В колонках играет - Поколение дворников и сторожей
Настроение сейчас - Пора разойтись по домам

Мой динамик свистел на привычный мотив:
Про героев, которые нынче в чести,
Чье квадратное сердце, скакнув из груди,
Навсегда поселилось в мозгах.
Он сопел и болтал про иные пути,
Про волшебный корабль, что построен почти...
Было время, я тоже с восьми до пяти
Ежедневно крепил берега.
Но, по счастью, мне вреден был правильный стиль,
И мне было позволено встать и уйти.
С этих пор я себя не обязан нести
На алтарь Городов Из Песка.

Но динамик не знал. Он сопел, бормотал.
Там ковали железо и лили металл
На бумагу. В итоге меня он достал.
Он добился, поганец, того, что я встал
И прихлопнул его, дурака.

1988


* * *
Вечер крался, как тигр к оленю.
Не спеша наползали тени,
На горячий узор ступеней
Выдыхая полдневный пыл.
Воздух двигал листву растений,
Повисал, опьяненный ленью,
Как насытившийся упырь.
Мошки вьюжились в исступленье.
На ладони и на колени
Невзначай оседала пыль.

Солнце скатывалось полого.
Звуки вязли в тягучем соке.
Через темные ноздри окон
Душный ветер вбирался в дом.

Полз жучок по девятой шлоке.
Затоптался на третьем слоге,
И, отброшен незлым щелчком
В ерш травы на краю дороги,
Там пропал.
И — наивный логик —
Ты подумал, что все — от Бога,
Распрямил затекшие ноги
И закрыл осторожно том.

Было небо белей бумаги,
А по тропке, что вдоль оврага,
Уходила упругим шагом
Не нашедшая плоть и кровь.
И в качании древней раги
Облетал островками влаги
В теплый сумрак столетний кров.

А беспутный наследник магов,
Раздвигая людскую накипь,
По ступенькам взбегал в метро.

1988


* * *

Если я кормчий на судне моем,
Значит, ты — ветер, летящий беспутно.
Но почему ясноглазое утро,
Только помедли, — окажется днем?

Только помедли — окажется днем,
Душным и влажным, текущим устало
В настежь раскрытый оконный проем
Запахом дерна и криками галок?

Запахом дерна и криками галок
Вместо терпчайшей вихрящейся пены?
Ах, почему, почему, непременно,
Волны, уйдя, оставляют так мало?

Вместе мы влагу соленую пьем.
Мне ль удержать своенравное судно,
Если ты — ветер, летящий беспутно?
Если я — кормчий на судне моем?

1988


* * *
Я — слуга смешных запоздалых слов.
Тех, что путаны и тонки.
Что же ты смеешься, мой Птицелов?
Разве боль моя — пустяки?
Разве боль моя — это мне в укор?
Разве слезы мои — вода?

Извини. Я часто вступаю в спор…
Но ты только скажи мне "да",
И я тотчас крылья сложу свои,
И наброшу на плечи сеть.
Ведь кому-то ж надо из нас двоих
Первым с жердочки засвистеть.
Да и что считаться нам! Я готов
Не испытывать воли чувств…

Но ты так смеешься, мой Птицелов,
Что и я вот-вот улыбнусь.

1988

* * *

Когда ночь навалится тяжело,
Пригибая лицо к груди,
И не будет слез и уйдет тепло,
Все уйдет, что может уйти,
А останется только дверной проем,
Безнадежный, как скрип колес.
И не будет света в дому твоем,
Как не стало тепла и слез.
Только — ткань, отрезавшая окно.
Только ты — ничком, у двери.
И темно, до рези в висках темно,
И холодная дрожь внутри.
И нельзя уже ничего отнять,
И желанье только одно:
Чтоб на кухне кран перестал ронять
Капли в раковинное дно.

Вот тогда, сиреневой дымкой лет,
Я, незванный, войду в твой дом.
Сяду рядом, на плечи — пушистый плед,
На затылок — тепло? — ладонь.
Кто наплел тебе, что ты здесь одна?
Что ушедшее — позади?
Спи! Не будет впредь ни ночей без сна,
Ни тягучей тоски в груди.
Только сон приносит душе покой.
Разве больно тебе? Ничуть?
Спи. Проснешься завтра уже другой.
Спи?
Прижавшись щекой к плечу,
Ты уснешь — уйдешь в семицветный дым
И струение теплых грез,
Где не ищет жадно твои следы
Трехголовый Аидов пес.
И ты будешь—ветер над сном-рекой,
И—бегущий навстречу путь.
И я буду твой охранять покой
До утра…
И еще чуть-чуть…

1988


* * *

Постучи в мою дверь.
Я, быть может, сегодня открою.
Раньше слышалось мельком,
А нынче, сквозь длинные годы
Позабыл о тебе.
И какая ты стала теперь, я не знаю.
Да и сам я совсем не похож на героя.
Не идальго, а мельник, скорее.
Но ты все ж постучись ко мне в дверь
И я, может, сегодня открою.

— Заходи. Я заждался. Что, нынче дрянная погода?
Ничего. Мы друг друга согреем!

Нет, не так!
Я почти онемею. Протяну тебе руку, смешавшись,
И скажу совсем тихо:
— Ну, здравствуй. Свобода!
Вот и свиделись.

1988



* * *

Маленький человечек
На узком карнизе башни.

— Мы увидимся вечером
Только ты ни о чем не спрашивай.

Злые и искалеченные
Вдумчивей, но капризней.

Маленький человечек
Уснул на узком карнизе.

Время течет к полуночи.
Время мудрей прохожего.
Прогулки в ночи безлунные
Требуют осторожности.

Два кандидата в кормчие
С горсточкой прихлебателей:
В ливне булыжном корчатся
Блудницы и Евпатии.

Вшей в рукавички перышки
И, врастопыр, — со звонницы!

Птичка клюет по зернышку.
Часто головка клонится.

Путая петли почерка,
Историю перелистываю:
Два кандидата в кормчие
Машут цепами истово.

В синь-пятистенке везде сверчки.
Петька папаху из Лиса сшил.
-
— Девочка моя, девочка,
Кто твою кожу высушил?

Верно, от одиночества
Мы так боимся праздников?
Так вот и напророчится
Разная несуразица!

Узкое ходит плечико,
Блюдечко шустро вертится…

Маленький человечек
Верит в свое бессмертие.



* * *

В Зазеркалии нынче вечер.
Пух дыханья, садясь на плечи,
Согревает, клоня ко сну.
Воздух легок, но вдох обманчив.
Несмешной разноглазый мальчик
Охраняет свою страну.

Все дневные шальные тропки
Королевства-на-дне-коробки
Заплетает в один пучок,
А потом, как букет ромашек,
Их кладет в боковой кармашек,
И — на пуговку. И — молчок.

В Зазеркалии нынче тихо.
Королевич страдает тиком.
Беспокоить его нельзя.
Топтунам, болтунам, царапкам
Рты заклеить и спутать лапки:
Пусть-ка попусту не бузят!

В Зазеркалии нынче восемь
Дней недели. Из абрикосин
Королевичу строят дом.
В этом доме не слышно эха.
И на крыше его — прореха,
Нареченная четвергом.

А за речкой пасутся кони.
И стоит деревянный воин.
Он приветствует поезда.
И салют его безупречен.

В Зазеркалии нынче вечер.
Но не тянет меня туда.

1988


* * *

День — разделит.
Время сложит.
Мы играем в ремесло жить,
Выполаскивая случай.
Высыхает на полу чай.
Опрокинувшейся чашкой
Мы всю ночь играли в шашки
Отпечатанных признаний.

…На полях воспоминаний
Не растут ни мак, ни вишни.
Драме — быть,
Да роли вышли.
И без нас пройдет премьера.

"Мы всегда не знали меры
Восхождения по лужам...

В животе теплеет ужин
(Кушай, детка, пока свежий!).
Поздно сбрасывать одежду
На пол пыльных тротуаров!
Тем, кто пишет без помарок,
Ни к чему стальная бритва.
Вместо чувства — чувство ритма.
Вместо действий—жалость. Сложим
С посвященных бремя кожи:
Пусть чужое станет прахом.
Скоморох в льняной рубахе
Прокатился колесом.

— Попляши, доколе сон
Не качнет тебя к постели.

Вечер сложит,
День разделит.
Время прежних приберет.
Новым – даст...
Искривлен рот
В зеркале. Туман, дорога.
Ломко вскидывая ноги,
Пыль взбивает скоморох.
На краю чертополох.
Поперек — мосток над речкой.
Скарабей бежит навстречу.
Солнце светит. Пастораль!

А за окнами—февраль!
Ветер вскрикивает жутко.
Там, за стенкой, даже шутка
Замерзает на лету.
Там не выжить нам.
А тут,
В Королевстве Полных Ложек
Мы играем в ремесло жить
Замечательно легко.
Пить парное молоко
Из кадушки деревянной.
А над лугом запах пряный...
Только маки не цветут.

Населяем пустоту
Зазеркального пространства,
Теплотой и постоянством.
А на краешке стола
Липко лужица легла
И роняет капли на пол.
А февраль когтистой лапой
Процарапывает грудь.
И вытаскивает суть—
Дряблый маленький комочек
Слов. И некому помочь нам.
Эти, прежние,—ушли.
Новых — нет. Лежит в пыли
Груз непринятых признаний.

.. .На продавленном диване
Спят, обнявшись горячо,
Скоморох и дурачок.
В форточку влетает снег.
Улыбаются...

1988


* * *

Я ошибся, быть может, но был по-особому Прав.
За стеной крепостной не увидишь бегущего полем.
Из-под панцыря башни не чувствуешь запаха трав.
Вязкий скрежет железа.... Должно быть, мне рано на
волю.

Ветер вскинул песок. Я поймал его жадно распяленным
ртом.
Поперхнулся, закашлялся, вытянул влажные руки
И упал. И земля, закрутившись винтом,
Мне воткнулась в затылок. И тотчас какие-то звуки
Заплясали, запрыгали сотнями вертких зверьков,
Закричали испуганно, вспыхнули заячьим пухом.,.
А потом было лето. И было светло и легко.
Только жарко немного. И в горле — щекотно и сухо.

А потом... А потом...
Я не помню, что было потом.
А когда я очнулся, распятый на каменных плитах,
То невидимый Некто-с-зеленым-кленовым-листом-
На-груди прошептал мне: «Мужайся. Так надо.
Ты выиграл битву».

1988


* * *

Поперек дороги черными буква «УХОДИ!»
Там, впереди, в поле,
На выпуклой твердой груди земли —
Башня из желтого теплого камня.
Дальше (если не больно раздвигать крапивные стебли
руками)
Маленький заброшенный склеп.
Там тихо.
Совсем.
Лишь изредка в тени заплетенных ветвей
Прошуршит по земле
Ящерица.
Камень осел. (Время!)
Голову греет солнце.
Тонкие ветки.
Красные ягоды, часто, на загустевших кустах.
Люблю такие места.
Но прихожу сюда редко.
Из-за надписи.

1988* * *

У поцелуя женское лицо.
И мягкие встревоженные пальцы.
И волосы межзвездного скитальца,
И низкий голос с легкой хрипотцой.
И запах потревоженной земли,
Властительно-удушливый и влажный,
Истомно-напряженный запах пашни.
И жизнь его похожа на прилив,
А смерть — на град, разбуженный гонцом.
У поцелуя женское лицо.

* * *

Ночь раскручивалась просто:
Встал скрипач на перекресток
Девяти Забытых Лун,
Палочкой коснулся струн…
А когда отдернул руку,
Тетива тугого лука
В небо бросила стрелу.
В белозвездчатую мглу
Понеслась стрела, ликуя.
А скрипач уже другую
Посылает ей вослед.
Девяти ушедших лет
Позабытый перекресток.
Грубо срубленным помостом
Завершается подъем.
Скрипка плачет не по нем,
Нет! О собственной тоске:
Горло сдавлено в руке.
Черный аист сел на стреху.
Клюв распахивает смехом.
Хорошо ему на крыше!
Но стрела его отыщет.
Все известно наперед.
А скрипач-то все поет!
Знай, поет, о чем не зная.
Зерна-звезды прорастают
В золотые ручейки.
За движением руки:
Влево-вправо, влево-вправо
Холостильщиков орава
Наблюдает втихаря.
Приближается заря.
Очень четко, очень остро
Режут тени перекресток
Девяти Забытых Лун.
На обугленном полу
След от скрипки... Мертвой скрипки!
По ступеням влажно-липким —
Осторожным шагом — кот,
Подбираясь к черной тушке…

По истерзанной подушке
Пляшут пальцы скрипача.
Черепки разбитой кружки.
На подушке след плеча...
Вздрогнул раз, и замолчал...
Вот и ладно.

1987


* * *

Одинокий голос вьюги,
Тающий вдали.
Втайне, друг навстречу другу
Мы с тобою шли.
Осторожно, неизбежно
Умеряя шаг,
Шли на голос пляски снежной,
Рот рукой зажав.

И тянулисъ темным следом
Сквозь сугробный наст
Нами вскормленные беды,
Ищущие нас.
Но мела поземкой вьюга
Все сильней, сильней;
Воздух скручивая туго,
Взмучивая снег.

Вихревым слепящим кругом
Свертывалась мгла.
Это друг навстречу другу
Вьюга нас вела.

1987


* * *

Желто-серая дорога. Крупный щебень вдоль обочин.
Впереди— — стальная арка, мост над речкой неширокой.
Поворот.
Когда автобус тормознет, руке послушный,
А потом басово взвоет, и закашляется гарью,
Отвернув, покатит резво, мелкой пылью заслоняясь…
Все останется, как прежде.
Мост, обочины, дорога, речка, чайки, ежевика…
Только ты уже не будешь шевелить носочком туфли острый
щебень
И прилежно взгляд вести по горным склонам,
На лихой изгиб дороги возвращаясь в нетерпенье
А потом — опять по склонам, по безоблачному небу,
По раскидистым деревьям, там, за помидорным полем,
Да по красной крыше дома вдалеке, и вновь — к дороге,
И опять — курчавым склоном...
Только бы меня не видеть!.
Потерпи.
Уже недолго.
К слабым случай милосерден.
Но, пожалуйста, не надо, уходя, смотреть под ноги,
А внутри, спасаясь, строить укрывающий шалашик трезвых
мыслей,
Объясняя то, чему и быть не может в этом мире
объясненья.
Ну а мне что остается?
Молча ждать, когда гуденье за упругим поворотом
возродится, нарастая, и тогда
Легонько тронуть смугло-матовую щеку пересохшими губами
И сказать: «Прощай, дружочек! Позабудь, иль постарайся
позабыть о том, недавнем, том, что сказано напрасно.
Все окончится неплохо. И беда тебя минует».

Но, увы, к щеке прохладной я, пожалуй, не сумею
равнодушно прикоснуться пересохшими губами
но, согрев лицо улыбкой, сквозь прямоугольник двери
я тебе пообещаю то, во что не в силах верить,
Потому что знаю правду.
«Ничего. Езжай. Так нужно.
Чтобы засветло вернуться, надо экономить время.
Ничего. Езжай спокойно».
И сумею не услышать, как ты скажешь:
«До свиданья!»

1987

* * *

Сфинкс, сочинивший ребус,
Сводит литые веки.
Ветер Северной Мекки
Треплет сухие гребни

Дюны. Безглазый слепок
Чайки летит к заливу.
Сморщив ладошкой сливу,
Девочка смотрит в небо.

Бог, окунаясь в море,
Хной обрамляет камни...
Грузно качнув боками,
Тень заслоняет город.

Чайка, взрывая воздух,
Звонко кричит по-фински.
С хрустом сминает сосны
Желтая лапа Сфинкса.


* * *

Homo homini lupus est.
Желтое яблоко ловит крест.
Мякотность паха взрезает клык.
Ох, и вольно ж тебе лгать, старик!

Должен же кто-то очистить хлев!
Истина стоит десятка плев?
Катится в яму щеки слеза...
Вот она! Что ж ты ее не взял?

Струпья земли выгрызает плуг.
Мертвые скорбно стоят вокруг.
Встретились. Молча. Одним кивком.
Глухо ударился мерзлый ком.
Чавкает сдавленно черный снег.
Мир вверх тормашками — так ясней!

…Варится жорево на плите.
Крысы сношаются. В темноте
Дремлет старуха, внатуг дыша.
Девочка делает первый шаг.
Где-то чуть слышно кричит труба.
Крик запекается на губах.
Вверх серебристо взбегает ртуть...

Верую, Господи! Только — будь!
С нами, о Господи, будь — и все!

...Кожу беззвучно удар рассек.
Время — разбрасывать. Канул Храм
В жаркие бездны отверстых ран.
...Падают капли на грязный пол,
Мы уж не ждали, а Он пришел!

Спит в колыбели песка зерно.
Верую, Господи, мы — одно!
Нам опускаться в Твои следы
Светлыми каплями той воды.

Здравствуй, осень
1988


* * *

Здравствуй, осень!
Когда под сереющим парусом неба
Опускаются жухлые листья в намокшую пыль,
Грустно мне.
Грустно мне неизменно и долго, тоскливо мне, где бы
Ни был я в эту пору... А, может быть...
Впрочем, забыл.

Здравствуй, осень!
Холодная, зябко набухшая влагой.
Побледневшее солнце над желтой гребенкой полей
Я почти позабыл о тепле и о лете. Тоскливая слабость
Сводит горло, сползая туманом по вялой земле.

Здравствуй, осень!
Здравствуй, час возвращенья на вечные круги!
Повторение многих, распавшихся в сырости лет.
Чуть живо прошлогодней мечтой о ночлеге,
В которой ни жажды, ни муки,
Бьется сердце. Печаль темной лужей лежит на земле.

Здравствуй, осень!
Я почти полюбил эти голые черные ветви
Над разбухшей дорогой. И запах гниющих стропил
Этот дождь... Я почти полюбил его.
Даже отсутствие света угнетает все меньше.
А, может быть... Впрочем, забыл.

1984


* * *

Курчавые склоны, белесое небо,
Горячие плечи дорог.
И Три Непреклонных, глядящих на ребус
Прилипших к пергаменту строк.

На желтых карнизах из мягкого камня
Начертаны их имена.
Вот первый: он призван. И принят веками
Хранить от огня письмена.

Второй? Он герой, разрушающий тайны
И видящий ночью, как днем.
А Третий — изгой. Но и он не случайно
Стал Третьим. Не будем о нем.

А солнце все выше, и все горячее
Сыпучая рыжая пыль.
А пламя все лижет склоненные шеи
Трех зрячих над миром слепых.

И, будто зевая, большими кругами,
Всплывает удушливый жар.
И тесно, сливаясь, у Трех под ногами
Три черные тени лежат.

1988


* * *

Наши глаза затуманены камфарным злом
Серого Времени. Мягкими лапами лет
Наш позвоночник уверенно взят на излом:
Только замешкайся—хрусь—и меня уже нет.
Только замешкайся — крак — и тебя уже нет!
Только не смейся, пожалуйста, это—всерьез.
Скомканный фантик. Букетик искусственных роз.
Сердце мое — как разбрызганный шинами пес.
Серое Время не любит цветных облаков.
Сохнут тела искореженных сталью берез.
Плещется в жиже кораблик страны дураков.
Только не смейся! До смеха уже далеко!
Выброшен вымпел печали над красной стеной.
Серое Время... Из желтых и черных веков
Мне предложили тебя...Ты побудешь немного со мной?
Только не смейся! Ну, примем еще по одной
Стопочке яда! Я просто не помню обид!
Наши глаза затуманены? Разве? Нет, это — окно.
Сумерки. Время такое. Мы можем предаться любви,
Если ты хочешь...
Над лучшей из наши молитв —
Марево спиц. Колесо беспокойного сна.
Милостью Бога у нас ничего не болит,
Кроме души. А душа для того и дана.
Значит, все правильно?
В сердце моем—тишина.
Искорки памяти плещутся в зеркале мглы.
Камфарным соком (спасенье?) у самого дна
В сердце мое изливается кончик иглы.

1988


Путь к сердцу горы

Над разбухшей дорогой лениво ползет неприкаянный дым.
Он похож на меня, и ты тоже рискуешь, что станешь таким
Через несколько лет.
Неужели ты этого xoчешь?
Опухший от спирта сосед.
И ободранный пол в коммуналке чужой,
И окурки твоих сигарет на прожженной фанере стола,
И землистое, злое лицо в мутноватом огрызке стекла.
Узнаешь?
Ты не стал подлецом. Это славно.
Но, жаль, ты не стал и добрей.
И совсем не осталось друзей, кроме этих...
Когда ты приходишь в какой-нибудь дом, где живут
Зеркала, — ты приходишь туда пообедать.
И ты делаешь это.
Потом ты уходишь, и хозяин с хозяйкой
С минуту глядят тебе вслед из большого окна
С облегченьем. И с тайной тоской,
Что ты можешь зайти еще раз...
Старина!
Верь, что я ничего не придумал.
Через несколько лет твоя жизнь будет точно такой.
Или—хуже.
Для чего тебе все это нужно?

1988


* * *

Разбуди меня ночью, спроси: "Для чего ты живешь?"
Я отвечу привычно и честно: "А Бог меня знает!"
А от темной воды я давно заучил заклинанье:
«Я живу, чтобы жить». Это—правда. Хотя и похоже на
ложь.

Я б добавил: мое — это только мое—и не трожь!
Самой нежной рукой прикоснешься — пронзительно больно.
Но молчу. Я поэт. И поэтому даже не волен
Завернуться в лохмотья из собственных сорванных кож.

И ты хочешь согреть меня? Ну так чего же ты ждешь?
Я слегка одичал и отвык от дыханья чужого,
Но рубец на груди, он остался, мой выжжобугленный желоб
Прежде пролитых слез... Только я на него не похож.

Что жДа, ты тоже уйдешь. Пусть не так, как ушедшие
прежде.
Это храм, а не дом. В нем всегда не хватает тепла.
Он меняет гостей, как погода меняет одежду,
Но не терпит одежд на исхлестанных нашивлажных телах.

Не уйдешь? Ты останешься? Вздор! НВерно ль? Ты не
уйдешь? Что с того — не уйдешь, так отнимут!
Это мир — без надежд. Здесь за слабость взымают
втройне.
Но спасение есть. Есть! Вы носите общее имя.
Лгут пустые глаза Заклинателя Слов и Теней —

Всем не платятМы не платим за все! Только — временем
или телами.
Мы — по сути одно. Остальное осталось вчера.
Разбуди меня ночью, спроси: "Ты останешься с нами?"
Я остался б... Поверь! Только мне не дано и нельзя
выбирать.

1988


* * *

А на поле моем
Все трава да цветы.
Все ручьи да ничьи письмена.
Все следы у воды
Да развеянный дым,
Да в ночи все кричит тишина.

А за полем моим
Все леса да леса.
Там роса, как глаза
По утрам.
Там тепло и темно.
И на пятую ночь
Все горит на горе
Храм.

1988

* * *Звезды

Звезды виснут на потолке.
Звезды падают на ковер.
Сохнет желтых цветов букет.
Так вот, братик мой, и живем.

Раздаем постепенно дни:
День — веселию, день — тоске.
Сколько ж там, не опавших, их
Остается па потолке?

Мы о будущем не споем.
Мы оставим его другим.
Пусть по скатерти чешуей
Рассыпаются лепестки.

Пусть не знающий сна гравер
Вдоль висков — за чертой черту…
Звезды падают на ковер.
Это лучше, чём в пустоту.

Пусть оставшееся вовне
Шевелит половинки штор,
Ничего, ведь не пыль, не снег
3везды падают на ковер.

Но, пройдя босиком к столу
По шуршанью опавших звезд,
Ты сиреневый лунный луч
Осторожно в ладонь возьмешь.

И сквозь серое полотно
Вдруг сама проскользнет рука,
И, само по себе, окно
Распахнется, сдвигая ткань.

И вольется в остывший дом
Запах влажной от сна травы.
И дыханье живых цветов.
И сияние звезд живых.

1987


* * *

До свиданья, туманный вестник!
На груди непропетой песни
Восковая горит свеча.
На распухшей дороге — лужи.
Рассветает. Закончен ужин.
На столе остывает чай.

А дорога уходит к югу.
Полагаешь, что я испуган?
Что улыбка не вдаль, а вбок?
Пусть! Я видел узоры краше,
Чем на кромке заздравной чаши,
И запутанней был клубок.

Где ты, солнце мое, Возможность?
Может, волк твои кости гложет,
Изолгавшийся Волк Степей?..
Или здесь ты, а я не слышу?..

А любил я шальных и рыжих!
И всегда мне твердили: пей!

Положи меня здесь, мой верный
Обольститель — Владыка Первых.
Положи, я хочу один,
Без роскошных твоих приманок
Проползти по тропе обмана.
А куда ж мне еще?..
Прости!
Я пойду и обрежу кудри.
Что мне вечность и что мне мудрость?
Если крылья мои — в пыли?
Мне потворствовать должно нраву,
Но не взять мне такого права,
Потому что я — сын земли,
А не демон. В моей ли власти
Без любви предаваться страсти?
Да и где она, эта страсть?
Только теплая влажность кожи...
Где ты, солнце мое, Возможность?
Отзовись! Я хочу упасть!

Покажи мне дорогу к югу.
Чтоб не биться нам друг о друга,
Я уйду от слепых побед
Через синие массы кряжей
К каменистым соленым пляжам...

Чтоб не помнилось о тебе.

1988


* * *

Перевернуться к собственной спине
И посмотреть в затылочную ямку
Сквозь зеркало. Узорчатая рамка —
Навязчивый намек о старине?

Пути приводят нас в один мираж.
Его когда-то называли Римом.
Он постарел, но следует незримо
За нами. Обнаглевший карандаш
Прокладывает линию на карте
Еще не наступившего «потом».
Май проникает выпяченным ртом
К чертам апреля, высеченным в марте
Отточенными днями февраля.

Счастливейшим — пурпурные поля.
А остальным — пупырчатость азарта
И странный дар — гадать по облакам,
И, обоняя едкий запах серы,
Разглядывать летящую Химеру
Сквозь крохотную щелку кулака.
И, отделив пророчество от веры,
Перерождаться в прошлые века.

Под сводами игольного ушка
Пустынно и тревожно. Только эхо
Приветствует. Но путнику не к спеху:
Достаточно предлога, пустяка,
Чтоб, отвернувшись, выйти из стены
Отбросив, как досадную помеху,
Воспоминанье собственной спины,
Поросшей серебристо-черным мехом.

Но женщина с ребенком на руках,
Легко ступая смуглыми ногами.
Идет через удушливое пламя
По зыбкой ряби красного песка
К изъеденной заклятьями стене.
Едва заметно шевелит губами —
И камень исчезает. Перед ней
Распахнутый и освещенный вход.
Поторопись! Сейчас она войдет —
И дверь закроется...

1988


МАЛЕНЬКИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ


* * *

Черный бушприт корабля разорвал полосой горизонт.
Вот и окончилась ссылка твоя, Робинзон.
Скоро уж, скоро отдашься вокзальной толпе.
Только не лучше ли было б остаться тебе?

1987



* * *

Обрывистый берег,
Сыпучие склоны.
Наивные, верим
В гранитность колонны
Святилища Жизни
Над краем провала.
И солнечным брызгам
На вкрадчивом жале
Сомнения.

1987


* * *

Ветер крепчает над городом розовых снов.
Неба украина к вечеру тронулась хной.
Тянутся птицы вдоль зарева рваной чертой.
Между домами качается воздух густой.
Впитаны звуки звенящей в ушах тишиной.
Ветер крепчает...

1987


* * *
Тетраптих

1

Старик и грешник был Дедал,
Служитель тайны чар.
И труд его, как должно, стал
Подспорьем палача.
Опорой тяжкого ножа
С кудлатой головой.
Он своего не избежал.
А, впрочем, — жаль его!


2

Брошена сталь вперёд.
Рев сотрясает свод.
Жертва о жертву — вмах.
Разница — лишь в главах.
Крови вкусил клинок.
Топот упругих ног.
Воздух визжит в груди.
Кто из них победил?
Скажешь: Тезей!
Но, нет! Хохот Эриний — вслед.
Нет ему в свет пути.
Здесь победил один
Меч!


3

Дело сделано быстро и по-молодечески ладно.
Торопись же, убийца, у входа в слезах Ариадна
Жадно слушает мрак, окончание нити сжимая.
И петляет Тезей, позабывший, что только прямая,
Лишь прямая ведет в свет единственный, не иллюзорный.
Но как быть, если ждет дева с чистым сияющим взором?
Как ему не бежать между, стен, от воды потемнелых?
Но осталось лежать Минотаврово мертвое тело.
Нить златая ведет меч, покрытый запекшейся кровью.
И, не медля, грядет час расплаты за славу героя.


4

Ты уже не зовешь. И не надо.
Не для тебя Ариадна.
Белое — белому в масть.
Красное — черному служит.
Преданный звону оружий,
Свету больше не нужен,
Время ему — пасть.

* * *

Нагочное поле. Ветер и песок.
И синий шар.
И след через барханы.
Обломок камня. Выгиб тени странный
Невольно укорачивает шаг.
Да, где-то близко трехголовый пёс
Сверкает ядовитыми клыками.
Да, Вечность здесь: под нашими ногами
Белеет кость. Песок.
Уколы звезд.

1987


* * *

Рука онемела и стала чужой.
Как ты.
А время ползет желтоглазым ужом
Тщеты.
Невидим застывший обрубок пня
В снегу.
Я мог бы убить тебя... Но обнять...
Нет, не могу.

1997


* * *
Топот ног в коридоре.
И — с грохотом — дверь о косяк.
Удаляющееся молчание.
Вот так в практике
Происходит крах тактики
Единоначалия.

1987


* * *

Ты в этом доме — уже не гость.
Но завтра — фук! — и тебя здесь нет.
И только криво забитый гвоздь ,
Воспоминаньем торчит в стене,
И только в щетке меж двух дверей
Остатки пыли твоих сапог.
Да в тесной кухне за батареей
Клочок бумаги в тринадцать строк.

1987* * *

Сумерки.
Разошедшийся будней шов.
Умерло
Прежде бывшее. Новый же — не пришел.
Слабое
В полутьме шевеленье тел.
Запахи
Ласк. И ужина на плитег
.

1987


* * *
Стынут пальцы в струе ручья.
Пламя прыгает на ветру.
Преломляя движенье рук,
По воде расходится круг.
Россыпь раннего соловья.
Ты, наверное, спишь. И я,
Может быть, задремлю к утру.
Мотылек прилетел к костру.
Мы похожи.

1987


* * *

Давай назовем этот луг,
Поросший мягкой волнистой травой,
Поляной Пляшущих Фей.
Стена сплетенных ветвей
Обрамляет правильный круг его,
Не раскрываясь разрывами тропок-путей
Да где же еще танцевать им, если не здесь
В ночь полнолуния?
1987


* * *
Протяни мне, мой друг, свою легкую руку.
Эта линия жизни—занятная штука,
Даже если ты полный профан
В хиромантии—каждому дан
Случай видеть, что ни у кого, никогда
Ей не свойственна правильность круга.

1987


* * *

Я рассыпаюсь
Полированным рисом по гравию.
Роль у меня такая.
И мне не уйти, не отыграв ее.
Добрая участь —
Быть упокоенну в теплых живых желудках.
Вот оно — лучшее!
Вы говорите: жутко!
Да нет, ничего.

1987


* * *
Дверь плотней прикрой, дружок,
За собой.
Не споткнись о порожок,
Не споткнись.
Все ли твой вместил мешок,
Ведь не на дни,
Не на дни, а навеки ты ушел,
Бог с тобой.

1987


* * *

Мы сидим за одним столом,
И едим и болтаем вздор.
Нам уютно, тепло, светло,
Но за стенкой есть коридор,
Тот, в котором в урочный час
Простучат тяжело шаги.
И тогда уж ни нас, ни вас...
И за стол посадят других.

1987


* * *

Нет меня. Я выплеснулся весь.
Без остатка. Ни следа, ни звука.
Только пух, мятущийся по кругу,
Да холодный выстекленный блеск
Неба сквозь изломанные руки
Кленов в жесткой глянцевой листве.
Нет меня. Я выплеснулся весь.
Без остатка.

1988
* * *

А на челке у нее—стебелек.
А на губках—до сих пор—перламутр.
Опустился у щеки мотылек
И сказал: «Пора вставать! С добрым утром!»

1988


* * *
Слишком просто пальцем на песке
Выводить сыпучие узоры.
Примостился лучик беспризорный
Пятнышком на матовом виске.
Слишком просто плыть по воле волн,
Полагаясь только на удачу.
Но давай, мой славный, поплывем,
Не терзаясь... Разве мы иначе
Можем?

1987


* * *
Я брызгал на скулы холодную воду,
Не бывшую, впрочем, настолько холодной,
Чтоб выгнать из черепа сонную одурь,
И слушал обрывки прогноза погоды,
И думал при этом, что слабость природна,
Что вялость присуща и сильным натурам...
И силился вспомнить, что выболтал сдуру
Вчера.

1987


* * *
Пусто в кармашке у мима — обманщика:
Пара ключей да пятак.
Сетуй, не сетуй — мы все — одуванчики.
Только киваем не в такт.
Встань — и прямехонько в чьи-нибудь пальчики.
Спрячешься — и невредим.
Нет! Замечательно быть одуванчиком!
Дунет—и мы полетим!

1988


* * *
Назови меня по имени, Энай.
Надыши его на зеркало воды.
Дымка—танец твой, а песня—тишина.
Я соскучился по солнышку, а ты?

Мы не виделись, Бог знает, сколько дней.
Лед подтаял — нынче ранняя весна.
Если встретимся на сумеречном дне,
Ты признай меня и вынеси, Энай.

1988