Я очень люблю свою работу. Смысл её заключается в приведении приговоров в исполнение. Я работаю палачом. Делаю это так давно, что уже не помню лицо первой жертвы, её глаза. Хотя их принято называть осужденными, для меня это ничего не меняет. Все они жертвы, отданные мне законом. И я хорошо справляюсь со своей работой. Я люблю её.
Я положил в стакан с мутной заваркой три ложечки сахара, помедлил и добавил ещё одну. Все не так. Даже вечерний чай был не таким. Завтрашняя казнь уже сегодня не давала мне покоя. Это происходило со мной впервые. Наоборот, вечер накануне «работы» я проводил в приподнятом состоянии духа смешанного с лёгким нетерпением. Я не терял аппетита, и уж тем более не терзался невесть откуда взявшимися вопросами. Нет, сегодня всё было не так. И это не столько интересовало меня, сколько пугало. Пустота, образовавшаяся в мыслях, чёрным саваном скрывала от меня грядущий день. Наконец, не выпив и половины наведенного чая, я отправился спать. Старый диван неохотно заскрипел, но всё же принял меня в своё лоно. Одеяло сразу показалось мне враждебно колючим, а подушка немилосердно жёсткой. В липком полумраке комнаты, той самой, где я прожил не один десяток лет, мне виделось какое-то движение. Временами я вообще терял координацию, не понимая, где располагается окно, а где дверь. Мышцы на руках периодично напрягались, и лишая возможности заснуть, возвращали меня в полузабытьё, в грязный сумрак моей комнаты. А в голове кружилась странная карусель из обрывков минувших лет. Нет, сегодня всё шло не так. И ничего хорошего предвещать это не могло. Кроме одного, завтра я должен убить человека.
Это была самая длинная ночь в моей жизни. Проснулся я на рассвете, совершенно измученный и разбитый. Голова моя уподобилась пушечному ядру и причиняла мне нестерпимую боль. Мышцы ныли тупой болью, словно я был, жестоко избиваем всю минувшую ночь. Свет, спасительный свет наступившего утра просачивался сквозь грязные занавески и скудными крохами проникал в комнату. Я сел на диване. Лишённый способности думать, я как бы со стороны наблюдал за происходящим, уступая место в своём сердце растущему страху. Стрелки на часах встретились между цифрами пять и шесть. Наступил рассвет третьего дня второго месяца весны. Но это утро не было похоже, ни на одно из тех, когда меня ожидала «работа». Я нашел в себе силы подняться и старческой походкой, а именно такой она мне представлялась, пошаркал в кухню. Залпом допил холодные пол стакана вечернего чая и пустил в раковину струю ледяной воды. Раз за разом, поливая на лицо воду, я словно возвращал в своё разбитое тело крупицы жизни. Когда с умыванием было законченно, небо уже приняло свой нормальный цвет, и теперь роняло на землю мелкий снежок.
Я стоял во внутреннем дворе и ждал. Снег уже успел убелить грязь схваченную легким заморозком, и теперь просто кружился в воздухе. Я ждал, когда мне выведут «рабочий материал». Отношение, с которым я относился к живым, пока ещё живым людям, не пугало меня. Но наоборот, позволь я себе размышлять об их судьбах, допусти я в своё сердце хоть крупицу их боли и переживаний, мне тут же придёт конец. Моя жизнь, как палача будет кончена. Я понимал это, и не позволял личному вмешиваться в мою работу. Как, впрочем, и в жизнь.
Наконец её вывели, и конвоир, махнув мне рукой в знак делегирования полномочий, просто развернулся и скрылся в сером каменном помещении. Я так и остался стоять, покрываемый падающим снегом и её спокойным, таким любящим взглядом. И всё было бы ничего, если б я не был здоровым мужиком в сером, запачканном бурыми пятнами высохшей крови, балахоне, с ярко красным колпаком на голове, да огромным топором в руках. Но она смотрела на меня, точно перед ней маленький ребёнок с игрушкой в руке и намазанными зелёнкой коленями. Она могла видеть только мои руки и глаза в прорезях колпака, но и этого было слишком, слишком много для её взгляда. Я чувствовал себя совершенно нагим. И страх, тот страх, который обычно испытывают в эту минуту те, кто стоят против меня, перекинулся в моё сердце. Я стоял и боялся. Боялся вполне зримо и очевидно для своей жертвы. И тут случилось что-то совсем выходящее за рамки моего понимания. Она подошла ко мне почти вплотную, при этом я не мог даже сдвинуться, сделать шаг прочь от неё, и, заглянув мне в глаза, сказала: Пошли, делай свою работу.