Не мое, нарыла в сети, начало тут

 

 

Она замолчала с легким испугом на лице – обозвать мужа фашистом даже в такой ситуации казалось и ей самой выходом за грань их отношений. Откуда возврата могло и не быть. Но Антон только улыбнулся.
– Да, конечно, гуманистам-теоретикам легко развешивать ярлыки… Что ж, пусть фашизм, если тебе так хочется. А как назвать ситуацию, при которой государство создает все возможные условия для нездоровых генетически детей на порядок выше, чем для детей здоровых? Не улыбайся: двое детей в нормальной семье получают всего ровно в четыре раза меньше, чем такие же дети в моем интернате. А если детей трое – уже в шесть раз. Ты знаешь, почему рост рождаемости на самом деле не радует? Да, цифры красивы. Но к тебе на прием приходят нормальные женщины. А ты заходила в акушерское отделение? Кто рожает? Пьяницы, бомжихи, дебилки! – Антон опять перешел на крик. – Ты знаешь, что в прошлом году из всех рожденных детей только половина была рождена в нормальных семьях? Остальные – лучше бы они не рождались! Треть из них будут через пять лет в моем интернате. Ты это понимаешь? Как это называть? Еще три поколения – и в стране будет олигофренов больше, чем здоровых людей. Это лавина! Ее не остановить уже никак, кроме как радикально.

– Ну да… Спарта никого ничему не научила…
– Спарта не при чем. Оглянись на своих предков: выживали сильнейшие, здоровейшие дети. Рожали помногу. Был естественный отбор – и была здоровая нация. Это был фашизм, по-твоему? А сегодня мы каждого недоноска – доносим, каждого дебила – вынянчим, каждого патологически больного – будем тянуть с того света. И спрашиваем самих себя: откуда в стране столько долба…в!
Антон матерился очень редко. И этот грязный мат шокировал Ларису. Она вдруг присела, оглушенная проскочившей мыслью.
– Антон… Что, у этих девочек… не случайно все?

Он закурил опять, молчал долго, потом тихо спросил:
– Я обрисовал тебе действительную проблему, а не атрофию каких-то там шеек. А ты предложи решение.
– Так… пусть государство создает условия, чтобы здоровые рожали больше – это же очевидно.
– Это глупость. Очевидная. Почему же больше одного ребенка не желает иметь средняя европейская семья? Все не так просто.
Лариса взвинтилась:
– А мне – плевать! Пусть ломают головы те, кто за это в ответе! Мое дело – лечить – и я буду лечить! И… буду искать причину болезни.
– Лечи. Ищи.

Антон безучастно смотрел в окно
– Почему ты так говоришь? Ты знаешь о причине?
Антон медленно, с усилием раздавил окурок сигареты в пепельнице.
– Это что-то изменит?
– Ты…Вы там все рехнулись! Это фашизм чистейшей воды! Сегодня вы лишаете права беременеть олигофренов, завтра будете составлять разрешающие списки для всех!
– Хорошо бы, – холодно улыбнулся Антон. – Все, я в кафе пройдусь – партия в бильярд меня заждалась…

Антон оделся, вышел на пустую холодную улицу. Отойдя дальше от дома, он достал мобильник, не спеша набрал номер.
– Всеволод Игнатьевич? Она узнала… Да, Лариса заметила на осмотре изменения. Препарат действует, но результаты видны. Впрочем, Вы же говорили… Нет, прямо я ей не говорил о препарате… Пообещала искать…Да, конечно, я сейчас продумаю и поговорю предметно. Были эмоции… да, я уверен. Она не глупая женщина…
В кафе сизым туманом висел сигаретный дым, игроков у бильярдного стола было много – одно место для развлечения на весь поселок. Антон взял бутылку пива, присел за столик.
****
Из сообщений в местной газете
«Трагедии в городском поселке N.
Поздно ночью 29 ноября местные жители были разбужены треском: стреляла шиферная крыша пылающего старого барака. На тот момент в нем проживала семья Ш.: муж, Антон Ш, директор местной школы-интерната для детей с особенностями психического развития и его жена Л., гинеколог местной больницы, только неделю назад приступившая к работе.
Их обгоревшие трупы были обнаружены в кровати.
Ведется следствие. По предварительным данным, пожар возник из-за короткого замыкания – проводка в бараке была старая и не менялась со дня его постройки.»