[495x699]
В колонках играет - Floodland
Настроение сейчас - разрозненное

Он пролежал в реанимации три дня, но остался жив, более того, ему повезло - у него почти не повредился позвоночник. Мы как часовые постоянно находились рядом, иногда подменяли друг друга. А что в этой ситуации взволновало меня более всего, так это то, что парень, решивший покончить с жизнью самоубийством – был ни кто иной, как тот самый странный человек, которой сдавал вместе со мной вступительный экзамен. Я знал, что если бы мы рассказали врачам все обстоятельства, при которых он упал, ему пришлось бы посетить психиатрическую клинику, потому что все несостоявшиеся самоубийцы проходят там испытательный срок, естественно мы многое скрыли от врачей. За то время, что он был без сознания, мы к нему очень привыкли. Это было странно, но мы не могли его просто так оставить, он стал для нас какой-то частичкой. Озадачивала и ещё одна деталь – за три дня его пребывания без сознания, ни одна живая душа не пыталась его искать…
Но, наконец-то, он пришёл в себя, и мы в первый раз смогли с ним немного поговорить. Ради справедливости нужно заметить, что мы просто вывели из себя всех медсестёр и врачей, но зато потом они всё-таки допустили нас к нему. Сначала я спросил его имя, он сказал, что его зовут Тихон. Я знал, что не нужно спрашивать у него, зачем или почему он хотел умереть, но он сам завёл эту тему. Тихон меня вспомнил и спросил, всегда ли я сую нос туда, куда меня не просят. Я был немного обескуражен такой агрессией, поэтому ляпнул что-то о демократии в стране и о свободе совести. Он ответил, что в своей смерти видит выход из своего поганого положения. Потом зашла мед сестра и выгнала меня из палаты.
Тихон поправлялся довольно быстро. Мы приходили к нему каждый день, и каждый день заставали его в одном и том же положении – он с широко открытыми глазами, не моргая, смотрел в окно. Мы очень много разговаривали, но я даже не смогу воспроизвести, о чём именно мы говорили. Всё было как-то мимолётно, как-то поверхностно и в тоже время глубоко, а что самое приятное – все наши разговоры были пронизаны какими-то еле уловимыми мечтами. Именно тогда, не сговариваясь, все начали его называть Дрим. Наши симпатии друг к другу были взаимны, хотя он поначалу и не хотел этого показывать. Сначала ему понравилась Анна, уж очень она по его словам мила и серьёзна. Кроме того, Анна была своеобразно красива – у неё были прозрачные светло-серые глаза и, в прямом смысле этого слова, белые волосы. Она походила на снежную королеву. А судя по его поведению именно такие люди и были привлекательны и интересны для него. Потом уже и мы ему приглянулись… Мы приходили к нему как ученики к старцу, но он никогда не относился к нам высокомерно.
До его выписки из больницы осталось три дня. Нам уже объявили, кто смог сдать вступительные экзамены и поступить. Меня в том счастливом списке не оказалось, зато там присутствовал Дрим, но когда я ему сказал об этом, он на это просто не отреагировал. У всех было тревожное ощущение того, что мы потеряем ещё не приобретённого друга. Глеб тогда проявлял огромную настойчивость и напрямую допытывал Дрима, спрашивая, где и с кем он живёт, как и когда мы сможем его увидеть, но тот всё время молчал или говорил, что пора бы забыть об идее дальнейшего общения, так как даже думать об этом глупо. Мы не понимали и не хотели принять этого.
Тогда, я решил, что наведаюсь к Дриму сам и поговорю с ним с глазу на глаз. На следующий день я, не предупредив своих друзей, отправился к Дриму. Я застал его в привычной позиции, а он в свою очередь сразу заметил, что я сегодня один, но не стал задавать никаких вопросов. И мы начали говорить. О чём мы только с ним не разговаривали, пока я, наконец, не решился перейти к главному… Пересилив себя я тогда спросил у него:
- Скажи мне, Дрим, ты не хочешь рассказывать о том кто ты, где ты живёшь, что собираешься делать дальше, потому что твёрдо намерен покончить с собой?
Он заинтересованно посмотрел на меня и абсолютно спокойным тоном ответил:
- Думаю, что в этот раз я не промахнусь и завершу начатое дело.
Естественно, я не сдержался и начал читать ему проповеди и наставления, в которых он не нуждался, и постепенно он начал терять терпение…
- Я прекрасно знаю, что делаю. Ты видно думаешь, я не пытался как-то изменить свою жизнь? Думаешь мне нравиться так существовать?? Я уже сделал всё что мог, у меня остался единственный выход, – жёстким тоном оборвал меня он.
- Я думаю, что нет смысла пытаться что-то тебе объяснить. Ладно, тогда исполни, пожалуйста, мою просьбу, перед тем как окончательно уйдёшь из нашей жизни, - сменив манеру общения, попросил я.
- Я весь во внимании, - ответил он.
- Расскажи мне почему. Что случилось? Где и с кем ты жил? Расскажи мне о себе – мне очень интересно.
И он начал рассказывать…
- Моё детство было такое же, как и у других людей – светлое и беззаботное. У меня была полная семья и нормальные отношения с родителями. Всё шло как по маслу. Но потом произошли координальные перемены. Было такое ощущение, что мою семью подменили… Отец, когда бы я его не видел, всегда был в бешенстве. Его раздражало всё! Например, если было открыто окно, он кричал, что его это бесит, что по дому ходят сквозняки, а если оно было закрыто, то он говорил, что невозможно дышать, что в этом доме как в аду. Мать потеряла всякий интерес ко мне, в тот момент, когда я, пожалуй, больше всего в жизни нуждался в её внимании. Я абсолютно не понимал что происходит: что случилось с моей семьёй и самое главное – кто в этом виноват.
Чем дальше, тем хуже. Я рос и постепенно до меня начал доходить страшный смысл несчастий в нашей семье. Как- то вечером, прейдя со школы, я застал такую картину: на полу нашей кухни на четвереньках ползала моя мать, она издавала странные звуки, цеплялась за мебель, опрокидывала все, что попадалось ей под руки. Я жутко испугался, бросился к ней, чтобы помочь подняться, но она с рёвом оттолкнула меня. В тот момент, когда она оказывала сопротивление, я мельком увидел её лицо. Оно было искажённо гримасой мне неведанных до того случая эмоций, забрызгано слюной, под глазами виднелись чёрные круги, будто та не спала целую вечность, но самое сильное впечатление произвели на меня сами глаза. Зрачки расплылись, полностью закрыв собой голубую радужку и, как мне показалось, захватили даже белок; застывшие ужас и безумие в глазах наводили суицидальные настроения (в тот момент мне действительно хотелось умереть, чтобы не видеть этого), а ещё я успел заметить, что мама судорожно пыталась поймать мой образ взглядом, но не могла сфокусировать зрение - её зрачки медленно, не останавливаясь ни на долю секунды, плавали в просторах глазных яблок.