще пару столбов...». Он не закончил потому, как автомобили ударили по тормозам и красиво остановились од¬на напротив другой. И только тогда он смог разглядеть огромными от испуга глазами так-систские шашечки на крышах. На всех были разные телефоны. «Ни фига себе конкурен¬ция!». Машины ждали. Он тоже. Кого ждали они, было понятно. Чего ждал он, не знал даже он сам. Водительское окно одной из машин медленно сползло вниз, не дав возмож¬ности разглядеть лица водителя и ровный, красивый, конечно же женский голос спросил:
- Ты в «Руины» ехать-то собираешься? Его же не пряниками с вареньем угощать будут?
Без того выпученные глаза чуть не выпали на мостовую. Голос водителя принад-лежал ей. Впав в ступор, он выглядел более, чем забавно. В голове все смешалось. Нить реальности была безнадежно оборвана и связать происходящее между собой не представ-лялось возможным. Но он уловил что-то очень тонкое, невесомое, что-то, что объяснило бы все случившееся. Объяснило просто и доступно. Он уцепился за это ощущение и потя-нул наружу, стал вытаскивать его прямо на мокрый асфальт с желтыми заплатками опав-ших листьев. Минута. Две. Он потерял ощущение времени, но результат был сногсшиба-тельным. Он уследил зависимость своих желаний с происходящими событиями. Все, что он хотел, все, о чем думал, появлялось незамедлительно.
«Дирол», - заорал он на все улицу и, вытянув вперед руку, зажмурился. Добавил уже тише, - «Один».
Он почувствовал на ладони что-то небольшое, легкое, приоткрыл глаз. «Дирол сладкая мята». Еще три водительских окна поползли вниз. Он обежал «Хонду Легенд», из темноты салона которой на него смотрела она. Ворвался на пассажирское сидение. Повер¬нулся к ней. Глаза горят, в руках дрожь. Он хотел прикоснуться к ней, но она резко от¬странилась.
- Ты рискуешь!
- Чем?
- Рискуешь проснуться. Проснуться, не вытащив Малыша. Ты этого хочешь?
- Нет, не хочу.
- Тогда держись!
Она повернула ключ в замке зажигания. Мотор взревел на все свои 3,5 L объема, и машина с визгом рванулась в ночь. Он задался исконно русским вопросом «что делать?». Первый шок от того, что она делает за рулем, не проехав в жизни и ста метров, прошел. Ведь это он представил ее за рулем, и вот она здесь. Он решил довериться полученному с Диролом опыту. «Интересно, а зажмуриваться обязательно?». Он опустил глаза, сосредо¬точился.
«Карабин гладкоствольный, самозарядный, магазин на 10 патронов, ствол 330мм». По коленям ударило холодной статью.
- Твою-мою, - прошептал он, взял в руки «Сайгу», - Все точно по заказу. Даже магазин
прозрачный. Патроны 10,6мм. Все сдохнут! Малыша обижать - опасно для здоровья. Это я, как Минздрав, предупреждаю».
Скоро они подъехали к «Руинам». Это был многоподъездный дом, точнее, когда-то был. Сейчас он представлял собой ничто иное как руины: глазницы окон, отсутствие меж¬блочных перегородок и лестничных маршей. С двух торцов здания имелись входы. Над железными дверьми горели таблички, изображавшие бегущего, за уходящей вниз стрел-кой, человечка. На входе шесть охранников с оружием, два ротвейлера и толпа желающих поклубиться. Он с тоской посмотрел на «Тайгу», поднял взгляд на нее. Она была серьез¬на.
- Ты справишься. Это всего лишь сон, - она наклонилась и поцеловала его в уголок губ.
Он вздрогнул.
- А как же проснуться?
- Это тебе нельзя. Мне можно. Ты же меня придумал.
Он молчал. Она посмотрела ему в глаза, и он отметил какой у нее усталый взгляд. Она почти прошептала:
- И возвращайся. Обязательно возвращайся. Слышишь меня? Я буду ждать.
Он открыл дверь и вышел на дорогу. Свет фонаря отразился от лакированной кожи его туфель. Уверенным шагом он двинулся мимо гудящей толпы прямо к входу. «Охран-ники люди, а значит имеют цену». Подобрался, сосредоточился. «Доллары. Сотки. Пач-ка», правая рука сжала деньги. Хруст новый купюр ощущался кожей. Он быстро вытянул десять банкнот и спрятал пачку в карман «Левисов». Объемный кулак уткнулся ему в грудь.
- Ты куда это так торопишься? Успеть не боишься? Давай в общую очередь и жди.
- Мужики, это левое крыло? - ему не хотелось идти на конфликт. Слишком людно. Слиш¬
ком рано.
- Крыло левое, да ты тоже похоже левый, ты что шпала, что прешь поперек рельсов?
Он улыбнулся самой дружелюбной улыбкой, на какую был способен. Наверное, получи¬
лось плохо, потому как собаки тоже показали зубы, но не от избытка радости.
- Парни, мне очень нужно пройти и у меня есть что-то, что должно вас заинтересовать, -
он взглядом указал на деньги. В руке рисовался веер из соток. Глаза старшего группы ста¬
ли увеличиваться в размерах, прямо как у него, когда из подъехавшего такси он услышал
ее голос.
- Браток, так ведь до нового года еще два месяца. Ты чё Дед Мороз, блин?!
- Ну, я вхожу, или как? - он протянул деньги старшему.
Дверь перед ним незамедлительно открылась, и наружу вырвалось облако дыма и пара киловатт музыки. Он шагнул в пасть греха. Лестница была из стекла, щедро подсвеченного фиолетовым светом. Стены почему-то были отделаны железными прутьями, некий союз стекла и стали. Когда дверь за ним закрылась, он почувствовал силу и злость. Много-много. Теперь их ждет только боль и страх. Ступени закончились, и перед ним возникла дверь тоже, кстати, из стекла, за которой стояли две полуобнаженные девицы и охранник. Он рывком распахнул ее и шагнул вперед.
- Доброй ночи! Входная карта семьдесят евро. Наркотики и спиртное проносить запреще¬
но. Все приобретается в клубе. Секс на танцполе запрещен. Вам нужна девушка?
Он скользнул взглядом по чеканившей текст девице. Небрежно вытянул из кармана пору сотенных бумажек, сунул ей в кулачок:
- Купи себе мужика!
Она ощерилась, и с быстротой ящерицы спрятала деньги. Он повернулся к охран-нику.
- Скажи, где здесь женский туалет?
Страж порядка смерил его презрительным взглядом, - А ты случаем не извращенец? Давай-ка, двигай от сюда.
Он улыбнулся. Нехорошо улыбнулся, зло:
- Послушай, урод, скоро я превращу эти «Руины» в самые настоящие. Если ты меня не
расслышал, я повторю. Где сортир для девочек?
Человек в форме опустил руку на кобуру, между прочем открытого ношения. Он стоял близко к охраннику, поэтому удар получился быстрым и коротким. Он бил головой в основание подбородка. Парень закатил глаза и стал оседать по стенке на железный пол. Девушки завизжали. И хотя музыка перекрывала их крики, он приложил к губам палец. Девчонки замолчали и понятливо закивали. Где-то впереди он увидел две светящиеся бук¬вы «WC». «Прекрасно, туалет нашелся сам». Он распрямился и решительным шагом от-правился на выручку заждавшемуся Малышу. Небрежно отталкивая танцующих, он про-дирался через танцпол к заветной двери. Кто-то ударил его в плечо. Быстрый взгляд, запомнить лицо, и дальше, вперед. Все будет потом. Буквы качались и росли медленно, как во сне. Под удивленные взгляды девушек и ухмылки сильной половины человечества, он открыл дверь и исчез внутри уборной.
Его взгляду открылось нечто, что туалетом называлось лишь из-за наличия сантех-ники. Десять кабинок располагались в ряд слева от входа. Двери всех десяти были откры-ты. Видимо искали Малыша. Выглядели они как квартирные, отлично сработанные из ценных пород дерева с серебряными номерками от одного до десяти. Справа располага-лись умывальники, причем стена, к которой они крепились, была одним огромным зерка-лом, без швов и стыков. Писсуары, как не трудно догадаться, отсутствовали. Пол - осо¬бый разговор. Он являл собой огромных размеров мозаику, изображавшую апофеоз рим¬ской оргии. Тысячи мелких цветных камешек, расположившихся в единственно верной последовательности, доносили дамам, пришедшим справить нужду, все великолепие и блеск имперских забав. И вот на этом самом произведении искусства, творении гастро-байтеров, прислонившись к стене, сидел Малыш. Он был одет в дурацкий лыжный кос-тюм, а рядом с ним лежало то, что когда-то было лыжами. Нелепая шапка с бубенчиком съехала набок, струйки крови из носа и разбитой губы раскрасили подбородок и куртку, а расползавшаяся под глазом синева взывала к отмщению.
Впрочем, глаза его были полны ненависти. Страх в них был лишь в начале, потом он умер, и его сменили ярость и бессилие. Над малышом стояли пять парней, один сидел на корточках, тыча пальцем в грудь Малышу. Как он вошел, они не слышали, но в откры-тую дверь вошла и музыка. Шесть голов одновременно повернулись на него.
- Пошел вон, мразь! - боец сплюнул.
Он был готов к такому повороту событий. И сейчас был его ход. «Дебют двух ко-ней, блин». Его голос наполнился металлической стружкой, взгляд заволокло красным туманом. Он вскинул перед собой руки:
- «Глок», магазин полный, на боевом взводе, - правая ладонь наполнилась классическим
сочетанием пластика и стали, творением австрийских оружейников. Он перевел взгляд на пустую левую руку, - Два, полные магазины, на боевом взводе оба.
Левая ладонь превратилась в зеркальное отражение правой и еще один пистолет грохнулся на мозаичный пол. «Твою-мою! Один да еще два, получается три». Он поставил на него ногу.
Братва лупилась на весь этот цирк в двенадцать глаз размером с пиалу. Сидевший на корточках так и не донес руку, чтоб ткнуть Малыша, и она застряла на пол пути. Он улыбнулся и прошептал:
- Я целюсь телом, стреляю разумом, убиваю сердцем. Всегда попадаю в сердце врага. И это конец.
Вот тогда бойцы решили, что увидели слишком много и полезли под куртки доста-вать свои пистики, но он уже все сказал. Пистолеты ритмично вздрогнули, каждый по три раза, наполнив дамскую уборную громом выстрелов и запахом пороха, и затихли. Малыш подтянул к лицу колени и закрыл руками голову. Шапка с бубенчиком наползла на глаза. Шесть тел, хаотично повалившихся на пол и друг друга, конвульсивно подергивали ко-нечностями. Кровь быстро растекалась по мозаике, скрывая сенаторов и генералов, обна-женных гетер и столы с яствами. Смерть заглянула на шум убийц и развратников бес-крайней империи. Он опустил оружие.
- Малыш, ты как? Я не слишком долго?
- Можно матом?
- Нет, - он нахмурился.
- Чё, охренел?! Ты чё поубивал их? Вот так пришел и всех замочил! Этих уродов. Всех их. Супер!, - Малыш орал во всю глотку и долбил ногой в голову недавнего обидчика.
- Вставай давай. Рассказывай, как ты сюда попал и кто эти уроды, - он нагнулся и подобрал с пола пистолет. Сунул за пояс. Малыш подошел к умывальнику, пустил теплую воду,
стал осторожно смывать лица кровь.
- Знаешь, я ведь и сам не знаю что случилось. Не знаю, как оказался здесь и кто эти, - он
кивнул в сторону убитых, - я сидел дома, играл на Х-ВОХ, было уже поздно, хотелось спать, но и уровень пройти до записи, ну, сам понимаешь, надо. А потом вдруг оказываюсь в этом туалете на лыжах и этом прикиде. Нет, а ты шапку видел? И девки бегают, визжат. Я лыжи в руки и в кабину, хорошо, что мобила с собой оказалась. Тебе вот позвонил. И знаешь, такое чувство внутри, как будто я должен прятаться, я понимаю, что в беде, где нахожусь знаю. Только вот кому я что сделал, не втыкаю. А когда нашли меня эти,
- он опять кивнул на пол, - они мне такое предъявили, ни в жизни не поверишь. Я даже решил, что лыжам моим суждено побывать в моей жопе. Короче, все машины, что я на седьмом уровне второго драйвера убил и людей из братвы, они мне не прощают. Это говорят их город и все такое. Стереть меня обещали. «Delete», - говорит и в душу тычет,урод. А потом ты со своими пушками. Вот и все. Ну, пока они расписывали мои дальнейшие перспективы, для пущей убедительности в голову били. Хотя это и так видно.
Малыш замолчал, разглядывая фингал. Он подошел к умывальнику, положил ство-лы и плеснул в лицо холодной водой. «Малыш, Малыш, не с тобой одним сегодня чудеса творятся. И лыжи еще эти дебильные!»
- Ну, ладушки, как выбираться будем? - он посмотрел на пистолеты, - Малыш, а если у
нас по «Сайге» будет с патронами, вырвемся, как думаешь?
- Да!? А чё сразу не на танке отсюда выехать? Ты, кстати, еще не сказал, где взял эти пу¬
калки.
Он не ответил. Он уже все для себя решил. Зашел в кабинку, прикрыл дверь. Ма-лыш проводил его в зеркале не понимающим взглядом. Но глазкам его предстояло еще более серьезное испытание, когда он вышел с двумя карабинами и, торчащими изо всех карманов, магазинами.
- Знаю! Знаю, сегодня день огромных глаз. Ты не первый. Если выберемся, выпьем самого
хорошего пива, много-много, - он потряс в воздухе початой пачкой долларов. У Малыша
открылся рот.
- Не, мужик, у нас нет никакого морального права сдохнуть при таких деньжищах.
Он промолчал. Он вспомнил, что сказала она в машине перед тем, как ему устроить весь этот цирк. Он выберется. Обязательно.

Малыш умылся, снял шапочку с бубенчиков, вытер ей руки и бросил под ноги, на которых красовались лыжные ботинки. Они поделили магазины, рассовали их по карма-нам, клацнули затворами и подошли к двери. Прислушались. За дверью царила мертвая тишина. Он толкнул ее вперед, и дверь нехотя попятилась, впуская в уборную темноту. То, что в помещении не было света, стало ясно сразу, но как объяснить стоявшую тишину, нарушаемую лишь журчанием воды в трубах и падающими на бетонный пол каплями. Он пошарил рукой по стене, нащупал выключатель. Старые грязные лампы пролили ущерб-ный свет. Взгляду открылось обычное бомбоубежище, каких сотни под жилыми много-этажками. Пустые, сырые помещения, наполненные запахом плесени и одиночества. Ни-какого клуба. Только тишина, давящая на нервы тишина. Полная неизвестности и ожида-ния. Несомненно, все эти сумрачные, расходящиеся в стороны коридоры, комнаты и за-коулки не пустуют. Они укрыли в себе смерть, облаченную в плоть, кровь и сталь. Он это знает, Малыш лишь догадывается. Сейчас надо решать, делать выбор: убивать или быть убитыми. Но чтобы пройти этот путь до конца, необходимо измениться.
- Повторяй за мной. Слово в слово. И верь.
Малыш ответил утвердительным кивком. Он понял, о чем идет речь. Они станут такими, как он. Когда вошел в сортир - торговец смерти, не приемлющий отказа.
- Я целюсь телом..., - начал нашептывать он. Малыш повторял тихо-тихо, но глаза его при
этом сделались очень красивыми и ужасными. Смотреть ему в глаза стало не выносимо
страшно. Это был взгляд вечного огня и искупления. В них плясали блики ада. Он до¬
вольный такой переменой продолжал, - Стреляю разумом, убиваю сердцем. Всегда попа¬
даю в сердце врага. И это конец.
А потом отражение огня, наполнявшее глаза Малыша, вырвалось наружу и запол-нило все вокруг. Хаос пришел в этот мир вместе с ними — сеятелями смерти. Они вышли из своего временного убежища плечо к плечу, и он щелкнул выключателем, погрузив мир во тьму. Чтоб убывать, им не требовалось видеть врагов. Достаточно того, что они слы-шали биение их сердец. Пока еще перегоняющих кровь. Кровь, начавшую вскипать от ад-реналина. И начался бой.
Каждая, выпущенная ими пуля, достигла цели. На них не было ни царапины. Он подошел к двери, ведущей на лестницу, и включил свет. Мертвые тела, стреляные гильзы, испачканные в крови, стены, превратившиеся в подобие дуршлага. У Малыша подерги-вался указательный палец.
- Брось его, - Малыш медленно перевел на него непонимающий взгляд, - я говорю брось
ствол, все кончено, мы победили. Он старался говорить самым обыденным тоном, но то, что творилось там, внизу, выходило за рамки повседневности. Грохнули об пол карабины, вслед за ними полетели магазины.
- Ну, что, пойдем, стрелок, - он похлопал малыша по плечу, и они стали подниматься наверх.
На улице было темно и совершенно пусто. Дождь перестал, и вместо него с неба падали ленивые хлопья снега. Медленно опускались на деревья, тротуары и дороги, ложи¬лись на голову и плечи. Первый снег. Мягкий и пушистый, точно праздник из забытого детства он искрился в свете фонарей. Укрывал собой осеннюю грязь, разгонял темноту, очищал мир и сердца.
- Bay! Где же лыжи, когда они нужны, - Малыш улыбался, пытаясь поймать ртом снежин¬
ки.
- Да, зима пришла. Все-таки пришла. И ждать никого не стала, - он посмотрел на дорогу,
где она высадила его час назад. А может это было в прошлом году? Озябшая дорога натянула на себя белую простыню белого снега. Никого. Тишина и снег. Малыш повернулся к
нему.
- Спасибо, что подъехал. Было круто.
- Ты считаешь?
- Ага. Даже лучше. Ты давай аккуратней, а я побежал, спать надо, завтра на работу опять
просплю. Удачи.
Он развернулся на каблуках лыжных ботинок и побежал по улице, оставляя широ-кие следы на снегу. Скоро снегопад спрятал его темный силуэт.
Он вышел на середину дороги. Успел подумать, что забыл дать Малышу денег на пиво, а из-за поворота в конце улице, негромко постукивая колесами, выехал трамвай. Без кондуктора и номера он подъехал к нему. Заскрежетала колодки, вагон замер. Открылась дверь. Он не сдержал улыбки - она была прекрасна. Подал ей руку и помог спуститься.
- Привет, - он обнял ее.
- привет. Вот видишь. Я говорила все будет хорошо. Ты справился. А где спасенный? -
она оглянулась по сторонам.
- Домой побежал. Наверное, домой.
- А куда мы пойдем? - спросила она.
- Ты знаешь, есть одна квартира. Я, правда, не знаю чья она и где находится, но там есть
отличный диван и замечательный плед. А еще, мне кажется, что там полно грейпфрутов.
Так как?
- Ну, если только там есть диван, - она засмеялась.

Он поцеловал ее теплую щеку, закрыл глаза, вспомнил комнату, где его разбудил мобильник. Вспомнил во всех деталях, какие успел подметить. Но комната не появлялась. Просто тишина сменилась светом. Океан света ударил в глаза, заставил зажмуриться. И он, потеряв равновесие, стал падать. Медленно и легко, как снег в свете фонарей. И было тепло и спокойно.
Солнечный свет коснулся его лба, теплый и мягкий, точно мамины руки, опустился на веки и щеки. Он открыл глаза. Яркое солнце светило прямо в лицо. В машине было жарко. Он вытер вспотевший лоб и выбрался на улицу. Утро приветствовало его свеже-стью синего неба и приятной прохладой. Трасса ожила. Ее, стихавшая по ночам песня, звучала с новой силой. Машины, стоявшие поблизости от них ночью, уже разъехались. Теперь двенадцатая стояла особняком на краю опустевшей стоянки. Он поднял крышку багажника и стал раскладывать на задней полке съестные припасы, которых осталось лишь на завтрак. Разбудил ее. Заспанная, с распущенными волосами, она выглядела без-надежно несчастной. - Принцесса моя, давай перекусим и погнали, а ты можешь ложиться сзади и спать.
Ему действительно хотелось, чтоб она уснула, так дорога покажется не такой дол-гой и утомительной. А дорога им предстояла большая. До Мелитополя оставалось двена¬дцать километров.
Так дальше и пошло. Он мчал их домой, она много спала. Менялся за окном пей-заж, мелькали машины. Он торопился, и дорога приветствовала его решимость. Лишь единственный раз он совершил маневр на пределе своих возможностей. Но он знал на что идет и делал это осознанно. Он больше испугался за нее. Человек за рулем всегда боится меньше, потому что, держа в руках органы управления автомобилем, невольно проникает-ся иллюзией, что может изменить все и в любой момент.
Это был обгон. Затяжной обгон в зоне ограниченной видимости перед спуском. Он уже определился с «окном» куда будет вставать, но до него надо было сделать еще одну фуру. Взгляд его был сосредоточен на приближающейся линии излома дороги, пока еще чистой линии, а тело посылало машину на последние двенадцать метров обгона. И вот то¬гда, он увидел безумную гирлянду - ряд прожекторов на крыше «евровоза». Малыш гово¬рит: Смалодушничал - пропал». Это был тот самый случай. Единственное, что измени¬лось - это передача. Место пятой заняла четвертая. Он включил сигнал поворота, и в этот момент на него вынырнула кабина дорожного монстра.
«SCANI'A» очень напомнила огромное насекомое с кучей глаз на голове, а потом эти гла¬за гневно вспыхнули, требуя дороги. Он был уверен, что в этот миг сзади двенашки появилась бегущая за ней тень. Он резко кинул машину между двух грузовиков и ударил по тормозам. «Причал» идущего впереди прицепа приблизился и, замерев в метре, поплыл перед капотом. Через две секунды мимо пронесся глазастый скандинав. Все сделано кра-сиво и чисто, но уж слишком близко к краю. Он старался избегать таких обгонов, хотя они случались крайне редко.
А потом был «Орел - город первого салюта!». Они прострелили его насквозь по центральной улице. Масса огней, ухоженные улицы, свет витрин и рекламы радовали глаз после бесконечного однообразия серых деревень и объездных. Она опять спала. Спросила не уснет ли он без нее и, заручившись отрицательным ответом, заснула. Время близилось к полуночи, когда он почувствовал как тяжелеют веки. Глаза неприятно пекло и надо бы¬ло что-то с этим делать.
Он доехал до первого заправочного комплекса, совмещенного с паркингом для большегрузов, съехав на обочину, остановился. Она не проснулась, и он осторожно вы-брался из машины. Порыв прохладного ночного ветра несильно хлестнул его по лицу. Большой светящийся указатель цен на топливо отбрасывал на стоявших под ним прости-туток синий свет - фирменный цвет «ТНК». Несколько машин заправлялись. Когда он проходил мимо крайней колонки, к ней подъехал «Volvo crosscountry». Из машины, види¬мо неплохо прокаченной, рвалась на свободу музыка. Это была песня «It's a first day». Ему на миг показалось, что он ее слышан совсем недавно много-много раз. «Где-то она успела меня достать».
Он подошел к холодильнику, выбрал пару баночек с энергетиком и расплатился с девушкой-продавцом. Она смерила его равнодушным взглядом, механическим жестом взяла деньги, отправила их в пасть кассового аппарата. Подходя к двери, он обратил вни-мание на свое отражение и отметил, что товарный вид утрачен как минимум на 63%. «Еще бы, больше суток за рулем и пять часов сна в позе эмбриона-переростка».
Он вышел из магазина, открыл баночку, немного отпил. Огляделся и, не торопясь, пошел в сторону машины. Работающая у дороги девушка по-своему поняла его нерасто-ропность и бросив на асфальт «бычок», немного прихрамывая, направилась к нему. Из отъезжавшего «Volvo» пела все та же песня. Фуры тормозили, выстраиваясь вереницей за дешевой любовью. Вдоль отбойников пустые бутылки, обертки, сигаретные пачки, грязь, копоть дизелей, продажные девки, ночная жизнь любой крупной трассы. Из стоявшей впереди «Газели» вылез мужик в оперативной кобуре поверх футболки, помочился на ко-лесо. Еще один «крутой уокер» ссущий на приличия. Он перехватил взгляд проститутки, отрицательно кивнул ей, и внезапно почувствовал себя частью этой грязи. Все вокруг ста-ло невыносимо мерзко, захотелось спрятаться в теплом салоне машины, там где спит его принцесса. Он набрал полную грудь коктейля из вечерней свежести и выхлопных газов, допил энергетик, бросил банку. «К черту, грязнее уже не будет, а очиститься этот мир уже никогда не сможет». Они растворились в ночи двумя удаляющимися огоньками. Их нико-гда не было там. А она никогда не узнает об этой остановке, есть вещи, которых лучше никогда не иметь. Так же как места, в которых лучше не бывать. Никогда. Но это не про них. У них все будет хорошо. А иначе ради чего все это стоило начинать?
Это должно быть началом большой и счастливой дороги.
Их дороги. Моей и ее.