На порогах неприступного сна покоится душа сей грешной девы, распуская чары бессмертного покрова Любви, покоится погребенная под вечностью спящих облаков. В томном свете первых лучей восходящего солнца горит пламя нетронутой волшебной любви. И так было всегда, но теперь этого не будет. Нет той постоянной и святой Любви. Умерла она лет сто назад, как умерли все чувства. Но речь не об этом, ведь так?
"Крымская ромашка"
Мы далеко друг от друга и рядом. Вокруг нас миллионы таких же. Но их нет. Есть только я и мой он. Но и меня нет: есть только он и его я. Мрачно-черные, одиноко-бледные, серьезно-спонтанные. Философы. Готы. Готессы. Люди. Существа. Ангелы. И черные и белые. И мы. И он, и я каждый вместе и по раздельности. Мы …Silentium!
"Silentium!"
Ночь гуляла по городу, заглядывая в окна и гася в них свет. Этой ночью я, укрытая старым пледом, волочила по темной улице, сторонясь толп людей, опьяненных вином, женщинами и бездельем, труп старика. Днем никто не разрешил бы его хоронить. Шепча про себя что-то вроде песенки, я дошла до монастырского кладбища. Полз струйками туман, волоча за собой души погребенных. Мрачнели с краю деревянные кресты и холодно глядели глаза статуй. Надгробия молча встретили нас. Долго я бегала по кладбищу, ища родовое захоронение, где предназначено было лежать всем нам. Вокруг склепа столпились ангелы. Их каменные сердца стучали в ритм моему. Я оставила старика там внизу, в яме. Последний взор, невообразимо давно потухший, упал вниз, в тленную пасть горя. Древний мой родственник лежал в позе спящего трупа. На его лице запекся образ смерти. Она, Королева, оставила грязь и на моих руках, волоком Ее тащивших. Тухлые, пропитанные одиночеством и вином лохмотья обвивали останки, некогда бывшие человеком. Но главное, из этой пустой мрачной пропасти на меня смотрели заволоченные полумглою, но никогда не потухающие глаза. Глаза цвета остывшего чая, разлитого на вечерней дороге под лунным рассветом. Глаза, которые наполнялись слезами, как только умирала еще одна невинная душа. Но никто этого никогда не видел. «Спи спокойно, жрец Смерти! Вот и она тебя приютила, вот и твое место в мире»,- и, вдыхая рассвет, с вспухшими глазами пошла прочь, молиться Господу о нем. Полный покой окутал меня, мне стало легко и приятно. До того было тихо и пахло полынью! Я полюбила это место, эти деревья и эти плиты-все, что мог объять мой взгляд. Рассекая руками воздух, я парила над миром! Вокруг начиналась роса. Обесцветившееся небо мигало последними зрачками серебряных звезд. Фиолетовый лес проснулся, зевнул и поглотил тонкие оранжевые нити песни, разливающейся над кладбищем, песни, похожей на дьявольски прекрасное пение ангела.
"Могильный снег,или Дневники Смерти"
В человеке живет два противоречия: разум и душа. Душа по натуре своей свободная и необъятная была заточена разумом в клетку ребер и обречена бродить в катакомбах сознания и туннелях пустого тела. По соседству здесь было заточено и сердце. Приятное соседство…Душа каждое утро просыпалась под биение сердца и засыпала под его убаюкивающий бой. Но когда любовь уничтожает разум, он ослабляет оковы, и душа летит прочь. Но она не может жить без тепла и стука сердца. И поэтому ищет раскрытые объятия. А когда находит их, хозяин этих объятий погибает в любви. Если же случается так, что пустые клетки взаимно обмениваются эфирными телами, то любовь остается здесь навсегда… Так случилось и с ними. Навечно…
Тишину прорезал тугой приглушенный раскат грома. Началось лето. Началась пора летних гроз. Окно со стуком распахнулось, впуская в комнату дождливую свежесть. Страницы полетели. Испугавшись и вздрогнув всем существом, она побежала закрывать окно. Она вернулась в комнату, подняла упавшую в спешке книгу и открыла вновь на том месте, где остановилась. «И сказал Бог Ною и сынам его с ним: вот, Я поставляю завет Мой с вами и с потомством вашим после вас, и со всякою душою живою, которая с вами, с птицами и со скотами, и со всеми зверями земными, которые у вас, со всеми вышедшими из ковчега, со всеми животными земными; поставляю завет Мой с вами, что не будет более истреблена всякая плоть водами потопа, и не будет уже потопа на опустошение земли. И сказал Бог: вот знамение завета, который я поставлю между вами и между всякою душою живою, которая с вами, в роды навсегда: Я полагаю радугу Мою в облаке, чтоб она была знамением завета между Мною и между землею. И будет, когда Я наведу облако на землю, то явится радуга в облаке; и Я вспомню завет Мой, который…» - фраза осталась висеть в воздухе, оборванная. Мы смотрим на мир глазами бога, а Бог глазами создателя. Мы придумываем себе миры, а они уже созданы для нас не нами. Мы видим свет, но не видим источник. Нам кажется, что мы что-то изобрели, а природа это давно уже сделала за нас. Мы боготворим наши творения, а Бог творит все новые. Она взглянула в окно, давно уже переставшее плакать слезами цвета соседнего дома. Поперек облака, отдаленно напоминающего плачущего ребенка, нарисовалась радуга. Пятицветная и бледно тающая. Завет далекого безликого прошлого вновь исполнил Бог. Это его профессия: исполнять обещания. «А оставил ли Бог завет насчет самоубийц? - загорелась она прежней мыслью. – А вдруг ему придет в голову меня забрать? Тогда мне нужно было бы предоставить этот договор, и Он не посмел бы забрать меня. Но завета нет!!! Боже, Боже! Я словно потеряна, у меня нет прав в этом мире! А, следовательно, если я уйду самовольно, то Бог не сможет меня наказать – нет прав, нет обвинений! Зачем Творец заставляет нас мучаться до конца жизни с грехами?»
обе цитаты "Реминисценции"