Вторая глава "Лед и пламя Тартара". С того же сайта.


Мефодий Буслаев. Лёд и пламя Тартара

Глава 2
ТРЕВОЖНОЕ УТРО ВАЛЬКИРИИ-ОДИНОЧКИ

Страсть часто превращает ум¬ного человека в глупца, но не менее часто наделяет дураков умом.
Ф. де Ларошфуко

В каждый конкретный момент жизни сущест¬вует хотя бы одно препятствие, которое мешает расслабиться и ощутить себя счастливым. Бывает, что таких препятствий два или три, но чаще все же одно. Мелкое, досадливое, назойливое. У каж¬дого оно свое и потому всякому другому кажется пустяком. Для кого-то это достающий однокласс¬ник/однокурсник. Для другого — прыщи на лбу. Для третьего — пустой карман. Для четвертого от¬сутствие близкого человека или, напротив, слиш¬ком назойливое присутствие того, кто считает се¬бя таковым.
Кажется, если вот сейчас взять и отбросить это единственное, вытащить занозу, то жизнь станет праздником. Разве не так все устроено, что через каждые год-два все предыдущие проблемы стано¬вятся смешными, а те люди, которых раньше бо¬ялся, кажутся жалкими? И смешно, и досадно: неу¬жели этот прилизанный толстячок, трусливо пропускающий все машины на дороге, — бывший начальник, отравлявший жизнь? А этот лысею¬щий и грустный мужчина с коляской, в которой сидит диатезный младенец — бывший жених, ушедший к другой? А сутулый и смущенный шкет, застенчиво сующий влажную ладошку, тот самый дворовый хулиган по кличке Ржавый, встречи с которым боялся настолько, что в собственный подъезд решался проскочить лишь под охраной взрослых?
Но вот нет уже ни одноклассника, ни прыщей, есть деньги и близкие люди, но как по волшебству появляется какое-то иное препятствие, и от ожи¬даемого счастья тебя отделяет новая стена. И опять все как прежде. Кусаешь губы и вновь чего-то ждешь.
Иллюзия состоит в том, что человеку кажется, будто избавившись от одной занозы, он не обре¬тет другой. Работа стражей мрака в том и состоит, чтобы поддерживать эту иллюзию. В нужный мо¬мент добавлять на хребет человека новый вес проблем по мере того, как бедолага приспосабли¬вается к прежним нагрузкам. И тогда измотан¬ный, обессилевший, отчаявшийся человек падет...
Главное вовремя понять, что всех камней с до¬роги не уберешь. Видимо, счастье не в том, чтобы избавиться от одного препятствия и сразу обрес¬ти другое, но чтобы быть счастливым, вопреки всему. Наши беды не снаружи — они внутри нас Никто не способен устроить у нас в душе такой мрак, какой мы сами себе устраиваем и причем совершенно бесплатно.
Именно об этих противоречивых вещах дума¬ла валькирия-одиночка лежа утром в гамаке. Обычно бывало так: она просыпалась на рассвете и размышляла, не делая ни одного лишнего дви¬жения. Серьезная травма, от которой ее исцелил только шлем валькирии, с раннего детства при¬учила Ирку к созерцательной неподвижности. Это было лучшее время для мысли — свежее, ут¬реннее, обостренное. Именно в этот час она по¬нимала многие вещи, которых в другое время просто не замечала или не обращала на них вни¬мания. Часов около шести Ирка засыпала вновь, примерно на час или на полтора, после чего вста¬вала уже окончательно.
Дверь скрипнула. Ирка поспешно закрыла гла¬за. Антигон просунул в щель голову, подозритель¬но огляделся и уставился на валькирию. Кажется, мерзкая хозяйка спит. Лицо спокойное, разве что бледное. Антигон шмыгнул лиловым носом и, вернувшись за перегородку, поставил булаву в угол.
Посидел немного на сундуке, заменявшем ему кровать, и стал возиться: колоть полено на щепки, растапливать печку-буржуйку. Обычная утренняя история. Скоро мерзкая хозяйка проснется и за¬хочет есть. Это только на словах она терпеть не может кашу. Пригорела, от котелка не отшкрябаешь, да и котелок мыть, мол, надо. А чего его мыть, когда через час-другой в нем же варить картошку на обед? Картошка-то в мундире, не все равно ей, в каком котелке полеживать?
Лес не ресторан, а он, Антигон, не повар. Разве что Багров принесет порой чего вкусное, подкор¬мит валькирию. Иной раз индейку, в другой раз — две-три пиццы, а то и целый обед из ресторана. Некромаги всегда умеют устраивать быт. Вот только вопроса, откуда взял, им лучше не зада¬вать. Так спокойнее.
Для стряпни Антигону потребовалась вода. Воду они хранили снаружи, в ведре, висевшем на гвозде у люка. Иначе на крошечной кухне было не развернуться. Кикимор потянул люк и внезапно понял, что на люке не было защитных запуков. Ну и дела! Они что, всю ночь провели без магиче¬ской защиты? Кикимор стал лихорадочно припо¬минать, ставил он с вечера запуки или нет, но так и не вспомнил и в наказание сильно дернул себя за рыжие бакенбарды.
«Антигон славный! Антигон все помнит! Ду¬май, башка, думай!» — сказал он и ударил себя ку¬лаком по носу. В выпуклых глазах сразу выступи¬ли слезы. Кикимор удовлетворенно кивнул. Этого он и добивался.
Оно-то понятно, что молодая валькирия отно¬сится к низшей магии небрежно, без должного уважения, да только не от большого это ума. Не¬бось и лапоток с домовым отказалась перетащить на веревке в «Приют валькирий». А перетащила бы, было бы на кого хозяйство перекинуть. Он-то, Антигон, не настоящий чистокровный домовой, а так, ни то ни се.
Но так или иначе утро наступило. Ежедневник жизни решительно открылся на новой странице.
Днем Ирка и Матвей Багров сидели в «Приюте валькирий» и беседовали. Все окна в вагончике были распахнуты настежь. Погода снаружи слав¬ная, радостно-весенняя. Молодая листва, промы¬тая дождем, была того невероятного цвета, кото¬рый в обычное время встретишь только у салата. Воробьи производили радостную суету в ветвях боярышника. Казалось, вся природа ждет от на¬ступающего лета чего-то особенно хорошего.
Антигон прохаживался поблизости и мелан¬холически шмыгал носом, роняя на практике все, что можно было уронить лишь в теории. Подразу¬мевалось, что ему поручено сварить кофе. С дру¬гой стороны, медленнее Антигона с поручением справился бы только вампир, в принудительном порядке переведенный на томатный сок.
— Небось Мефодию Буслаеву ты кофе быстрее делал! — дразнила его Ирка.
— Вы меня уже сто раз этим попрекали, тош-нотская хозяйка! Дохляндий Слоняев мог убить госпожу! Антигон спасал ей жизнь! — огрызался наследник кикиморы.
— Жизнь спасают другими способами! Ору¬жием! Не угощая гадов кофе! — заявил Матвей Багров. В последнее время любое, даже случайное упоминание о Мефе раздражало его до крайности.
Антигон посмотрел на Багрова и замерцал но¬сом, алкоголическим по сути, но ехиднейшим по существу.
— Тебе самому не надоело, некромаг? Если бы можно было убить языком, в последние три меся¬ца ты бы прикончил Дохляндия Слоняева раз триста, — вкрадчиво заявил потомок домового и кикиморы и отправился в соседнюю комнату грохотать чайником.
Багров смутился. У него достало ума признать, что Антигон прав. Меф стал его занозой. С тех пор, как ученик волхва понял, кого любит вальки¬рия-одиночка, он думал о Мефе даже чаще, чем об Ирке. Ненависть — чувство более мучительное, нежели любовь, особенно если к нему примеши¬вается уязвленное самолюбие.
Ирка потянулась как кошка. В такое утро чув¬ствовать себя несчастной было нереально. Жизнь и веселье переполняли ее. На столе лежал разре¬занный ананас и большой кусок ветчины, в кото¬ром торчал охотничий нож. И то и другое принес, разумеется, Багров.
— Откуда? — спросила Ирка неосторожно.
— Что, нравится? Мне тоже нравится. В мерт¬вяке одном нашел, — небрежно отвечал Матвей.
— Ветчину???
— Прости. Я думал, ты про нож спрашива¬ешь, — сказал Багров.
Ирка схватила со стола зачитанный учебник сербского языка (ей органически требовалось постоянно чему-то учиться) и, смеясь, бросила его в Багрова.
— Мимо! Книги нельзя бросать плашмя. Нуж¬но вкручивающим движением, стараясь попасть переплетом в кадык! — назидательно заявил Баг¬ров.
— В следующий раз так и сделаю. Причем запущу не тонким учебником, а энциклопедией. А пока скажи: ты мог бы полюбить глупую жен¬щину? — спросила вдруг Ирка. Вопрос возник сам собой. Заранее Ирка его не продумывала.
Матвей наклонился и, подняв учебник, сдул с него пыль.
— Это в порядке демагогии или деловое пред¬ложение? — уточнил он.
— Это просто вопрос. Серьезный.
— Ну хорошо. Тогда и я, так и быть, стану, серь¬езен. Глупую и радостную женщину или глупую и раздраженную?
— А что, такая уж большая разница?
— Колоссальная. Радостная женщина по опре¬делению не может быть глупой. Даже если бегает босиком под дождем, ест снег и бросается книга¬ми... И потом кто тебе сказал, что ты глупая?
— Опять двадцать пять! Ты можешь все стрел¬ки не переводить на меня? Есть такое слово «абст¬ракция», — сказал Ирка.
— А есть такое понятие — «долгое динамо». Де¬вушка не говорит ни «да», ни «нет», но и не отпус¬кает тебя.
Ирка оскорбилась.
— Это я тебя не отпускаю? Антигон, открой дверь!
— Я не нанимался двери открывать! — сердито отвечал кикимор.
— Антигон, сейчас схлопочешь! — крикнула Ирка.
— Ага, дождешься тут, как же! Поцелуи одни. Хоть бы пинок разик дала, а то не допросишься. Те валькирии, которые думающие, они небось ка¬ждый день своих оруженосцев по мордасам утю¬жат! Заботятся, значит, чтобы все путем! — про¬ворчал кикимор, плевком в пространство пока¬зывая, что он думает по этому поводу.
— Так тебя целуют? Старик, как бы я хотел ока¬заться на твоем месте! — воскликнул Багров.
Ирка смутилась. Она в самом деле нередко бросалась тискать и целовать Антигона, когда ей бывало весело. Уж очень потешно он ругался и отбивался.
Кикимор хмуро уставился на Багрова. Усту¬пать ему свое место он явно не собирался.
— Мечтать не вредно. Мечтать опасно, — ре¬зонно отвечал Антигон.
Ирке за это захотелось расцеловать его снова. Видя, что против него ополчилась не только Ир¬ка, но и Антигон, Багров вспылил.
— Знаешь, валькирия, чего ты действительно хочешь?
— Ну и чего?
— Ты просто хочешь быть несчастной со сво¬им идиотом Мефом! У тебя на лице написано: счастливой не буду, но страдать умею со вкусом. Прям хоть табличку вешай: «Копаюсь в себе сов¬ковой лопатой! Не справляюсь с объемом работ! Срочно пришлите экскаватор!»
Ирка выслушала его спокойно, почти не изме¬нившись в лице, но холодная вода в ее чашке вдруг закипела. Матвей слишком поздно понял, какую допустил ошибку. Нельзя судить внутрен¬ний мир женщины по мужским законам, исходя из банальной логики. То, что сшито иглой Евы, не ковыряют отверткой Адама. Через внутренний мир женщины можно перешагнуть, можно не принять его во внимание, можно даже разбить его вместе с сердцем — женщина все простит, но вот издеваться над ним не следует.
— Багров, я сто раз тебе говорила! Сейчас я не люблю никого.
Багров посмотрел на Ирку с недоверием, как на цыганку, которая, подув на вашу денежку, что¬бы снять с нее сглаз, спрятала ее в свой карман.
— Не верю! Типичный самообман! Часто так называемая утрата чувств — просто проявление временной усталости, — заявил он.
Не исключено, что они поссорились бы — не в первый, кстати, раз, но тут в люк настойчиво по¬стучали. Ирка, которая никого не ждала, начала удивленно привставать, но Багров опередил ее.
— Сиди, я сам!
Он взялся за скобу и потянул люк на себя.
— Доброго здоровьица! — услышала Ирка вкрадчивый старушечий голосок.
Багров выглянул и невольно сделал шаг назад.
— Мамзелькина! — сказал он.
В «Приют валькирий», озираясь, вскарабка¬лась сухонькая старушка. Надо отдать ей долж¬ное, не всякая бы в ее возрасте забралась по кана¬ту. Однако Аида Плаховна не только влезла, но и не рассталась со своим зачехленным орудием. Даже запыхавшейся не выглядела. Если и пыхтела, то больше из кокетства.
— Вы как, по работе или так? — сурово поинте¬ресовался Багров.
Мамзелькина остро взглянула на него запав¬шими глазками и погрозила сухим пальцем.
— Ох не любишь ты меня, некромаг! Не лю¬бишь!
— А за что вас любить?
Аида Плаховна пожевала пустыми челюстями. Вопрос, заданный в лоб, похоже, ее озадачил.
— Так вот некоторые ж любят. Чимоданов вон, как прихожу, раз по тридцать здоровается. Да и Ната туда же...
— Это они подлизываются. Думают, что поща¬дите, когда время придет! — сказал Матвей.
Аида Плаховна посмотрела на него с особен¬ным интересом.
— А что, милок, думаешь, не пощажу? — спро¬сила она.
— Надо будет — не пощадите... Раз детей и жен¬щин убиваете, влюбленных разлучаете, какой мо¬жет быть разговор? — сказал Багров.
Мамзелькина слегка смутилась и пробормота¬ла что-то про разнарядку и что вечно все равно жить не будешь.
— А войны? Сколько вы на них народу уклады¬ваете... — продолжал Багров.
Но Аида Плаховна уже оправилась. В этом во¬просе она, видимо, твердо стояла на ногах.
— И, родной! На войнах и без меня справляют¬ся. Кишки выпускать — дело нехитрое. Иной раз только по полю пройдешься, чикнешь кого из ра¬неных косой, чтоб не мучились зря. А так я ж больше по болезням, да по несчастным случаям... Так не любишь? — снова спросила она у Багрова.
— Не люблю.
— Ты уж хоть бы скрывал, что не любишь. А, некромаг?
Поняв, что его дразнят, Багров демонстратив¬но отвернулся. Аида Плаховна меленько захихи¬кала, точно загремела мелочью в стаканчике.
— Выпить есть? — спросила она.
— А что, уже нигде не угощают? Так на похоро¬ны сходите! — брякнул Багров.
Хихиканье Аиды Плаховны стало несколько
натянутым. Такие шутки она совсем не любила. Тут можно было увлечься и заиграться.
— У меня, кажется, есть бутылка пива, — сказа¬ла Ирка, спеша к Матвею на помощь.
Аида Плаховна насмешливо протянула руку. Бутылка прыгнула ей в ладонь. Мамзелькина по¬глядела на криво нахлобученную пробку и, ух¬мыльнувшись, поинтересовалась:
— Когда открывала?
— Неделю назад, — сказала Ирка.
— И меня угощаешь? Эх, молодая-зеленая... Са¬ма-то пила?
— Пыталась. Ничего другого не было. Даже во¬ды. Только пиво и подсолнечное масло. Пришлось выбирать из двух зол меньшее, — стала оправды¬ваться Ирка.
Багров удивленно уставился на нее. Ирка по¬краснела и принялась объяснять, что пиво приво¬лок Антигон. Учитывая, что магазин он посещал ночью и через окно, набор продуктов был хао¬тичный. Мародерствующий кикимор вслепую за¬гребал все, на что натыкалась рука. В результате одной жидкости для мытья посуды оказалось око¬ло десяти бутылок. Столько же упаковок с зубной пастой и мыла. Видимо, ночной рейд Антигона поначалу пролегал через хозяйственный отдел. В результате весь его пыл там и остался. Зато про¬дуктов кот наплакал — коробка вафель в шоколаде, банок тридцать кукурузы, четыре банки ту¬шенки и полусъедобные каши для отсутствующей микроволновки.
Поступок Антигона, аморальный с точки зре¬ния света, оправдывался тем, что кикимор начер¬тил на просыпанном сахаре руну, известную в Эдеме как «руна приятных неожиданностей». В ре¬зультате у директора магазина за одну ночь на лысой голове выросли русые кудри. Никто из знавших его прежде до конца жизни так и не по¬верил, что они настоящие. Его заместительница, дама бальзаковского возраста и борцовской на¬ружности, вышла замуж за скромного и застенчи¬вого миллионера, который, будучи человеком де¬мократичным, зашел в магазин купить сухой корм для кота. Учитывая, что украденные Антигоном вафли были скверные, а кукуруза напоминала вкусом рыбьи глаза, можно было считать, что ки¬кимор заплатил больше, чем получил.
— Ладно, котята мои неутепленные! Мы люди не гордые. Не дают, так свое выпьем, — велико¬душно сказала Аида Плаховна.
Мамзелькина театрально вздохнула и извлек¬ла из воздуха большую бутыль с золотисто-жел¬тым содержимым, на дне которой, точно обни¬мая красный перец, свернулась ящерица.
— Не медовушка, конечно, зато из самой Мексики. И там тоже люди умирают, — сказала Аида Плаховна, целуя ящерку через стекло.
Налила. Выпила. Пока она пила, Ирка с Матве¬ем переглянулись. Оба чувствовали, что старушка притащилась неспроста.
— Кстати про похороны, — сказала Мамзель¬кина, что-то припоминая. — Была я тут недавно на одних. Хоронили водителя кладбищенского автобуса. Он был человек одинокий. Присутство¬вали в основном коллеги. Один из них хорошо сказал: «Всю жизнь, Вася, ты возил других. Теперь вот везут тебя». Душевно, правда?
Аида Плаховна некоторое время прождала ре¬акции и обиженно вытерла губы.
— А где смех, некромаг?
— Мне не смешно. Зачем вы пришли? Чтобы рассказать эту историю?
Мамзелькина улыбнулась одними губами и по¬дошла к Матвею совсем близко. Багров поблед¬нел, но не отстранился. Аида Плаховна положила руки ему на плечи.
— Красивый браслет, некромаг. Ты его нико¬гда не снимаешь, не так ли? — сказала она с неуло¬вимой угрозой.
Багров невольно взглянул вниз. Мамзелькина именно этого и добивалась. Сухими пальцами она быстро коснулась макушки Матвея. В тот же миг Багров мешком осел на пол. Глаза его закатились. Ирка рванулась к нему, опустилась на коле¬ни, а затем вскочила и надвинулась на Мамзелькину.
— Спокойно, валькирия! Спокойно! Он жив и здоров. Некромаги вообще не болеют.
— Но зачем вы?..
— Я хочу поговорить с тобой наедине, без по¬сторонних ушей. Можно было попросить его вый¬ти, а можно... — Аида Плаховна выразительно по¬смотрела на Антигона. Тот правильно истолковал ее взгляд и ласточкой нырнул в открытый люк.
— Сообразительный. Люблю сообразитель¬ных. Правда, по большому счету, дохнут они так же часто, как и совсем тупые, — оценила Мамзелькина.
Она опустилась на деревянную лавку и пома¬нила к себе Ирку. Та подошла, ощущая ватную слабость в ногах и злясь на себя за это. Аида Пла¬ховна, усмехаясь, читала ее лицо как книгу. Ум¬ные маленькие глазки деловито поблескивали.
— Расслабься, душа моя! Думай что хочешь, да только симпатична ты мне. Да и виновата я перед тобой чуток, — сказала Аида Плаховна.
— Виноваты? Почему виноваты? — непони¬мающе переспросила Ирка.
Мамзелькина кивнула и налила себе еще ста¬канчик. Ее сухонький носик немного разбух. Щечки стали малиновыми. Впрочем, на четкости голоса это никак не сказалось.
— Чего греха таить, родителей-то твоих я чик¬нула, — сказала она спокойно.
Ирка пошатнулась. Потолок стал наплывать. Должно быть, на мгновение ее сознание померк¬ло, потому что Ирка вдруг поняла, что сидит на полу у ног Плаховны и с ненавистью смотрит на нее снизу вверх.
— Злишься на меня? Это уж как хочешь. Мне не привыкать, — сказала Мамзелькина.
— Вы помните моих родителей? — услышала Ирка свой ломкий голос.
— И, милая, я все помню. Сколько их было, а все здесь сидят, голубки мои белые. Всех с собой ношу, — Мамзелькина назидательно коснулась центра лба. — К тому же тут и случай особый вы¬шел. Сколько работаю, никогда такого не было.
— Особый?
Мамзелькина пожевала губами. Учитывая, что рот ее был давно пуст, губы висели тряпочками, изрезанные множеством морщин и складок
— Я ить, сладкая моя, тогда, признаться, на всех троих разнарядочку получила. На родителя твоего, на мать, да и на тебя, болезную. Все у меня в списочке были, как сейчас помню.
— На меня?
— Да, солнце мое. Ну дело тут ясное. Есть работа — надо делать. Машину-то вашу я на встречную полосу выкинула, а там косой дело доделала. Чик-чик! Не привыкать.
Аида Плаховна сообщила это как нечто впол¬не заурядное. Ну было, чего ж теперь? Припоми¬нала подробности и качала головой. Ирка смот¬рела на нее, как раненый, лишенный способно¬сти сопротивляться олень смотрит на охотника, неторопливо достающего нож.
— Так вот, родная, штука какая. Родители твои, как пчелки, сразу отлетели! А тебя моя коса не взя¬ла! Два раза я тебя била и оба раза не взяла! — в го¬лосе Плаховны прозвучало суеверное удивление.
Ирка молчала. Слушала.
— Вовек такого не было, — продолжала изум¬ляться Мамзелькина. — Обычно и касаться не нужно. Так, снял чехольчик, провел перед глазами и закатилось солнышко. Какой бы ни был гигант. Один лишь раз увидеть мою косу надо. А если чикнуть, так и царапины довольно. А ты-то, ребе¬нок малый, и глазками на нее смотрела и ударила я тебя дважды... Нет, думаю, неспроста это. Не моя ты. Запомнила я тебя до поры до времени и исчез¬ла. Все эти годы, признаться, нет-нет, а тебя наве¬щу. Посмотрю на спящую, полюбуюсь, одеяло по¬правлю, чтобы с окошка холодом не тянуло.
Мамзелькина, видно, ожидала, что Ирка будет восхищаться ее нравственными качествами. Голос ее звучал немного обиженно. Ирка вспомни¬ла удивленные лица хирургов, которые даже мно¬го лет спустя не понимали, как она вообще могла выжить.
— Так мои шрамы на спине от косы? — спро¬сила она.
Мамзелькина кивнула и несильно стукнула сво¬им сельскохозяйственным орудием по доскам по¬ла. Под брезентом звякнуло. Это был тихий и от¬вратительный звук. По лицу лежащего на полу Багрова прошла судорога.
— Да, голубка моя, от нее. Вот такая вот у меня вина перед тобой. Ты уж прости старушку! — ска¬зала Мамзелькина очень просто, будто вина ее была только в том, что она без спросу взяла со стола пятачок.
Ирка молча отвернулась. Простить она не мог¬ла. Но и ненавидела почему-то не так сильно, как сама того ожидала. Все стало ей вдруг безразлич¬но. Она понимала, что апатия - следствие шока. Потом она не раз и не два еще вспомнит об этом.
— Уходите! — сказала она. Мамзелькина чуть склонила голову набок.
— Так не прощаешь, значит? — поинтересова¬лась она без обиды и удивления. — Ну да дело твое. Я ить на колени вставать не буду. На мне за века-то эти столько вины налипло, что лишь на коленях и ползать. Я ить, зорька моя светлая, много раз думала, почему коса моя тебя не взяла. Только уж когда валькирией ты стала, вроде как забрезжило что-то. Правда, не до конца.
— Замолчите!
Аида Плаховна укоризненно поджала губы.
— Скажу — так и замолчу. Я ить не так часто и рот открываю. Труд у меня молчаливый. Я вот что смекнуть не могу: почему коса тебя не взяла, если защиты на тебе тогда никакой не было? Ни шле¬ма, ни копья, ни магии врожденной, как у кого иного. Знать, отмечена ты была с младенчества. Отмаливали тебя там-то.
Говоря так, Мамзелькина зорко наблюдала за лицом Ирки, точно пыталась получить подсказку и понять, знает ли сама Ирка ответ: в чем ее сила. Ирка слушала ее отрешенно. Утолять любопытст¬во Мамзелькиной у нее не было ни малейшего же¬лания. Да и что она могла бы сказать: мол, свет предвидел, что я стану валькирией, и защитил ме¬ня? Плаховна была не дура. До такой версии она допиликала бы и сама.
Видно, поняв, что ответа нет и у самой Ирки, Мамзелькина притушила взгляд.
— Ну, на нет и суда нет. Ты, голубка моя, послу¬шай, что я тебе скажу и хорошенько запомни. Не послушаешь меня — пожалеешь!
— Зачем?
— А затем, что окажу я тебе услугу. Оно, может, и должок-то мой если не сравняется, так чуть меньше станет.
— Какую услугу? — вяло спросила Ирка.
Ей ничего не хотелось. Она смотрела на жука, который полз по деревянному полу к ее ноге. Не дополз немного и нырнул под доски. Под полом вагончика было сыро. Мох, подгнивающее дере¬во. Самое место для жуков.
— Мне, родная моя, будущее открыто. Не то что¬бы совсем, да только порой у меня словно окошко туда открывается. Веришь? — сказала Мамзель¬кина.
Ирка пожала плечами.
— Допустим, верю. Что из того?
— Возьми банку какую захочешь, налей воды до половины, и пусть у тебя вода все время в ком¬нате стоит, — продолжала Мамзелькина. — При¬дут к тебе скоро. Говорить с тобой будут, пугать тебя будут. Ты нет-нет, а на воду посмотри. Если зарябила вода — значит, солгали тебе. Если не за¬рябила — значит, правду сказали. Запомнила?
Ирка на мгновение закрыла глаза.
— А еще предложение тебе сделают, голубка. Какое именно — не знаю. Ты от предложения не отказывайся и совесть свою подальше заткни, ес¬ли бунтовать будет. Там уж сама сообразишь, что к чему. Да только требуй, чтобы тебе дали перчат¬ку с левой руки. С правой не бери... И клятв, смотри, никаких не давай! Говори, мол, подумаю, а там как карта ляжет.
— А что за предложение? И кто придет? — спросила Ирка.
Мамзелькина встала с лавки, опираясь на косу. Маленькая, согнутая, пугающе бодрая.
— Того я и сама не знаю. За что купила — за то и продаю. Прощай, голубка!.. О, некромаг наш прочухался! С добрым утречком, молодой и суро¬вый! Ты на меня, старушку, зла-то не держи.
Ирка оглянулась на Багрова и увидела, что тот, действительно, открыл глаза и недоумевающе моргает, пытаясь понять, где он и что с ним. Когда Ирка вновь повернулась к Аиде Плаховне, той уже не было. Лишь похоронный звон ее косы висел в воздухе.

Файл скачан с сайта http://tanya-grotter.ru