Меня уж не остановить, меня попутал Сатана,
Взорвался стих, как динамит, он прет, как танк, а может, трактор
И может, нет ему цены, а может, вовсе грош цена,
Но все уже обречены: читатель, автор и редактор.

(с)



К тебе приходишь как в гестапо,
Ну, в контрразведку, может быть:
Зимой! на лестнице! без тапок!
Тебя приходится любить.

Как черешня покидает компот,
Я от Вас бесповоротно ушел.
Я избавился от массы хлопот
И почувствовал себя хорошо.

Скверными предчувствиями мучим,
Хмур и недоверчив, как барбосс,
Тёмной ночью в ельнике дрмучем
Доедал подарки Дед-мороз.

Рассвет подобен олову,
Проходит ночь, мой милый!
Не смог запудрить голову, -
Хотя бы изнасилуй.

- Что это плещет в стакане? - Конечно же, ртуть.
- В жизни еще не слыхал я подобного бреда.
- Что ж, привыкайте. Уж крыша поехала. Кредо,
Ибо абсурдум. Хотите ль немножко хлебнуть?

О времена сравнительной беспечности!
Для счастия хватало полстакана,
И чьи-то губы знаком бесконечности,
И зверя нет страшнее замдекана.

Я сегодня особенно томный,
Прямо скажем - весь монументальный:
На реактор мочусь, на атОмный;
На конец свой гляжу, на фатальный...

Быть может я японец, - подумалось за пьянкой.
Сказать товарищам? Да по фиг им оно.
Вот так живу как сволочь с какои-то лесбиянкой,
А где-то мои гейши гуляют в кимоно.

Без сочного мата и пошлостей сальных
Как сух стал мой стих! Он ломается с хрустом.
И тем избегая фривольно-анальных,
Я вдруг замечаю: осталось негусто.

Уж так оно сложилась исторически,
И дряхл Огинский был, и пооблез,
Но каждый раз при этом слове - "полонез",
Вдруг просыпался и смеялся истерически.

Когда все рыжие умрут
(Являясь частью нидерменша),
Мир станет чист, как изумруд,
Поскольку мною станет меньше.

(с)