Мефодий Буслаев. Лёд и пламя Тартара

Глава 8
ФИЛОСОФСКИЙ БУТЕРБРОД БЭТЛЫ

Любой кусок, вырванный то¬бой из глотки другого, на самом деле выгрызен из твоей.
«Книга Света»

Минувшей весной Эссиорх не только увлекся рисованием, он еще и познакомился со скульпто¬ром Кареглазовым. Знакомство произошло при обстоятельствах не слишком забавных. Кареглазов выскочил на дорогу перед мотоциклом Эссиорха и был не то чтобы сбит, но несколько припе¬чатан его передним колесом. Встав с асфальта, Кареглазов вначале набросился на Эссиорха с ку¬лаками, но получил отпор вместе с нравоучитель¬ной пятнадцатиминутной проповедью не подни¬мать руку на ближнего своего. Сложно сказать, что больше изумило Кареглазова — отпор или проповедь, но полтора часа спустя они стали за¬кадычными друзьями.
Кареглазов был буйный коротконогий и ко¬роткорукий здоровяк лет тридцати, с бородой, росшей, казалось, не только на щеках и у глаз, где она не должна расти в принципе, но даже и из ушей.
Некогда лучший ученик курса, гордость про¬фессора, ныне Кареглазов махнул на себя рукой и работал в гранитной мастерской, лихо вырубая памятники и барельефы. Работа, как он о ней от¬зывался, была сволочная, но денежная. Не имей Кареглазов устойчивой тяги к самоуничтожению, выражавшейся в том, что все, что он делал, дела¬лось намеренно во вред себе, он давно бы жил в собственной квартире, а не снимал бы однушку в Капотне. При этом скульптор редко задумывался о вопросах философских: он не без комфорта, не шевеля из принципа ни руками, ни ногами, лежал на спине в потоке жизни и, пуская, как кит, фон¬танчики, наблюдал, куда его занесет.
Дружить с Кареглазовым было интересно. Он постоянно пропадал в мастерской около Ваганькова, там же в основном и ночевал на раскладуш¬ке среди незаконченных надгробий. Порой, за¬бредая к нему в мастерскую, Эссиорх заставал у Кареглазова нестарых и даже порой красивых да¬мочек, хорошо одетых, ухоженных, но с какими-то напуганными лицами. У этих дам было два со¬стояния, они то плакали, то хохотали. «Мои вдовушки!» — презрительно отзывался о них Каре¬глазов.
Эссиорх обычно приезжал к Кареглазову на мотоцикле и, загоняя его прямо в ангар, высекал что-нибудь из испорченных кусков мрамора и гранита. Одну из его работ — человека с семью руками — не лишенный деловой хватки Карегла¬зов даже продал одной даме, которая хотела для своего отца оригинальный памятник. Потом, правда, дамочка была в ужасе, поскольку все семь ладоней статуи оказались телепортами, засылав¬шими к ней в квартиру голубей, воробьев и ворон.
В то утро Эссиорх тоже ехал к Кареглазову. Привычно, не задумываясь, лавировал в плотном потоке машин и думал о символической картине, которую собирался начать вечером. Картина должна была изображать мировое древо, крона которого достигала небес, а корни пронизывали землю. На могучих ветвях, связанные с ними пу¬повиной, находятся люди. Сотни людей. Некото¬рые обедают или занимаются спортом, кто-то си¬дит за компьютером, кто-то смотрит телевизор, иные строят дома или пашут землю, кто-то слу¬шает музыку, у кого-то на руках младенцы. Уме¬рев, человек облетает с ветви, как осенний лист. Родственники, вытирая платками глаза, смотрят ему вслед, а бородатый детина (срисованный с Кареглазова) лихо и небрежно высекает памят¬ник, который кидает следом.
Ближе к стволу бригада рабочих в оранжевых спецовках деловито пилит под собой сук. Другая бригада, вгрызаясь в ствол бурами, выкачивает из него соки. И плевать, что засохнет — пусть буду¬щие поколения думают о себе сами. На вершине мирового дерева, раскинув руки, вдохновенно балансирует взлохмаченный поэт с одурманен¬ными высотой глазами. Другие поэты, примос¬тившись чуть ниже, нетерпеливо ожидают, когда он устанет балансировать и свалится, чтобы за¬нять его место.
Эссиорх свернул на нужную улочку. Ангар скульпторов находился по ту сторону бетонного забора. Эссиорх быстро оглянулся, убедился, что никто на него не смотрит, и совершил на мото¬цикле прыжок, на который едва ли решился бы даже каскадер. В качестве трамплина он исполь¬зовал ржавые «Жигули», с которых кто-то уже ус¬пел свинтить все более-менее ценные части. Мо¬тоцикл, носивший ласковое имя Сивка-Бурка, взревел и, промчавшись над забором, заботливо направленный магией, опустился на газон у от¬крытого ангара.
Кареглазое, трудившийся над памятником безвременно сгинувшему серьезному дяде, кото¬рый, показывая друзьям гранату, спьяну уронил ее себе на колени, услышал рев мотора и повер¬нул голову. Эссиорх въехал в ангар. В следующую секунду скульптор уже сжимал его в своих мед¬вежьих объятиях.
— И как тебя все время пропускают? Тут же ку¬ча офисов. Ты что, с охраной договариваешь¬ся? — восхитился он.
Эссиорх мысленно перенесся в будку охран¬ников. Два мужика, укушавшись в хлам, смотрели мультик про поросенка Фунтика. У закрытых во¬рот нетерпеливо сигналили две «Газели», однако охране было не до них. Поросенок Фунтик попал в беду.
— Таможня дала добро, — процитировал Эс¬сиорх фразу из классического фильма.
Отработанным до автоматизма пинком поста¬вив мотоцикл на подставку, он отправился в даль¬ний угол мастерской, где помещались собствен¬ные его работы. Их было три. В первой, монумен¬тальной, угадывалась Улита. Вторая — мальчик лет трех, который держал над головой солнце. Мальчику было тяжело, но в целом он справлялся. И, наконец, третья скульптура, единственно из всех законченная, изображала жар-птицу, кото¬рая, теряя перья, пыталась взлететь против ветра. Несмотря на то что мрамор никак не мог пере¬дать брызжущего безумства цвета, присущего ис¬тинной жар-птице, со своей задачей Эссиорх справился вполне. Даже придирчивый и слегка завистливый, как многие хорошие скульпторы, Кареглазое уважительно хмыкал, разглядывая ее. Зато мраморного мальчика и Улиту он называл банальщиной.
«Хорошо, что Улита не знает. Тогда она назва¬ла бы его трупом», — думал Эссиорх.
Вообще-то ведьма наделена была даром улав¬ливать мысли, которые касались ее самой, однако в данном случае это было невозможно. Кареглазов никогда ее не видел и не знал даже, как зовут девушку Эссиорха.
Эссиорх готов был согласиться, что Кареглазов прав и Улита действительно получилась у не¬го неважно. Так себе скульптурка, на фонтан у роддома сойдет, но не больше. Любовь далеко не всегда стимулирует воображение. Чаще она его тормозит.
Перебрасываясь с Кареглазовым жизнерадо¬стными мячиками слов, Эссиорх стал заканчи¬вать мальчика с солнцем. Работал он жадно и с желанием, вот только Кареглазое привычно от¬равлял ему вдохновение, утверждая, что у мальчи¬ка от такой тяжести наверняка выпала грыжа.
— Это у твоего покойника с гранатой она вы¬пала! — рассвирепел под конец Эссиорх.
Кареглазов равнодушно отмахнулся. Свою оче¬редную работу он считал халтурой, а всякая халтура неуязвима для критики. Ее защищает толстая броня авторского равнодушия. Эссиорх хотел из¬виниться, но неожиданно ощутил острый укол беспокойства. Беспокойство было самое неопре¬деленное и расплывчатое. Пытаясь понять, отку¬да оно исходит, Эссиорх уставился вначале на Кареглазова, а затем на открытую дверь ангара.
«Нервы, что ли, шалят?» — подумал он, однако тотчас вспомнил, что это черта чисто человече¬ская. У хранителей из Прозрачных Сфер с нерва¬ми всегда все в порядке. Они не психопаты и не институтки. Когда они испытывают беспокойст¬во — это верный признак, что повод для беспо¬койства действительно существует.
Источник тревоги находился где-то совсем близко. Эссиорх осторожно скосил глаза, затем повернул голову. По клюву мраморной жар-пти¬цы скользили жирные багровые капли.
Осторожно, ступая по бетонному полу, как по трясине, готовый к чему угодно, Эссиорх двинул¬ся к птице. Не доходя до нее трех шагов, стал об¬ходить ее слева. Чутье подсказывало, что птицы лучше не касаться.
Как хранителю из Прозрачных Сфер ему не требовалось оружие. Не требовалась даже флей¬та. В случае необходимости крылья, висевшие у него на шее, дали бы ему энергию для мгновенно¬го атакующего выброса. Правда, и сам он был уязвим. Его человеческое тело легко могло быть уничтожено первой же магической атакой.
Тревога то усиливалась, то отступала. Эссиорху чудилось, будто чьи-то громадные, сотканные из жгутов темного тумана пальцы незримо про¬ходят сквозь предметы и нетерпеливо шарят по ангару.
«Кто-то меня ищет», — понял он. Более того, ищут его не для общения. И даже не для дуэли. Ес¬ли бы кто-то хотел вызвать его, он получил бы ри¬туальный вызов. Свет и мрак соблюдали в данном случае все правила.
Кареглазов обернулся.
— Ты чего? — спросил он.
— Уйди! — прошептал Эссиорх, ощущая, что говорить громче опасно.
Беспокойство стало острее. Рука из темного тумана как будто заподозрила что-то и приблизи¬лась.
— Из собственной мастерской? Перегрелся? — удивился Кареглазов.
Эссиорх не отвечал, всматриваясь в незримое Ангар затрясся, точно от сильного ветра. Загуде¬ли листы обшивки. Пораженный Кареглазов слу¬шал, задрав голову.
Внезапно Эссиорх ощутил, что обнаружен. Бо¬лее того, атака последует немедленно и без подго¬товки. Его попытаются убрать издали, не подставляясь. Не слишком благородно, не так ли? Ника¬кого звона мечей. Просто — чик! — и тело байкера восстановлению не подлежит. Могильные червяч¬ки, получите ваш мусор! Что же касается бес¬смертной сущности, она спокойно удаляется в Прозрачные Сферы.
Вот только Эссиорха такой расклад нисколько не устраивал. Плясать под чужую дудку — дело тех, у кого нет своего барабана.
Подчиняясь не столько расчету, сколько озор¬ной импровизации, Эссиорх сорвал с шеи цепь с крыльями и надел ее на почти законченный па¬мятник безвременно сгинувшему серьезному дя¬де. Кареглазов с туповатым интересом переводил взгляд с грохочущей крыши ангара на памятник и обратно.
— У него была цепь. Почти уверен, что была. Только без курятины! — сказал он.
Эссиорх моргнул. Он присутствовал при зна¬менательном событии. Это был первый в исто¬рии случай, когда крылья света назвали «куряти¬ной». Однако хочешь не хочешь приходилось об¬ходиться без аплодисментов. Схватив Кареглазова в охапку, он вместе с ним откатился в угол ангара. Откатился очень эффектно. Даже самый придир¬чивый режиссер не пожелал бы второго дубля. К тому же дубль едва ли был бы возможен, посколь-ку Кареглазов, откатываясь, два раза ударился но¬сом и один раз лбом.
— Ты больной! — прошипел он. — Отпусти ме¬ня сейчас же!
— Т-ш-ш! Умоляю, подожди немного! — про¬шипел Эссиорх.
Они продолжали лежать на полу. Глупейшее положение. Две секунды, три, четыре, шесть... Вре¬мя растягивалось как дешевая жвачка, которую купили, чтобы экстренно подклеить отскочив¬шую подметку. Кареглазов, пыхтя, стал вырывать¬ся. Эссиорх еще удерживал его, но не слишком решительно. Он уже не был уверен, что сейчас что-то произойдет.
Кареглазов успел встать на одно колено, как вдруг широкий черный луч пронизал ангар бли¬же к центру. И сразу после этого — хлопок. Неве¬домая сила подхватила здоровяка-скульптора и впечатала плечом в стену ангара. Будь она бетон¬ной, без перелома бы не обошлось. Теперь же лист железа прогнулся, и Кареглазов, живой и не¬вредимый, лишь гневно замычал. Эссиорх про¬должал лежать на спине и смотреть в потолок взглядом патентованного мечтателя.
— Я тебе говорил!.. Однако ты не внял голосу рассудка! А все почему: не доверяя чужому опыту, мы спешим совершить все ошибки сами! Именно поэтому человечество вот уже столько столетий бодает лбом закрытую дверь, не догадываясь да¬же, что можно повернуть ручку! — нравоучитель¬но произнес с пола Эссиорх.
Он всегда принимался морализировать, едва у него появлялась возможность.
Кареглазов буркнул что-то невнятное. Он тупо смотрел на памятник серьезному дяде. Мрамор¬ный дядя был разрублен единственным ударом от головы до бедра. На глазах у Кареглазова обе по¬ловины разъединились и раскололись. Эссиорх поспешно подбежал и, схватив крылья, стиснул их в ладони. Они уцелели. Пострадала только це¬почка.
— Три дня работы и отличный кусок мрамо¬ра! — задумчиво произнес скульптор. О том, как много потеряло мировое искусство, он велико¬душно не упомянул.
Эссиорх хотел пообещать, что вдвоем они сделают всю работу за день, как вдруг что-то заста¬вило его обернуться. В распахнутых дверях ангара возникли темные фигуры...

***

Багров закончил выкладывать из сумки про¬дукты. Он только что вернулся с очередной вылаз¬ки в супермаркет. Последними на стол были вы-ставлены две банки с консервированными анана¬сами.
— Опять не платил? — спросила Ирка, кото¬рой хотелось к чему-нибудь придраться.
— Я пытался заплатить, но с меня ничего не взяли, — мягко сказал Багров.
— Почему не взяли?
— Случайность. У нас с кассиршей возник спор. Я спросил у нее, боится ли она мертвецов. Она сказала, что ничего не боится.
— И что оказалось?
— Оказалось, она недостаточно хорошо себя знает, — не вдаваясь в подробности, сказал Мат¬вей.
Легким круговым движением наконечника Ирка открыла банку и стала есть ананасы, выужи¬вая их пальцами. Интересно, кто-нибудь еще смог бы открыть банку копьем, не изуродовав ее? Эта задачка уровнем повыше, чем открывать бутылки обручальным кольцом. С другой стороны, по сло¬вам Бабани, она была знакома с человеком, кото¬рый открывал пиво глазом. Ирка не верила ей до тех пор, пока тот же трюк не повторил Антигон.
— Если ты сегодня заговоришь о любви, я по¬вешусь! Это ужасно надоедает. До тошноты, — сказала она сквозь ананасы.
Багров презрительно поднял бровь. Это было его коронное движение.
— Ни о какой любви я говорить и не думал, — заметил он.
— Это еще почему? — с подозрением спросила Ирка.
Несмотря на то что она была девушка умная, логика у нее срабатывала по-женски традицион¬но. Получить надо именно то, что нам не дают. Если же что-то дают, то это не то, что нам надо. Женщина с воплями убегает от пирата, лишь пока он за ней гонится. Стоит пирату остановиться, чтобы поднять упавший пистолет или вытрях¬нуть камень из ботфорта, женщина останавли¬вается и сердито ждет, когда он перестанет ко¬паться.
— Так почему ты не думал говорить о люб¬ви? — повторила Ирка, не дождавшись мгновен¬ного ответа.
— Потому что ты сама о ней заговорила. Если девушка говорит «Только посмей меня поцело¬вать!» человеку, который просто проходит мимо, это хороший знак.
Ирка насупилась. Ей пришло в голову, что Матвей прав. Чаша весов, пока клонившаяся в пользу недоступного Мефа, задумчиво дрогнула. Нет, не перевесила, разумеется, но все же какое-то движение чаш определенно наметилось. Все, что нужно было сделать Багрову, это таинственно замолчать или, еще лучше, уйти. Но опять Баг¬ров сам все испортил.
— Не возражаешь, если я задам один теорети¬ческий вопрос? Как часто с тобой можно гово¬рить о любви? — спросил он.
Весы вновь застыли.
— Каждую третью пятницу месяца, при усло¬вии, что день солнечный и не идет дождь, — отве¬тила Ирка небрежно.
— Ты не любишь дождь?
— Люблю, и не хочу, чтобы мне мешали слу¬шать стук капель по крыше.
В комнату спиной вперед вошел Антигон. Он, пыхтя, тащил тяжелый стул. Не заметив Багрова, кикимор налетел на него и, уронив стул себе на ласту, сердито заорал, не разбирая, кто прав, кто виноват:
— Че пхаешься, некромаг? Ща как пхну — в Тартар кувырком учешешь!
— Антигон, нельзя говорить «пхну и пхаешь¬ся»! Это нелитературно! — заявила Ирка. В ней вновь проснулась ворчащая отличница.
Она закончила есть ананасы и нахлобучила банку на древко копья.
— Как тебе рекламная картинка? Валькирия и банка из-под ананасов. Это круче, чем Геракл, смолящий в ожидании гидры «Беломорканал», — сказала она.
Настроение у нее прыгало как кардиограмма. Видно, день был такой, или в гороскопе приблу¬дилась пара лишних планет.
Багров изучающе взглянул на нее.
— Ирка, ты чудо! Жалко, что у меня нет Каран¬даша Непроизнесенных Слов!
— Что еще за карандаш? — поинтересовалась Ирка.
— Простенький артефакт, но полезный. Заме¬щает сказанные кем-нибудь слова, меняя их на любые нужные. Опровергает пословицу: «Слово не воробей». Ну, например, ты говоришь мне, что терпеть меня не можешь, а я чирк-чирик на бу¬мажке карандашиком, и ты совершенно стихий¬но начинаешь шпарить: «О, Матвей, лучше тебя никого нет! Ты само совершенство! Давай пойдем в загс и распишемся баллончиком у него на сте¬нах!»
— Ну разве что баллончиком, — сказала Ирка.
— А теперь кроме шуток: если ты не будешь со мной, я отдам эйдос мраку! Не сейчас, так когда-нибудь...
Ирка фыркнула. Вновь этот Багров одной не¬удачной фразой утрачивает достижения десятка предыдущих.
— Дешевая пугалка! Если я позволю тебе один раз меня шантажировать, ты будешь делать это всю жизнь. Скоро дойдет до того, что ты станешь
требовать яичницу на завтрак, угрожая суицидом. Ну и отдавай!
— Я серьезно.
— И я серьезно. Любить — это терпеть челове¬ка и уважать в нем личность. То же, что ты зовешь любовью — это лишь зоологическая искра, кото¬рая через год-два погаснет, когда сожжет всю тра¬ву, и оставит нас на пепелище, — сказала Ирка не без пафоса и тотчас напряглась, поймав иронич¬ный взгляд Матвея.
— Ты это нигде не позаимствовала? — спро¬сил он.
— Позаимствовала? Что ты имеешь в виду?
— Ну фраза какая-то не твоя. Точно из женско¬го журнальчика.
— Ты хам!
— Не хам, а некромаг.
— Разве это не одно и то же?
— В какой-то мере одно, хотя и проясняет раз¬ные стороны понятия, — загадочно сказал Баг¬ров.
Антигон, давно оставивший в покое стул и протиравший медный поднос, внезапно с грохо¬том уронил его.
— Что это было, коллега? — нравоучительно спросила Ирка.
Кикимор, упав на колени, в страхе показывал пальцем на люк. Ирка выглянула и ощутила сильное головокружение. Виски ей сдавило медным жарким обручем. Переносица откликнулась тупой болью и ощущением чего-то железного. «Кровь, наверное, сейчас пойдет», — подумала она равно¬душно.
В белом молочном тумане на поляне медлен¬но проявлялись фигуры. Ирке потребовалось не больше трех секунд, чтобы понять, кто это. Валь¬кирии и их пажи.
Вот могучая Таамаг с таким разворотом плеч, что рядом с ней ее громадный оруженосец — что, неужели, снова новый? — кажется недоношен¬ным баскетболистом.
Вот валькирия дробящего копья Сэнра, а с ней рядом — валькирия ужасающего копья Радулга с коротким рубцом на щеке. Ирка узнала их по пря¬мым, длинным волосам, таким темным, что даже вороново крыло показалось бы в сравнении бе¬лым. В Москве такие волосы вообще не встреча¬ются. Только в южных городах, да и там они наво¬дят на мысль о краске. У Сэнры и Радулги тоже есть оруженосцы — молодые, подтянутые, в офисных костюмах, в поблескивающих очочках, с насто¬роженными умными лицами. Их отличие в том, что они неотличимы.
Вот рыжая, с очень белой кожей Ильга. Вот Фулона, валькирия золотого копья. А вот миниатюр¬ная хрупкая Хаара! Движения ее так красивы, так
умеренно мягки, что глаз не оторвешь. При всем том даже собственный оруженосец боится ее до дрожи. Еще бы — Хаара воинствующая фемини¬стка и не принимает от мужчин никаких услуг. Ес¬ли бы в метро кто-то вздумал подняться, чтобы уступить ей место, эта хрупкая и милая девушка сломала бы ему нос. Но если бы тот же человек, к примеру, не уступил бы место старушке, Хаара оторвала бы ему голову вместе с позвонками и выкинула в тоннель. Ох, до чего тяжело иметь де¬ло с не в меру деятельным добром!
Под стать Хааре и Филомена. Ладная, подвиж¬ная, стремительная. Кажется, сила переполняет ее и пытается найти выход. У Филомены, единствен¬ной из всех валькирий, в руках копье. На Иркин вагончик она смотрит задиристо.
Ирка рада была увидеть среди валькирий тол¬стую Бэтлу и ее упитанного оруженосца. От этой парочки веяло чем-то родным. Под испепеляю¬щим взглядом Филомены Бэтла поспешно доеда¬ла булку с маком. Оруженосец пытался загоро¬дить ее спиной и одновременно протягивал ей пакет с соком, чтобы Бэтла могла запить. Потом так же незаметно он сунул Бэтле в руку надкусан¬ное яблоко. Холеные Сэнра и Радулга смотрели на нелепую парочку с брезгливым недоумением. Их лощеные офисные пажи переглядывались с неуловимой снисходительностью.
А тут еще оруженосец Бэтлы с грохотом уро¬нил щит. С его внутренней стороны обнаружи¬лось с десяток подклеенных скотчем шоколадок. И это вместо запасных дротиков? Бэтла смути¬лась, а ее оруженосец бросился поднимать щит с такой поспешностью, что едва не сбил с ног бас¬кетболиста Таамаг. И вновь возникла неловкая пауза.
Наконец валькирии направились к вагончику одиночки. Если раньше у Ирки мелькала маразма¬тическая надежда, что они пришли не к ней, а так просто гуляют в лесу, то теперь сомнений не ос¬тавалось. Впереди всех двигалась Филомена с копьем.
«Еще пригвоздит, а остальным скажет, что так и было», — в шутку подумала Ирка, но внезапно поняла, что ей не смешно. Валькирии просто так в гости не приходят.
— О чем ты думаешь? — спросил Матвей.
— О них! — откликнулась Ирка.
Багров стал размышлять о таинственных «оних». Почему-то «онихи» представлялись ему живчиками с шныркими длинными рыльцами. Внезапно Ирка спохватилась, что рискует Матве¬ем. Никто не знает, как к нему отнесутся.
— Багров, тебе лучше уйти. Валькирии не лю¬бят некромагов.
— Я не уйду! — заупрямился Матвей.
— Это глупо.
— Плевать. Пусть убьют меня, если смогут, — упрямо сказал Багров.
Ирка была почему-то уверена, что смогут. Зна¬чит, надежда только на то, что не захотят. Матвей, стоя рядом с Иркой, смотрел в люк.
— М-да... Не верится, что они служат свету, — протянул Багров.
— Служить свету и быть светом — совсем не одно и то же, — ответила Ирка.
— Понятно, что не одно и то же. Если дракона посадили охранять склад с добротой — это авто¬матически не означает, что сам дракон — сплош¬ная доброта, — ехидно сказал Матвей.
Но все же Ирка заметила, что Багров не испы¬тал большого воодушевления, когда несколько секунд спустя Филомена ловко забралась по ве¬ревке в люк.
— А это еще кто? Новый паж? А почему старый еще жив? Ждала, пока я приду? Вечно приходится подчищать чужие хвосты, — проговорила она, разглядывая Багрова.
Антигон затрясся. Ирка незаметно пересчита¬ла у Филомены косы. Двадцать четыре... даже два¬дцать пять. В прошлую встречу кос было только двадцать две.
— Это Матвей. Он не мой паж. И не оружено¬сец, — сказала Ирка, делая шаг вперед.
— А, ну да... некромаг... прекрасная компания для валькирии-одиночки. Мало вам кикимора — познакомьтесь с некромагом! — Филомена скольз¬нула по Багрову насмешливым взглядом. Поняв, что насмешкой все и ограничится, Ирка успокои¬лась.
Одна за другой в вагончик забрались и другие валькирии. Их оруженосцы обступили Багрова. Ощущая, что хозяйки не будут против, они реши¬ли немного поразвлечься.
— Парень, ты кто такой? Некромаг? Матвей кивнул. Сближаться с оруженосцами
он не имел ни малейшего желания.
— Га, круто! Что-то мелкий ты какой-то! — ска¬зал огромный оруженосец Таамаг и, протянув ру¬ку, бесконечную, как стрела подъемного крана, коснулся носа Матвея.
— Тыц! Птыц-птыц! Би-би! — произнес он. Багров перенес это внешне спокойно. Разве что будто случайно коснулся локтя оруженосца Таамаг. Рука оруженосца бессильно повисла. Ног¬ти пожелтели, вздулись. От кисти к плечу пробе¬жала трупная зелень. Оруженосец в ужасе зачерп¬нул ртом воздух, захрипел. Вскинув глаза, встре¬тился с жуткими неподвижными зрачками Багро¬ва. Хотел закричать, но крик замер в горле. Выдер¬жав несколько томительных секунд, Матвей вновь коснулся его руки. Трупная прозелень исчезла.
Ногти вновь стали розовыми. Оруженосец, от¬скочив, стал поспешно растирать кисть.
Никто, кроме самого Багрова и баскетболиста, который не смел и рта открыть, правильно истол¬ковав предупреждающий взгляд Матвея, ничего не заметил. Другие оруженосцы продолжали изо¬щряться в остроумии. Холеные пажи Сэнры и Ра-дулги оставались пока в стороне, не вмешивались. Лишь очки поблескивали с любопытством. За¬метно было, что ситуацией они наслаждаются не меньше остальных. Разве что хотят, чтобы оси¬ное гнездо для них трясли другие.
— Некромаги, они все мелкие! Их даже бить не надо! Подул на него, ногой топнул — он и сам вы¬рубился! — влез широколицый паж Ильги.
Багров мягко и ласково улыбнулся ему, и, по странной причине, у пажа Ильги надолго исчезло желание топать ногой на некромагов. Он отошел в сторонку и, бледный, тихий, непривычно задум¬чивый, стал смотреть в окно. Его вдруг сама со¬бой, без внешнего давления, посетила мысль, что в гробу очень холодно, сыро и тесно.
— Слышь, брат, правда, что некромаги трупы ножичком нарежут и жрут? — издевательски спросил оруженосец Филомены.
Это была, разумеется, ложь, но оспаривать ее Матвей не стал.
— Всякое бывает! — подтвердил он. — Но особенно вкусны глаза. Берешь... — в пальцах у него возник неизвестно откуда взявшийся круглый глаз, вылезший из орбиты, жуткий, с оборванным нервом, — и можно целиком, можно разжевать... никто не хочет? На вкус примерно как улитка!
Оруженосцы расступились в брезгливом ужа¬се. Матвей пожал плечами. Осмотрел глаз. Под¬бросил. Глаз исчез.
— Я тоже что-то не хочу, — пояснил он.
— Почему? — отрывая от губ платок, спросил оруженосец Сэнры.
— Сытно позавтракал сегодня. Да и вообще этот глаз почему-то зеленый, а я люблю голубые! Такие, как у тебя, красавчик! — кротко сказал Баг¬ров.
Оруженосец в ужасе схватился за очки.
Один спутник Бэтлы отнесся к проделкам Баг¬рова довольно спокойно, как ни в чем не бывало продолжая хрустеть чипсами. Матвей уже смек¬нул, что рюкзачок, висевший за спиной оруже¬носца, был под завязку набит всевозможной сне-дью.
— Тебе что, глаз не испортил аппетит? — удив¬ленно спросил у него Багров.
— Мой дедушка Леша часто ставил дома опы¬ты. Я привык к тому, что у нас в холодильнике вечно лежали безголовые крысы и всякое такое прочее. Кстати, глаз, который ты телепортировал, был бычий, а не человеческий, разве не так? — сказал оруженосец с набитым ртом.
Багров посмотрел на него с уважением. Тем временем другие оруженосцы обнаружили в углу мишень и стали метать в нее ножи. Результаты были неплохими, однако в центр мишени не по¬пал никто. Лощеный оруженосец Сэнры, решив развлечься, от нечего делать сунул нож оруженос¬цу Бэтлы.
Тот смутился, стал отряхивать ладонь от чип¬сов, торопливо вытирать ее о штаны и, наконец, взял нож двумя пальцами. Примерно так держат за хвост дохлую мышь.
— Я его правильно держу? Я не порежусь? — спросил он с испугом. — Нож какой-то необычный, кидательный, наверное...
Оруженосцы заржали.
— Метательный! — сказал оруженосец Сэнры.
— А-а... А то я смотрю, что ручки у него нету нормальной! — не обидевшись, произнес тол¬стяк.
Под хохот других оруженосцев он неуклюже замахнулся, точно бросал тапкой в кошку, но вдруг опустил руку, сделал неуловимо резкое и точное движение, и вот уже нож глубоко торчит прямо в центре мишени. Оруженосец Сэнры, вос¬клицая, что это случайность, стал дергать нож, но у него даже не хватило сил его вытащить.
— Где ты научился? — шепотом спросил Баг¬ров.
Уж он-то видел, как летел нож. Если это слу¬чайность, то он, Матвей, внук хмыря болотного. Толстый оруженосец Бэтлы уже вновь хрустел чипсами.
— У моего дедушки Леши был на даче старень¬кий метательный нож. Иногда я бросал его в за¬бор. Лето, каникулы, делать особенно нечего... — оправдываясь, сказал он.
«Клоун! Но опасный и неглупый клоун! Если такому клоуну не похлопать, цирк опустеет», — с уважением подумал Багров. Он умел разбираться в людях.
К самому Матвею оруженосцы больше не при¬ставали. Более того, когда Радулга спросила сво¬его аккуратного пажа: «Ну как, мальчики, пообща¬лись с некромагом?» — тот немедленно и с вели¬чайшей готовностью ответил: «Пообщались! Незабываемый молодой человек!»

***

Тесная комната приюта наполнилась вальки¬риями. Поочередно здороваясь с ними (во вся¬ком случае с теми, кто поздоровался с ней), Ирка поняла, что не видит среди валькирий одной — коренастой, смуглой, с жесткими короткими во¬лосами.
— А где Бармия? — спросила она.
Ее вопрос вызвал неловкую паузу. Таамаг уста¬вилась в пол. Бэтла уронила недоеденное яблоко. Радулга и Сэнра посмотрели на Ирку так, как смотрят на человека, которому вздумалось пере¬одеть в метро носки, а старые тут же, в пакетике, постирать с мылом, изредка поплевывая на него в отсутствие воды.
— Бармия ушла тридцать дней назад.
— Ушла?
— Погибла в бою с мраком. Ее бронзовое ко¬пье перешло к Маларе. Знакомься! — сказала Фулона.
Малара, узкоглазая, тонкая, спокойная, как удав, быстро и цепко посмотрела на Ирку. Осо¬бой симпатии в ее взгляде Ирка не заметила. Рав¬но как и антипатии. Это был оценивающий взгляд амазонки, которая прикидывает, чего стоит та, другая, в бою.
— Малара была выбрана Бармией лично. Еще до гибели. Преемственность не прервалась — это главное. Через год Малара сможет сражаться на равных с другими. Мы ее подготовим, — продол¬жала Фулона.
Ирка грустно кивнула. Все просто. Бармия уш¬ла — явилась другая. Она, валькирия-одиночка, тоже пришла не на пустое место. Сколько рук, ес¬ли задуматься, уже держали ее копье? Когда-ни¬будь уйдет Фулона, уйдут Таамаг, Филомена, Иль-га... Сколько их было уже — валькирий — за мно¬жество веков? Десятки? Сотни? Все бойцы уходят, передавая эстафету другим — так уж устроен мир. Главное — сохранить шлем и копье, не так ли? От этой мысли Ирке стало горько.
— Валькирия-одиночка, мы зашли к тебе пе¬ред битвой! Некто выпустил из Нижнего Тартара стражей-изгоев. Они направляются в город. Воз¬можно, кто-то из нас сегодня не увидит заката солнца, — продолжала Фулона.
— И вы хотите попрощаться? Или чтобы я по¬шла с вами, да? — спросила Ирка.
Валькирии холодно уставились на нее. «По¬нятно: это был вяк не в тему. Прощаться со мной никто не собирался. Мне даже не сказали, что по¬гибла Бармия», — подумала Ирка. Ей стало обид¬но, когда она поняла, как мало значит для вальки¬рий.
— Валькирия-одиночка не сражается вместе с другими. Валькирия-одиночка не столько боец, сколько гибкий и ловкий разведчик. Задача валь¬кирии-одиночки — вылазки и секретные опера¬ции, — сказала Хола.
— Мы знаем, что недавно ты лишила Двуликого тела и отправила его в Тартар, — с непрони¬цаемым лицом произнесла Фулона.
Ирка вздрогнула. «Ну, конечно, они уже знают. Как может быть иначе?»
— В нашем мире такие новости распространя¬ются быстро. Даже комар не может умереть без¬вестно, если он служил свету или мраку, либо, как Двуликий, шнырял между двумя великими силами в поисках, что выторговать и где урвать.
Ирка хотела сказать, что все произошло слу¬чайно, но старшая валькирия остановила ее вла¬стным движением.
— Не стоит. Нам трудно осуждать тебя. Кое-кто из нас (она быстро взглянула на насупившуюся Филомену) многое бы отдал, чтобы оказаться на твоем месте... Другое дело, одиночка, что положе¬ние у тебя теперь незавидное.
Ирке почудилось, что на холодном лице Фулоны мелькнуло нечто вроде сочувствия.
— Вы знали об обязательстве валькирии-оди¬ночки? Закладной на доспехи и шлем? — быстро спросила Ирка.
Фулона на миг закрыла глаза.
— Знала. Да. Твоя предшественница пришла ко мне уже после того, как подписала закладную, и обо всем рассказала. И я... я не смогла осудить ее. Там был сложный случай. Один из тех случаев, ко¬гда чувства только мешают. Надо быть холодным,
как скальпель. Вот только внутри скальпеля не бьется сердце.
— Какой случай? — спросила Ирка. Заметив, что Филомена прислушивается да и
Ильга стоит рядом, Фулона ушла от прямого от¬вета.
— Это длинная история. Со стороны ее судить гораздо проще. Со стороны и жить проще, к слову сказать. Но твоих обязательств это не отменяет, одиночка. Тебе придется достать дарх Арея или лишиться всего.
— Но Арей... я знакома с ним... Он не причинил мне вреда, хотя мог бы! — с усилием сказала Ирка.
Фулона пожала плечами.
— Это все пустые рассуждения. Арей — мрак. Лучше он Лигула или нет — в данном случае не¬важно. Он служит Тартару. Сеет соблазны, управ¬ляет армией комиссионеров, которые похищают у смертных эйдосы. Не забывай об этом. Да и эй-досы, которые томятся у него в дархе, сложно на¬звать счастливыми, — подчеркнула Фулона.
Ирка долго смотрела в пол — темные доски, сучки. Никогда прежде она не разглядывала его, а теперь ей казалось, она способна смотреть на не¬го до бесконечности. Сознание искало лазеек, чтобы не думать о главном.
— То есть я должна... — выговорила она нако¬нец.
— Да. Сразиться с Ареем, а там одно из двух: либо ты погибнешь, и тогда, возможно, если ты будешь лишь ранена, еще сумеешь передать свое копье другой, либо ты победишь и получишь дарх Арея. Учитывая, что Безликий в Тартаре, отдавать ему дарх необязательно. Будет достаточно, если ты разобьешь его и выпустишь эйдосы, — сказала Фулона.
— Я должна идти к Арею немедленно? — спро¬сила Ирка, уверенная, что ответ будет утверди¬тельным.
— Нет, — неожиданно сказала Фулона. — Не прямо сейчас. Сейчас ты должна охранять Дафну, светлого стража. Она временно лишилась дара, и ей грозит опасность. Ты станешь ее тенью, ее за¬щитой. Если надо — умри вместо нее.
Ирка судорожно сглотнула. Охранять Дафну ей, Ирке! Охранять эту радостную улыбчивую светлую, которую любит Меф!
— И не спрашивай: приказ ли это. Да, при¬каз, — добавила Фулона.
«Неужели она знает?» — подумала Ирка, одна¬ко лицо старшей валькирии было непроницае¬мым.
Фулона поклонилась Ирке — сердечность в ее поклоне была очень умеренная — и растаяла в воздухе, оставив легкий запах мяты. Около Ирки, задев ее плечом, прошла Филомена. Затем верну лась и задела ее плечом еще раз.
— Разве валькирии убивают валькирий? — вежливо спросила у нее Ирка.
Филомена заметно смутилась и, пробурчав что-то, шагнула в сторону, налетев на Бэтлу. Бэтла смущенно подвинулась и сделала попытку спря¬тать бутерброд с колбасой.
— Опять ты! Позор валькирий! Толстая обжо¬ра и неряха! — прошипела Филомена.
Однако валькирия сонного копья не была смя¬та этим натиском. Ирка поймала сочувствующий взгляд Бэтлы.
— Ну и что? — просто сказала Бэтла. — Да, я толстая. Да, неряха. Зато, в отличие от тебя, я сча¬стлива, не грызу себя с утра до вечера и ни на кого не бросаюсь в надежде, что меня наконец убьют. И это уже немало. Ты не находишь?
По загадочной причине простые слова Бэтлы достигли цели. Филомена отшатнулась, взмахну¬ла рукой, в которой было копье, и, не дожидаясь своего оруженосца, растаяла вслед за Фулоной. Но если та исчезла медленно и постепенно, то ис¬чезновение Филомены было резким, осколоч¬ным, сверкающим, точно прыжок с разбегу голо¬вой в стекло.
— Она тебя испугалась. Почему? — спросила Ирка у Бэтлы.
— Это наш давний спор. Мы его лишь продол¬жили. Не обращай внимания! — ответила Бэтла.
— Какой спор?
— Все мы занимаем какое-то место. В телах, в жизни. Иногда это место кажется нам слишком жалким или слишком скромным. Но это ничего не меняет. Единственное, что возможно, это при¬нять правила игры и дальше играть по ним. Иг¬рать спокойно, радостно и без спешки. Я это по¬няла, а Филомена никак не поймет. И поэтому я счастлива — хотя я толстая и некрасивая, а Фило¬мена, которой дано больше, чем мне, раз в сто, — нет. К тому же она слишком многого не может се¬бе простить...
Вагончик почти опустел. Валькирии и их пажи уже телепортировали. Но Бэтла все же нашла вре¬мя шепнуть Ирке:
— Ничего не бойся. В случае опасности валь¬кирии тебя прикроют. Даже Филомена костьми ляжет — не смотри, что она такая... Она славная, но несчастная. Только защищай Дафну! У кого действительно неприятности, так это у нее! Дара лишили, а теперь хотят лишить крыльев и Мефо-дия... Вот сволочи, да?
— Да, но Дафна... Она и Меф... — Ирка попыта¬лась выразить слишком много, но, поняв, что это глупо, лишь махнула рукой.
Бэтла ободряюще улыбнулась. «Она что, все знает? Откуда?» — всполошилась Ирка.
— Возьми яблочко... скушай! И все будет хоро¬шо! — сказала Бэтла и вместо яблока почему-то сунула Ирке бутерброд.
Пока Ирка лихорадочно соображала, нет ли в этом какого-то тайного смысла или скрытой ал¬легории (ну там яблоко как символ целостности и единства мира, а бутерброд как символ... м-да... ну, скажем, единства трех философских начал: колбасы, масла и хлеба?!), Бэтла тоже исчезла.
Антигон, в отличие от Багрова не имевший ни малейшего желания общаться со своими — хм... — коллегами, минут десять назад улизнул в сосед¬нюю комнату, якобы для того, чтобы поставить чайник. Когда Антигон вернулся, ни одной из две¬надцати валькирий и ни одного оруженосца в комнате уже не было.
Ирка стояла в трех шагах от стола. Багров за¬канчивал очерчивать круг для телепортаций. За¬суетившись, кикимор уронил чайник и, поспеш¬но впрыгнув в круг, остановился рядом с хозяй¬кой.

Файл скачан с сайта http://tanya-grotter.ru