Из дневников Смерти, или Могильный снег

Случилось это весной. Это помнят все, как нечто непонятное и очень странное. Хотите расскажу, что скрывают глаза жителей одного тихого старого городка?

      Ничего подобного не случалось здесь с тех пор, как люди стали селиться в этом местечке, давно забытом Богом. Люди стали селиться, строить дома, рожать детей, и их народилось столько, что они основали тут город. Как следствие эти дети стали взрослыми, нарожали своих детей, похоронили своих родителей. Вот отсюда и начали происходить странные случаи.         Помнят старожилы, как хоронили какую-то важную особу. Тихо хоронили. И тогда показалось это необычным для обитателей селения, привыкшим видеть пышные похороны важных особ.

     Рано утром, когда солнце еще спало, по улице потянулась процессия. Впереди шли силуэты, одетые в балахоны, со свечами. Позади несли гроб, простой, обитый черным шелком. И завершали ход две фигуры, которым явно не нравилось происходящее. Никто не проснулся... Действительно странно было то, что вся эта трагическая церемония проходила меж домов бесшумно. Никто из идущих не плакал! Даже две фигуры, тихо следовавшие за гробом, не всхлипнули, нет, не из-за того, что было слишком рано, нет! Единственным свидетелем был маленький седой старичок, который вставал задолго до рассвета, а может и вообще не ложился…

     Небольшая цепочка людей, разорванная посередине чем-то длинным, двигалась в сторону кладбища. Старик последовал за ней. Человеческая ленточка обогнула кладбище слева и двинулась вдоль ограды. Невольно головы повернулись в сторону «города» мрачной вечности. Стало совсем тихо и жутко. Где-то скрипнул деревянный крест на могиле бедняка, где-то кажется, будто лица ангелов смотрят на тебя с ужасом, их глаза молят убрать, унести, спрятать это напоминание о человеке. Они никогда не поймут, что происходит на самом деле, ведь их каменные сердца привыкли чувствовать скорбь, отчаяние, страх. Но чувство равнодушного холода заставляло даже камень содрогнуться, и все разом ангелы издали протяжный отчаянный вопль, похожий на дьявольское церковное пение. Словно усопшие вышли из своих «спален» посмотреть на этот кошмар. Местами и ветер затихал, давая услышать могильную тишину и печаль. Где-то вспорхнул ворон, словно каменный ангел не выдержал и улетел прочь от этого  проклятого богом места. А люди все шли, не замечая происходящего, ведь они не верят в невидимое, следовательно, не могут его увидеть. Жители потихоньку просыпались, открывали окна, и сердце каждого «жаворонка» сжимала какая-то непонятная тоска, воющая далеко, в заросшем сердце, на луну.

      Печальное солнце, висевшее на чистом голубом, с приятным бежевым оттенком, небе, украдкой осветило только что раскрывшиеся окна. Стены домов окрасились в розовато-серую краску. Деревья несмело потянули свои ветви к мрачному солнцу. На беловато-желтых молодых ростках травы серебрился последний иней. В воздухе витал запах воды, струившейся в трещинах и разломах замерзшей земли, свежего хлеба и весны. Еще по-зимнему морозный воздух прорезал колокольный звон. Под ногами идущих на утреннюю службу похрустывал по-весеннему растаявший лед. И под его музыку, зовущую в небо к Богу послышались где-то на окраине города, совсем рядом с кладбищем тихие, но смелые напевы. Кому-то было совершенно ясно, что происходило сейчас в городе «вечности». Напевы издевающейся девушки, а это стало бы ясно, если бы хоть кто-нибудь прислушался к этому по-дьявольски ангельскому голосу, слились с фольклорной музыкой. Город проснулся. Потянулись упряжи на базар. Послышались крики, первая за утро ругань. Маленькие дети выбегали на уже совсем пыльную улицу провожать уезжающих на ежегодную весеннюю ярмарку. Девушки заводили беседы о новых нарядах, привезенных из города. Слышался кругом их звонкий смех, громкое шептание. Кто-то бежал за водой, кто-то кричал вдоль улицы, что  ночью украли какие-то вещи, где-то опрокинули обоз с фарфоровыми фигурками. Подслеповатая старуха носилась с орущим младенцем, срывая простыни и пеленки с веревок, удушивших двор. Двое мальчишек, чумазых и веселых, играли в тени дома самодельными игрушками: скрученными веревками палками и соломенными барышнями. Господа прохаживались по еще не готовым лавкам и палаткам. Многие из них собирались и наряжались в своих домах.  Все шло как обычно. Но только на кладбище по-прежнему было тихо, будто шумы города не доносились сюда. Процессия возвращалась обратно. Кучка людей подошла к городу и рассеялась, как будто ее и не было. Сегодня не было похоронной службы в церкви, не было ничего напоминающее столь необычное утро.

     И только один единственный человек знал, как случилось это. Он сидел на свежей могиле, наскоро сделанной за оградой некрополя. Ветер успокоился, ангелы притихли.

 Это был пожилой человек непонятного возраста, с невзрачной внешностью, весь его образ был серым, стертым, никто в городе не помнил, как он выходил на улицу, никто не видел его на базаре. Казалось, ему были не нужны удобства, пища, общение и прочее. Как он существовал, никого не интересовало. Может, его вообще не существовало? Единственное, что видел почти каждый, что кто-то всегда сидел на свежих могилах весь день, потом фигура растворялась, и никто не помнил, куда старик направился, и что ему нужно было на кладбище. Мирские проблемы не давали думать простым смертным об этих странных похождениях.

Ветер, насквозь пропахший сыростью, шевелил жидкие от времени и свалявшиеся волосы, видимо, давно не расчесанные. В руке у гостя некрополя был комок земли, только что поднятый с могилы, на которой лежал снег. Старик поднял высоко руку, и из кулака посыпалась струйка опухшей земли. Часы летели мимо.

На городок спускался вечер. Весь народ стекался к площади полюбоваться праздничными потехами. Ни в домах, ни на улицах никого нельзя было увидеть. И только маленькая скрюченная фигура двигалась к селению, но она не направилась в эпицентр событий; она двинулась в направление к церкви, чтобы спрятаться от этого мира, закрыться в тесной коморке на вершине старой колокольни, зажечь лучину и записывать что-то в  ветхую и дряблую, языка которой не знал уже никто, книгу.

На серо-желтую страницу капнули чернила. И под словом апрель засветились буквы, выполненные в старом стиле.

«2 апреля. Инессанс Моди умерла, не достигнув еще и 16 лет. Смерть пришла к ней тогда, когда цветок жизни только распустился, излучая нежнейший аромат. Но бесполую тварь она позвала сама. Кто-то сверху слишком рано выпустил ее в наш мир. Она человек не этого времени. Но тогда, когда оно настанет - ее не будет, а когда оно настает - ее уже нет. Инессанс приблизила конец жизни, чтобы потом вернуться когда время ее настанет, но она не знала, что все они не возвращаются. И больше жизнь ее не начнется».

Старик выполнял работу, которая в принципе не нужна была никому. Но то время характеризовалось обилием профессий странного характера или даже подозрительного. Он вел могильную книгу, в которой отражал все случаи смертей в городе для учета. Казалось эту работу он ненавидел, вписывая каждый раз новое имя, но она ему одновременно и нравилась, тем, что не надо было ни с кем разговаривать, никому ничего объяснять. Старик закрыл книгу и взял другую, похожую на первую как две капли воды. Рассохшаяся и дряхлая, с тяжелым замком и кованными краями, она навевала воспоминания моего детства, точнее ее запах, волшебный, пряный, с привкусом сырости и тлена, распространяющийся по всей комнате, манящий прикоснуться к ней - но нельзя! Старик не позволял даже смотреть на нее. Но я всегда украдкой выглядывала из-за своей ширмочки и любовалась магической красотой книги. Эти рукописи перешли мне по наследству от дедушки, и теперь моя участь продолжить его обязанности.

 В тот апрельский вечер старику было особенно плохо. Что-то помутилось в голове этого человека. Он облокотился на стол, закрыл рукой глаза. Его еле заметно качало из стороны в сторону. Седая прядь взлетела вверх, потянув за собой струйку серой пыли – старик запрокинул голову и пришел в себя. Хотя был только апрель, серо-розовое небо, казалось, разразится дождем. Было пасмурно, холодно и ужасно сыро. Старик открыл окно и оглушил комнату сухим, похожим на скрип, кашлем. Он был тяжело болен. Возраст…Платком отерев ссохшиеся губы, вернулся он к занятиям. В комнатку ворвалась ленточка свежего грозового воздуха. Дурманящий аромат свободы!

Но продолжить так и не смог. Он сел на пол, попросил воды. Глаза его бешено бегали, его шатало, он тяжело и отрывисто дышал. Я подняла его и положила на кровать. Старик пришел в себя часа через полтора, когда я, закутавшись в плед, сидела у его головы и смотрела на сомкнутые веки, покрытые частыми морщинками и овеянные сказками о Тиамат и Иштар. «Вечный мой родственник, ты ведь не можешь умереть и оставить мне все то мрачное наследие, которое ты влачишь? Я просто не смогу так, как ты…, я еще молода и неопытна».-«Жизнь тебя научит…я отдам тебе…кхг…все рукописи…все книги…»,- и смолк.

 «Я была там. Я стояла на краю Мира и видела свет, горящий в окнах Бытия.
Я видела зарево Врат Зари и непроглядную Тьму Врат Заката.
Я была там. Я видела и Свет, и Тьму. Я видела тьму Света и свет Тьмы.
Я стояла на пороге Вечности. Минувшее расстилалось за моей спиной. Грядущее лежало предо мной.
Я видела водовороты мрака и водопады звезд. Я видела гаснущие солнца и вспыхивающие звезды.
Я видела расцвет империй и гибель миров. Я видела ничтожество и могущество.
Я была там. Я видела стоящих во Тьме и несущихся сквозь пространство и время.
С вершины вершин я озирала закоулки миров. Я видела тусклый обманчивый свет ложной надежды, мглу отчаянья и болота бездействия.
Я видела возносящихся ввысь и падающих ниц. Я видела побежденных и побеждающих. Я видела решающих судьбы и обреченных
Я была там. И была дана им власть и сила. И многие сильные склонили главу свою пред ними.
Как моровое поветрие прошли они. И не было силы, способной их одолеть. И сеяли они страх великий и смятение на пути своем. И где же тогда был Господь? Где сила Его была и любовь к чадам своим? И не взглянул он на них.
Но и на такую силу найдется сила. И на великого воина найдется великий воин, что поразит его».

В это время праздник подходил к своей кульминации. Уже давно слышались в проулках пьяные, распевающие что-то голоса, безудержные крики, нецензурная ругань.

                         ***

 Ночь гуляла по городу, заглядывая в окна и гася в них свет. Этой ночью я, укрытая старым пледом, волочила по темной улице, сторонясь толп людей, опьяненных вином, женщинами и бездельем, труп старика. Днем никто не разрешил бы его хоронить. Шепча про себя что-то вроде песенки, я дошла до монастырского кладбища. Полз струйками туман, волоча за собой души погребенных. Мрачнели с краю деревянные кресты и холодно глядели глаза статуй. Надгробия молча встретили нас. Долго я бегала по кладбищу, ища родовое захоронение, где предназначено было лежать всем нам. Вокруг склепа столпились ангелы. Их каменные сердца стучали в ритм моему. Я оставила старика там внизу, в яме. Последний взор, невообразимо давно потухший, упал вниз, в тленную пасть горя. Древний мой родственник лежал в позе спящего трупа. На его лице запекся образ смерти. Она, Королева, оставила грязь и на моих руках, волоком Ее тащивших. Тухлые, пропитанные одиночеством и вином лохмотья обвивали останки, некогда бывшие человеком. Но главное, из этой пустой мрачной пропасти на меня смотрели заволоченные полумглою, но никогда не потухающие глаза. Глаза цвета остывшего чая, разлитого на вечерней дороге под лунным рассветом. Глаза, которые наполнялись слезами, как только умирала еще одна невинная душа. Но никто этого никогда не видел. «Спи спокойно, жрец Смерти! Вот и она тебя приютила, вот и твое место в мире»,- и, вдыхая рассвет, с вспухшими глазами пошла прочь, молиться Господу о нем. Полный покой окутал меня, мне стало легко и приятно. До того было тихо и пахло полынью! Я полюбила это место, эти деревья и эти плиты-все, что мог объять мой взгляд. Рассекая руками воздух, я парила над миром! Вокруг начиналась роса. Обесцветившееся небо мигало последними зрачками серебряных звезд. Фиолетовый лес проснулся, зевнул и поглотил тонкие оранжевые нити песни, разливающейся над кладбищем, песни, похожей на дьявольски превкрасное пение ангела.